|
|
|
|
|
|||||
Бросив машину на автостоянке непривычно громадного для Инсбрука громадного супермаркета, Тихонов носился по залу, ловко маневрируя с тележкой между бесконечными стеллажами: - Что еще нужно? Мясо купили, картошка, капуста, лук… Свекла? Да где же эта свекла быть может? – И вдруг резко остановился: - Подожди! А варить в чем? У Гали, насколько помню, даже кастрюли нет нормальной. Так, мелочь всякая. Не для борща… Господи, как же борща человеческого хочется! В следующую минуту он уже торжествующе водружал на тележку шестилитровую кастрюлю-скороварку. - Поехали! По дороге Алиску из садика заберем. ... В семье Алейников Тихонов мгновенно стал своим. Занимался физподготовкой с сыном Алейников Сергеем – начинающим, но очень талантливым теннисистом, возился с маленькой Алисой, становясь, зачастую, единственным зрителем ее балетных (в пачке и на пуантах) спектаклей, пока мама преподавала уроки балета в собственной школе аристократическим отпрыскам тирольских семей, взял на себя всевозможные хозяйственные и продуктовые заботы. - Первым делом я сказал: в доме, где ребенок серьезно занимается спортом, должны постоянно быть брусника, орехи, мед. Я и биатлонистам своим много рассказываю о том, как питаться. Из своего опыта. Мед, орехи, изюм, курага. В Рамзау все это на столе постоянно. Я застал старое поколение спортсменов, и у каждого свои секреты были. Для меня, например, лучшим восстановителем всегда была черная икра. И строганина из лосятины. Домашнее животное ведь совсем другое. Чем его накормят, то и есть будет. А дикое питается тем, что полезно. Кора деревьев, побеги сосновые и еловые. Из мутной лужи зверь никогда пить не станет. Медведь так тот вообще одни коренья ест. С Алейником съездили в магазин, холодильник большой привезли – специально для запасов. На балконе стоит. Галя ведь работает с утра до ночи. И Володя тоже. Смотрю на их семью – и восхищаюсь. Через такие невзгоды люди в чужой стране прошли! Вовка первое время даже газеты разносил. А сейчас – большой человек в австрийском спорте, главным тренером по фристайлу много лет проработал. Удивительная все-таки штука - жизнь: мы ведь с Алейником до моего приезда в Австрию почти не были знакомы. Поэтому мне сначала неловко было у них в доме останавливаться. Понимал, что у людей своих проблем достаточно . Да и квартирка не бог весть какая большая. Но они окружили меня такой заботой и вниманием, что уже через месяц после приезда я стал чувствовать себя полноправным членом их семьи. - Как ты вообще оказался за границей и почему в Австрии? - После того, как меня выпустили на свободу и я лежал в Бакулевской больнице, долго думал, как быть дальше. Чувствовал себя ужасно. Все болит, нервы на пределе. Обвинение с меня сняли, даже оружие конфискованное до последнего ствола вернули. И тем не менее пережитого было достаточно, чтобы везде мерещились провокации. Вот в таком состоянии меня и застал Алейник. И, несмотря на наше шапочное знакомство, сказал, что возвращается в Австрию и может взять меня с собой. К счастью у меня сохранился заграничный паспорт с действующей шенгенской визой. Он всегда хранился в сейфе в офисе российского союза биатлонистов. При обыске, когда меня арестовывали, сейф почему-то вскрывать не стали: ключи от него были у нашего бухгалтера, а она в тот момент находилась в отпуске. Мне прямо в больницу привезли паспорт, в тот же вечер мы с Володей сели в поезд и поехали в Минск. А на следующий день улетели в Вену. Нервничал я страшно. Был уверен, что фамилия давно занесена в компьютер, и что меня просто не выпустят из страны. Но прошло все на редкость спокойно. Перед вылетом мы с Володей заглянули в бар, выпили, чтобы хоть чуть-чуть нервное напряжение снять. Давление у меня от этого еще больше подскочило – так что в самолет я садился в кошмарном состоянии. В Вене мы поменяли самолет и полетели в Инсбрук. Володя по-моему куда-то торопился и предложил прямо в аэропорту слегка перекусить. Вот там мне совсем плохо стало. За столиком сижу, голова не поворачивается, пытаюсь рот открыть и не