|
|
|
|
|
|||
Глава 1. ТРИНАДЦАТЬ - ЧИСЛО РОССИЙС КОЕ Месяцев за пять до начала Игр в Сочи мне позвонила подруга – главный редактор журнала для пассажиров одной из российских авиакомпаний. Она обратилась с достаточно стандартной просьбой – написать небольшого размера текст о предстоящей Олимпиаде в январский выпуск – объяснить читателям, чего нам ждать на своей домашней Олимпиаде, на кого смотреть, чем примечателен тот или иной вид спорта, словом, провести некий ликбез среди тех, чей интерес к спорту просыпается исключительно на Олимпийских играх, на них же и заканчивается. Я согласилась, и тут же, как часто бывает с журналистами, благополучно забыла о разговоре. А месяц спустя, когда от намеченного дедлайна уже прошла неделя или две, получила письмо: «Леночка, так ты пришлешь текст?» Состояние для того, чтобы экстренно собрать мысли в кучу и оформить их в материал, было категорически неподходящим – в доме по какому-то поводу собралась целая толпа гостей, и застолье было в самом разгаре. Но выхода не было. Продолжая метаться между духовкой, где запекалась баранья нога, и накрытым столом, за которым каждый из гостей то и дело порывался произносить какие-то тосты, я достала компьютер и села с ним прямо на кухонный пол. Мне было настолько стыдно за тот наспех составленный текст, что я даже не стала его перечитывать – отправила заказчику. И благополучно забыла об этом – до февраля. * * * Ничего хорошего от Игр в Сочи я не ждала. Слишком много проблем сыпалось на голову с того самого момента, как на сесии МОК в Гватемале президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге вытащил из конверта плотный кусок бумаги с надписью Sotchi. До сих пор иногда вспыхивают разговоры о том, насколько тот итог было возможно прогнозировать, и был ли он вообще закономерен. С одной стороны – вроде бы, да: на тот Конгресс собственной персоной прилетел российский президент Владимир Путин, а он, как любили говорить в Кремле, никогда не является на мероприятия, не имея гарантии на позитивное для страны развитие событий. С другой – слишкой непродуманной в целом ряде аспектов оказалась официальная российская заявка. Это выяснилось, когда дело дошло до начала практической реализации изложенных на бумаге планов: в центре «нижнего» олимпийского кластера обнаружилось действующее кладбище староверов, а весь участок, предназначенный для широкомасштабной олимпийской застройки из-за особенностей грунта оказался технологически непригоден к тому, чтобы вести работы с использованием стандартных строительных технологий. Спустя несколько лет после тех Игр мои соображение на этот счет опосредованно подтвердил один из крупных спортивных руководителей тех времен, сказав не для прессы, что в момент выдвижения никто вообще не допускал мысли о том, что российская заявка может пройти. Поэтому, мол, и границы будущей олимпийской прибрежной территории были зафиксированы наобум – тычком указки в карту. Ну а потом, когда Сочи стал победителем олимпийской гонки, оказалось, что менять параметры, прописанные в заявке, уже нельзя. И впридачу к жестко очерченным границам Олимпиада, еще не начавшись, получила целый букет не слишком решаемых проблем. Все это сильно замедляло процесс строительства. С «верхним» кластером – в Красной поляне – все было проще: там хозяйничали австрийцы, возводя коттеджи и спортивные сооружения по многократно проверенным технологиям. В «нижнем» трудились отечественные работяги и близкоотечественные гастарбайтеры, имеющие достаточно смутное представление о том, «как надо», и решающие проблемы по мере их поступления. В результате этой деятельности в кварталах, предназначенных под расселение наиболее массовой части олимпийской семьи – журналистов, рождались шедевры дизайнерской мысли: туалетные комнаты с двумя унитазами, установленными на расстоянии вытянутой руки друг от друга, окна с установленными «на глазок» стеклопакетами, которые не хотели открываться, а, будучи открытыми, уже не возвращались в исходное положение, так же «на глазок» повешенные зеркала, по которым легко определялся рост выполняющего работы мастера. В одном умывальном блоке для того, чтобы причесаться или нанести макияж приходилось вставать на стул. В другом зеркало висело прямо над раковиной и позволяло человеку среднего роста увидеть собственный живот и плечи. Изображение головы в пакет услуг не входило. Все это, в принципе, было ерундой, особенно в сравнении с тем кошмаром, который прибрежный Сочи являл собой годом ранее, принимая первый тестовый турнир по фигурному катанию: совершенно потрясающие, инопланетного дизайна стадионы олимпийского парка, одним из которых был знаменитый сочинский «Айсберг», были