могу: слезы ручьем из глаз текут. От боли. Еле выдавил из себя, мол, поехали отсюда – не могу больше. Дома у Алейников я выпил сильнодействующего снотворного и первый раз за много месяцев нормально уснул. Этого даже в больнице не получалось. Пока спал, Володя позвонил одному из врачей австрийской горнолыжной сборной, костоправу. Было воскресенье, нерабочий день, но тот не колеблясь сказал: - Приезжайте в клинику. Мы и поехали. По реакции доктора я понял, что столь запущенного состояния пациента он еще не встречал. А дальше начался какой-то кошмар. Врач застелил кушетку бумажной простыней, уложил меня. Предупредил, правда, что больно будет. «Ничего, - говорю. – Я привык к боли». Он хмыкнул в ответ: «К такой боли – вряд ли». Так и оказалось. Он надел резиновые перчатки и полез пальцами мне за щеку, чтобы расслабить лицевые нервы. Что именно делал я так и не понял: боль действительно оказалась адской. Я в комок сжался, то в жар бросает, то в холод, пот градом течет. Простынку несколько раз в течение этой процедуры менять пришлось – мокрая была насквозь от слез и пота. Процедуру эту врач повторил три раза. Потом дал передохнуть минут пятнадцать, взялся правой рукой за мою голову – а мужик огромный просто – и спокойно так говорит: - Не бойся, ничего страшного больше не будет. Инвалидом не останешься. Просто послушаем сейчас, как кости твои хрустят». И с этими словами резко оторвал меня от кушетки, одновременно поворачивая голову вправо. Звук такой был, словно доска сухая сломалась. Перед глазами все поплыло, а он, без всякой паузы, второй раз – в другую сторону. - Вот и все. Отдыхай. Когда я пришел в себя и встал, впервые за много месяцев почувствовал себя человеком. Трижды мы еще к этому врачу приезжали. А через несколько дней меня положили в госпиталь на обследование и начали лечить. По реакции врачей я понимал, что и для них такое состояние пациента – за гранью здравого смысла. Две недели пришлось пролежать в стационаре, потом мне выписали кучу лекарств и Володя забрал меня домой. После того лечения я с удивлением понял, что стал слышать левым ухом. До этого не слышал ничего, даже когда прямо в ухо кричали. - Кто все это оплачивал? - Я понимал, что такое лечение стоит больших денег, которых у меня в тот момент просто не было. Меня ведь всегда считали очень богатым человеком. На самом деле все, что зарабатывалось, я тут же вкладывал во всевозможное производство: в свою агрофирму, в конно-спортивный клуб, в федерацию биатлона. Я же, когда президентом российского союза биатлонистов стал, для начала офис отремонтировал на свои деньги, премиальные спортсменам и тренерам из них же платил. После того, как меня арестовали, перепроверили всю бухгалтерию, все компьютерные данные подняли, и нигде не нашли никаких нарушений. Но счета, естественно, арестовали. Так что в Австрию я приехал ни с чем. Алейник об этом знал. Сам переговорил с генеральным секретарем горнолыжной федерации Клаусом Ляйстнером, пока лежал в больнице. Ляйстнер, кстати, провел большую работу, когда в Австрии с визитом был Владимир Путин. Говорят, он открыто спросил: как получилось, что лучшего российского спортсмена столетия, кумира всех биатлонистов мира держат в тюрьме. У меня до сих пор сохранилось ощущение, что между их разговором на высшем уровне и тем, что меня выпустили из тюрьмы, есть какая-то связь. Мне же Ляйстнер сказал, как только впервые встретились, чтобы я выкинул из головы все ненужные мысли, спокойно восстанавливался, и что австрийская федерация горнолыжного спорта берет все расходы по моему лечению на себя. Я тогда спросил его: - Почему, Клаус? Ведь Австрия ничем мне не обязана. Он улыбнулся: - Вы неправильно все понимаете, Александр. Все, что вы сделали в биатлоне, делали, конечно, не для нас. Но и не для своей страны. А для мирового спорта. Это стоит гораздо большего, чем деньги. Поэтому для всех нас большая честь, если мы можем оказать вам хоть какую-то помощь. Не знаю, сумею ли я до конца своих дней отблагодарить этих людей за все то, что они для меня сделали и продолжают делать.