окружены устрашающими строительными пейзажами и закрыты со всех сторон заграждениями, по верху которых шли спирали колючей проволоки. Асфальта между ними не было: автобусы со спортсменами и прессой передвигались большей частью по узким глинистым насыпям, постоянно рискуя сползти в бездонные черные кюветы. Порой становилось сложно не думать о том, что если когда человечеству и придется пережить конец света, то выглядеть он будет именно так. * * * Скажи кто тогда, что эта нелепая уже в одном только своем замысле Олимпиада станет лучшей по своей организации и абсолютно победной для России по итоговому результату – с 13-ю золотыми медалями и первым общекомандным местом – все в лучшем случае саркастически рассмеялись бы, покрутив пальцем у виска. Но победный маховик, еще до официального открытия Игр запущенный командным турниром фигуристов, с каждым днем набирал силу: российские атлеты побеждали в бобслее и скелетоне, шорт-треке и лыжных гонках, биатлоне и сноуборде. В день закрытия Игр, когда число «13» вовсю обсуждалось на трибунах главного стадиона прибрежного Сочи я разговорилась на стадионе с кем-то из приехавших на Игры артистов из «группы поддержки» и в разговоре в шутку бросила фразу: мол, чего удивляться-то? «13», можно сказать, вообще российское число. Не случайно ведь в большинстве зарубежных стран его стараются избегать – неважно, идет ли речь об этажах в отеле или о пассажирских креслах в самолете или поезде. Произнесенная вслух фраза внезапно щелкнула в голове, запустив какой-то еще не до конца понятный мне процесс. Еще не в силах осознать, что именно вдруг взбудоражило сознание, я в каком-то анабиозе вернулась к своему столику, открыла крышку ноутбука, запустила программу «почта», не до конца понимая, зачем это делаю, и зашла в категорию отправленных писем. Затем ввела в поисковом окне имя своей приятельницы-редактора и вывела на экран письмо, отправленное за два месяца до начала Игр в Сочи. «Тринадцать – число российское», - значилось в заголовке статьи, о факте написания которой в не совсем, мягко говоря, трезвом состоянии я давным-давно успела позабыть. Завершался тот материал словами: «Сколько у России окажется золотых медалей? Оптимисты считают, что больше десятка. Практика показывает, что «свои» медали наша страна зачастую набирает на Олимпиадах в тех видах спорта, о существовании которых мир вспоминает по большому счету раз в четыре года. Например – в синхронном плавании и художественной гимнастике – на летних Играх. Применительно к зиме такими Золушками олимпийской программы вполне можно считать сноуборд, фристайл, скелетон или керлинг. А ведь еще есть бобслей – с достаточно славными олимпийскими традициями, коньки, неизменно подбрасывающие сюрпризы в формате Игр, наконец, шорт-трек, где за Россию будет выступать натурализованный кореец Виктор Ан и где на полном серьезе в программу-минимум уже вписаны две победы. Даже если условно начислить перечисленным видам спорта по одной победе, добавив сюда еще по парочке золотых медалей на «грандов» в лице лыж, биатлона и фигурного катания, уже получается 13. И это, заметьте, без хоккея…» Глава 2. GAME OVER Незадолго до Игр мне довелось услышать от коллеги глубоко зацепившую меня историю о гольфисте Томе Уотсоне, который в 1975-м дебютировал на знаменитом турнире British Open и лишил победы тогдашнюю легенду гольфа Джека Никлауса. Через два года Уотсон повторил свой успех, снова обыграв Никлауса, В 1980-м выиграл третий чемпионат, а в сезонах 1982-83 победил два раза подряд, доведя счет выигранным турнирам до пяти. За всю историю гольфа побеждать на British Open шесть раз удавалось только великому Гарри Вардону. Свою первую победу он одержал в 1896 году, последнюю – в 1914-м, когда ему было 44 года. Новым рекордсменом вполне мог стать Уотсон, но в 1984 году на поле в Сент-Эндрюсе он лишил себя победы своими собственными руками. Потом у американца не очень складывалось. Он исправно приезжал на все чемпионаты в качестве почетного гостя – и только. Именно так в 2009-м он приехал на British Open в Тернберри – спустя 25 лет после своей последней победы. Играл 59-летний Уотсон классно, демонстрируя сплав опыта, аккуратности, концентрации и совершенно необъяснимого везения. У него получалось всё. Его статистика на том турнире зашкаливала. Мяч ложился исключительно на короткую траву, что позволяло его уверенно контролировать и при следующем ударе. Уотсон хорошо знал это поле: именно здесь он победил в 1977-м. В финальный день он вышел играть в группе сильнейших. На стадионе в тот день не было ни одного человека, который не хотел бы увидеть этот триумф. И тут, когда до совершенно реальной победы осталось всего четыре не самых сложных лунки, везение кончилось. Уотсону не удавалось положить мяч на самый элементарный фервей, а публика горестно замерла на трибунах, не зная, как реагировать. 