Я почему-то часто вспоминаю, как в1973 году мы в ожидании рейса на пять дней задержались в Монреале после чемпионата мира. Поселились в самом дешевеньком отеле с тараканами на окраине города – денег-то не было ни у кого. Утром на завтрак бутербродик крохотный приносят с воткнутой в него зубочисткой и наперсток с кофе. На четвертый день пошли с массажистом погулять. Дошли до перекрестка и тут прямо перед нами останавливается огромный «Шевроле» красного цвета. А за рулем сидит негр. Такой здоровый и черный, что массажист не выдержал: повернулся ко мне и ошарашенно говорит: «Видал, блин? Угнетенный...». Я начал истерически хохотать. И прямо у светофора упал в голодный обморок. Пока массажист меня в чувство приводил, полицейская машина подъехала. Хорошо, что у меня в кармане куртки визитная карточка отеля нашлась. И две золотые медали, которые я на том чемпионате мира выиграл. Полицейские посадили нас в патрульную машину, отвезли в отель, купили два огромных сэндвича, по большой чашке кофе... Вот это и оказалось самым унизительным. Понимать, что мы - самые сильные в мире и самые нищие... Я до сих пор свою первую поездку за границу помню. Нас послали на соревнования в Румынию. По каким-то причинам все ветераны ехать туда отказались и вместо них отправили нас – мальчишек, сопляков, которые винтовки полгода назад в руки взяли. Есть такой город в Румынии – Пояна-Брашев. В нем в царские времена был единственный в Европе мужской бордель. Румыны – фантастически красивая нация. Я сам видел мужиков совершенно неземной красоты. Все самые богатые женщины мира (они, как правило, живут дольше мужей) в этот город съезжались. Оставляли целые состояния. Но это так, к слову. А с той поездки я запомнил только одно. Столовую. Мы в нее зашли, а там… Помидоры, огурцы, зелень, виноград, яблоки, груши, арбузы… мы ошалели просто. В Новосибирске, мне, случалось, официантки знакомые домой звонили: «Саша, приходи. Есть салат с огурцами». И пропускали в ресторан по большому блату. Не попасть было, когда туда огурцы завозили зимой. Я так всем и рассказывал, когда из Румынии вернулся: «У них зимой огурцы и помидоры есть!». Поэтому я до сих пор завожусь страшно, когда слышу, как люди пожилые говорят: «У нас такая юность была!». Какая юность? Что у вас в этой юности было? Общага, куски несвежего хлеба, больные желудки, место работы за 120 рублей, никаких страховок, никакой защищенности от государства... Может быть в этом есть какая-то прелесть, но я это так назвать не могу. Помню, ветеранов спорта решил собрать в ресторане. Все настолько были удивлены, что о них вспомнили… А у меня не передать, что в душе творилось. Гундарцев Володя, выдающийся биатлонист – работает охранником в какой-то парфюмерной фирме. Сережа Савельев – тоже посменно по ночам где-то дежурит. Ну в какой стране может быть, чтобы олимпийский чемпион по ночам охранником подрабатывал?! И самое страшное, что такое положение вещей считается нормальным… - Ты ведь и сам через подобное проходил. - Да. Причем даже не в Новосибирске, а когда оттуда в Москву уехал. Тот отъезд многое в моей жизни изменил. А началось с того, что встретил женщину… Долго не мог сказать жене, что в семью больше не вернусь. Боялся, несмотря на то, что, вроде бы, не робкого десятка, Все-таки двадцать пять лет вместе прожили. Двоих детей вырастили. В итоге мне пришлось это сказать. Любаша естественно заплакала. Но я уже ничего по делать не мог. Так бывает по жизни. Сильно влюбился... - А тебя женщины бросали? - Откровенно говоря, нет. Даже удивительно. Никогда себя Ален Делоном не считал, но у меня всегда были если не красивые, то очень симпатичные женщины. И расставались красиво: не было такого, чтобы с обидами. Я вообще женщин не люблю обижать, с женами ругался и ругаюсь - но что делать? - Не ругаться... - Видишь ли... Я привык быть в доме хозяином. Не люблю ущемлять человеческое самолюбие, но и не переношу, когда правят мной. Когда человек ставит во главу угла лишь свои интересы и взгляды. Почему-то у нас в стране принято во всем отчитываться перед женой. Кошелек, деньги у нее, в доме она глава, а муж, получается, никто. Я расстался со многими друзьями только потому, что... Да я лучше один пример приведу: Сидим у друга в гостях, выпиваем, разговор завели о том о сем, до темы секса, как водится, дошли. И вдруг жена моего друга ему и говорит: «Ты бы насчет этого лучше помолчал». Тот проглотил, покраснел, я еще немного посидел и прощаться начал. А на выходе ему сказал: «Извини, но в твоем доме больше не появлюсь». - А если упрек был заслуженным? - Не в этом дело. Считаю, что для мужчины большего оскорбления не может быть. Тем более при посторонних. И если женщина вот таким образом обращается с мужем, не знаю как с такой можно вообще ложиться в постель. - Для того, чтобы тебя не ущемляли и не унижали, надо прежде всего быть мужчиной. - Лично я себе, как мужику, знаю цену. Правда, ревнивый очень. До безобразия. Поэтому никогда не танцую с чужими женами в присутствии их мужей. Прекрасно знаю, как реагировал бы сам. - Кто в твоих семьях занимался воспитанием детей, ты или жены? - Ну как тут подсчитаешь? Чаще, чем я, семью на сборы никто из спортсменов не возил, это точно. Практически все время они со мной путешествовали. - Это не мешало тренироваться? - Абсолютно. Конечно все стоило денег, но плюсов больше имелось. Я был спокоен, что дети при мне. По телефону общаться - нервотрепка одна: то ребенок заболел, то с тещей-свекровью нелады, да и у домашних душа не на месте. Разве это жизнь, когда тебя месяцами нет дома? У нас ведь еще одна беда: привыкли в России почему-то рано жениться и рано выходить замуж. На Западе семьей, как правило, обзаводятся после 30, и почему-то у них и численность населения от этого не страдает, и детей нормально рожают уже в зрелом возрасте. Успевают как следует узнать друг друга, познать жизнь, секс, задуматься о какой-то обеспеченности. А у нас ведь как: начинают с общежития, кругом одни мучения, лишения, детского сада нет, - ничего нет! Ну а тогда сразу после объяснения с женой я уехал в Москву. Работать устроился к приятелю - Мише Мерову. У него тогда было совместное советско-японское предприятие, которое продавало автомобили Nissan. Со мной заключили официальный договор, согласно которому за каждую проданную машину мне полагалось пять процентов от вырученных денег, и я стал агентом по продаже автомобилей. Ходил в кроссовках, джинсах потертых – тот еще вид. И жил, где придется. Сначала помог приятель, который сдал мне квартиру в Зеленограде, в доме, который был наполовину достроен. Пришлось срочно конопатить все окна, кое-как утеплять квартиру, покупать электрокамин для обогрева. В одной комнате, в самой маленькой, на полу на матрасе спала дочь - ей было лет пять в то время, в другой комнате на полу на двух матрасах спали мы с Леной. Весь наш гардероб висел на веревках, натянутых крест-накрест по комнате. И больше ничего. Вот с этого мы начинали свою жизнь в Москве. Параллельно я стал работал с итальянским предприятием, которое пекло хлеб и устанавливало пекарни. Бегал по Москве, искал клиентов. Стыдно было – не передать. Иногда неделями и месяцами не брился, чтобы на улице не узнавали, носил затемненные очки. А что поделаешь? Жить надо как-то было? Первым крупным приобретением для меня стала покупка Nissan Patrol. Без машины дальше было уже некуда. В те же времена мы познакомились с Отари Квантришвили. Случайно. Я попал на какое-то совещание в Олимпийский комитет и там впервые его увидел. Запомнился напор, с которым он выступал: мол, надо объединяться, создавать партию спортсменов, свой фонд. Он же предложил мне стать сопредседателем этого фонда. - Тебя не смущало, что уже тогда имя Квантришвили у многих ассоциировалось с теневым бизнесом? - Я никогда не спрашивал откуда у Отари деньги. Мне он нередко помогал, и я искренне ему за это был благодарен. Хотя за спиной не раз слышал разговоры, что мы с Квантришвили делим какие-то немеренные деньги, которые проходят через него, через меня – как сопредседателя, много чего говорили. На самом деле единственное, что этот фонд тогда мне оплатил - это приобретение квартиры. Мы написали на один из зеленоградских заводов официальное письмо и мне по какой-то совсем сходной цене разрешили купить трехкомнатную квартиру в заводском доме. Это был первый собственный угол. Прожили мы в той квартире года два. Какую-то мебель купили, у дочери появился собственный письменный стол… - А что стало с новосибирским предприятием? - Оно потихоньку начало разваливаться еще когда я жил в Новосибирске. Поэтому, уезжая, я забрал все документы с собой в Москву. Думал со временем что-то подобное организовать и там. Как-то рассказал об этом Квантришвили. А он выслушал и говорит: «К тебе ребята подойдут, поговори с ними…». Ребята пришли – очень прилично одетые, интеллигентные - посмотрели устав, в котором говорилось, что фирме разрешены почти все виды деятельности, и предложили: они работают под маркой предприятия три месяца, гонят какой-то газовый конденсат, метан - целый перечень был - и через три месяца изымают все документы. То есть такого предприятия больше не существует в природе. Мне за это - одиннадцать миллионов долларов. Хоть сегодня, хоть завтра. Наличными. А я сижу перед ними, и у меня кроме машины под окнами и единственного выходного костюма ничего нет. Знаешь... Непростой вопрос отказаться… Ну не видел я в жизни таких денег. Все-таки взял тайм-аут. Посоветовался с одним своим старым другом, он мне сразу и сказал: - Саша, я тебе не советую. Большие деньги всегда пахнут грязью и когда-нибудь за них придется отвечать. Я и сам склонялся к такому выводу. Встретился с теми людьми еще раз и сказал: - Извините, ребята, к великому сожалению я вас разочарую. Но отказываюсь. Поверьте, хорошо подумал, прежде чем вам ответ дать. Не обижайтесь. Они спокойно мое решение восприняли: - Александр Иванович, никаких вопросов... Вот за это я им очень благодарен. Потом я одного из них встречал, он поинтересовался, как живу, не надо ли чем помочь. «Нет, - говорю, – Спасибо». Про Квантришвили могу еще раз сказать только добрые слова. Еще раз подчеркну, понятия не имею, откуда деньги брались, куда девались, но знаю, что он содержал школу борьбы, помогал федерации, организовывал всевозможные благотворительные вечера для ветеранов. Единственное, наверное, в чем перебрал… Мы однажды сидели в ресторане - по-моему, в «Президент отеле». За столом тогда собрались очень высокие деятели из силовых структур. Я тогда первый раз многих известных в стране людей живьем увидел. И Отари в очень резкой форме им сказал: «Что вы сегодня из себя представляете? Армия развалилась, страна разваливается. И именно вы все профукали и просрали!». На следующий день, когда мы в очередной раз с ним встретились, я сказал: - Отарик, по-моему ты переступил черту. Против системы идти бесполезно... А потом начались какие-то странные события. Сначала брат Квантришвили – Амиран - начал по каким-то разборкам ездить и был убит. Следом и Отарика не стало… - Проскальзывали предположения, что стрелял в него биатлонист… - Я слышал подобное уже много позже. А тогда лишь на следующее утро о случившемся узнал. Ехал из Зеленограда и встретил знакомого тренера на шоссе: он, видно, мою машину тоже приметил, поморгал фарами, я остановился. Винтовку, из которой стреляли, тоже видел. «Аншютц» какого-то военного или сразу послевоенного производства. Полуохотничьего типа. Но я скажу, что биатлонист три раза не стрелял бы. Было ведь три выстрела сделано. Первый – тот, что вошел сквозь пальто, Отари даже не почувствовал. Второй тоже в тело попал, и только третья пуля вошла в голову, где-то в районе уха. Допрашивали меня в связи с тем убийством очень пристрастно. Ну а потом и дураку стало ясно, что все это было совсем не так, как хочется представить. К тому же у меня было алиби. В день случившегося мы с друзьями сидели у Отари в офисе - у одного из сотрудников был день рождения. Прогуляли где-то часов до двух или до трех ночи. Туда даже никто не позвонил. - Почему, кстати, считается, что лучшие снайперы получаются из биатлонистов? - Я тебе расскажу случай. В Новосибирске был такой Сережа Ермилов – рекордсмен мира в стрельбе из произвольной винтовки. Приехал он как-то к нам на стрельбище, посмотрел на мишень и говорит: «Чтобы в такую дуру и не попасть?». Я и предложил ему тогда пари: бегу круг – 4 километра, на последних ста метрах он присоединяется ко мне и стреляем. Ну и побежал. На последней сотне, когда Серега рядом встал, я еще немного прибавил. Отстрелялся 5:0. А Серега на снег плюхнулся – отдышаться не может. Раза четыре винтовку поднимал и снова в сторону откладывал – до такой степени руки прыгали. Так ни одного выстрела и не сделал. Потом поднялся, плюнул в сердцах: «Идиотский вид спорта!». А ведь биатлонист умудряется стрелять на пульсе 140. Вот и весь ответ. Помню, еще Был случай в Свердловске. Там к нам на стрельбище ОМОНовцев как-то привели. Один из них решил себя и на лыжне попробовать. Мы против него выставили девчушку 16-летнюю. На первом рубеже, у нее из пяти пять, он одну мишень поразил. Второй круг закончили - она 4:1 стоя отстреляла, он вообше ни разу не попал. Ну а на третьем круге она была уже метров на 250 впереди. Более подготовленного бойца, чем в биатлоне, думаю, нет ни в одном виде спорта. - Смерть Квантришвили не сказалась на твоем бизнесе? - Мы же, по большому счету, никак не были связаны. Я продолжал работать. Купил первую подержанную пекарню, которую установили в Коломне, потом вторую. Взяли в аренду магазин. Потом сделали второй - из заброшенной столовой. - А почему в Коломне? - Идею предложил Валера Муратов - чемпион мира по конькобежному спорту. Он сам коломенский. Когда узнал, чем я занимаюсь, спросил: - Почему не хочешь что-нибудь в Коломне сделать? Там, в отличие от Москвы, никакой конкуренции нет. Вот я и задумался: «А почему, действительно, не попробовать?» Познакомился в Коломне с Колей Шиленко, мастером спорта международного класса по конькам, чемпионом Вооруженных сил. Внешне он выглядел неважно: когда из спорта ушел и понял, что никому не нужен, пить сильно начал. Но договорились мы сразу, хотя задачу я поставил предельно жестко: «Коля, меня интересует работа. И качество продукции. Я привык к качеству в спорте, ты, думаю, тоже, поэтому давай работать так, как умеем. Воровство будет, тебе придется отвечать». Сначала, конечно, препонов много было. Помогло руководство Коломны. Правда, поначалу нас восприняли несерьезно. Мол, спортсмены – что с них взять? Побалуются да и закончат с этим делом. А сейчас предприятие в Коломне работает на полную мощность. Со временем мы выкупили помещение в жилом доме. Была забегаловка, тошниловка просто, грязь кругом. Теперь же – современный, западного образца магазин. Спилили старые тополя, сделали автостоянку, площадку заасфальтировали, тротуар перенесли, чтобы пешеходную дорожку более удобную проложить, лавочки, урны поставили, летом работает фонтанчик, могут посидеть родители, поиграть дети… Зайдешь в магазин - суперсовременное оборудование везде, хлеб только наш, естественно. Качественней и вкуснее нашего хлеба я в России не встречал. Все выставки мы со своей продукцией выигрывали. Но скандалов было… По сей день понять не могу: почему в России все хорошее воспринимается в штыки? Уничтожить - это запросто! На Речном вокзале у меня был клуб-ресторан. Сначала ограбили. Потом аренду не продлили. Сколько было потрачено денег на ремонт, чтобы из подвала сделать хорошее нормальное заведение… А что сделали с конным клубом? Кому он мешал? Я постоянно задаю себе этот вопрос. Ведь в последние годы мы выигрывали практически все соревнования, я проводил Кубок Тихонова по конному спорту шесть раз. Естественно, помогали очень многие предприятия, банки - сам я, конечно, не потянул бы. - Тебе никогда не хотелось абстрагироваться от всех проблем и просто жить? Интересами своей семьи, своими собственными… Плюнуть на все, наконец? - Сам себя иногда дураком называю. Хотя никогда не жалел ни о каких своих поступках. На самом деле и сейчас не жалею. У меня много крали. Обманывали – нагло, некрасиво. Ваня Бяков однажды приехал в Москву продавать две золотые олимпийские медали. Те, что в Саппоро и Инсбруке выиграл. Жизнь человека вынудила. Пришел ко мне в офис. Я услышал об этом, говорю: «Сколько тебе надо? Выручу. Отдашь деньги, когда сможешь». Прошло лет пять. Ваня на ноги встал, машину себе купил. Хоть бы позвонил, сказал бы что. Не посчитал, видимо, нужным. С другой стороны, все были уверены, что я – супербогатый человек. А у меня ведь не нефть, не газ. А голова и руки. Вот благодаря таким случаям я многие свои взгляды пересмотрел. В том числе и на наш народ. Мы просто привыкли жить в кабале. Но до сих пор верю, что рано или поздно у нас изменится политика государства. И производителям позволят встать на ноги. Поймут, наконец, что для начала хлеб надо выращивать самим. - Ну так и воспринимай это спокойно. - Не могу. И никогда не буду. Потому что я – русский...
|
Биатлон - 