59-летний игрок по-прежнему улыбался лицом, но это был самый несчастный человек на свете. Проигравший игру своей жизни лысому американскому увальню – Стюарту Синку. Когда ему вручали заветный приз – серебряный кувшинчик для кларета, Синк усмехнулся и сказал, что все запомнят этот чемпионат только благодаря тому, что его проиграл Том Уотсон... * * * Олимпийские игры в Сочи имели все шансы стать Играми-Которые-Проиграл-Плющенко. В принципе к такому итогу были готовы все: командный турнир, в котором Евгений вместе со всей российской сборной получил золотую медаль, показал очевидное: что олимпийский чемпион при всем желании уже вряд ли сможет конкурировать со спортсменами первой десятки при условии их безошибочных выступлений. И все равно думалось: «А вдруг?» Олимпийский командный турнир, завершившийся грандиозной победой России, оставил у многих достаточно неоднозначное впечатление. Кто, например, мог представить, что в командном зачете наша страна наберет такое количество очков, что Елена Ильиных и Никита Кацалапов станут олимпийскими чемпионами еще до своего выхода на лед? В каком другом виде спорта такое возможно? Ситуация с разрешенными заменами вообще казалась многим сомнительной. С одной стороны, это, наверное, имело смысл как некая часть игрового шоу. А чем, как не шоу, должны были стать Игры в Сочи, выступать на которых в горнолыжном турнире, представляя Таиланд, заявилась всемирно известная скрипачка Ванесса Мэй? Если рассуждать с точки зрения шоу-бизнеса, вариант с Ванессой был однозначно беспроигрышным пиар-ходом. Просто в моем чисто спортивном сознании Олимпийские игры слишком много лет были квинтэссенцией высочайшего спортивного профессионализма, чтобы вот так, без предварительной психологической подготовки, вписать туда и Ванессу. Без скрипки. С горными лыжами и Таиландом. Точно такой же частью шоу-программы должен был стать Плющенко. Формально он не имел никакого права претендовать на место в олимпийской команде: отборочный чемпионат России в декабре-2013-го выиграл 18-летний Максим Ковтун, которому и полагалось отдать единственную мужскую лицензию для участия в Олимпиаде. Но там же стало очевидно, что битва за место под олимпийским солнцем не закончена: слишком сильно оказался разозлен олимпийский чемпион Турина. Да что там разозлен – взбешен! Это было очевидно всем, кто видел Евгения в заключительный день российского первенства – в показательных выступлениях. Казалось бы, зачем Плющенко с его количеством травм и операций, счет которым давно потерял даже он сам, кататься, развлекая публику, и не отказываться при этом ни от одного из своих прыжков? Больная спина, истерзанные операциями колени, возраст, усталость... Плющенко же рвал лед и себя на этом льду так, как никогда в жизни. Сильно, уверенно, зло – до мурашек. Словно больше всего в жизни хотел, чтобы его запомнили именно таким. В том числе те люди, кому предстояло решить судьбу единственной олимпийской путевки. Возможно, как раз то поражение стало главной мотивирующей силой на весь последующий месяц, в течении которого Евгений готовился к закрытому – только для профессионалов – прокату. И откатался так, что всем стало ясно: шоу закончено. Начался спорт. Тогда же во внутренних кругах российского фигурного катания была озвучена предстоящая олимпийская стратегия: Она предполагала, что олимпийский чемпион Турина выступит в командном турнире, а затем снимется с соревнований по состоянию здоровья. И его место займет запасной игрок – Ковтун. Эта стратегическая операция сорвалась совершенно бездарно – на ерунде. Так проваливает явку разведчик, собираясь поставить маяком на подоконник зажженную свечу, и не находящий в кармане зажигалки. В одном из интервью касательно предстоящего олимпийского выступления Евгений, не подумав, озвучил все то, о чем заранее договаривались с ним руководители команды. Дальше, если верить закулисной информации, все было предсказуемо: представители Канады и США заявили, что подадут протест в том случае если Россия пойдет на подлог и действительно произведет замену. Значит, будет скандал. И Ковтун остался за бортом. Сейчас можно сколько угодно гадать, почему Евгений Плющенко решил продолжать выступления: был ли он, принимая это решение, так уверен в том, что сумеет добиться успеха и в личном турнире - или просто решил отыграться за свое декабрьское поражение, отняв у соперника его единственный олимпийский шанс. Все это давно уже неважно. Да и почему, собственно, двукратный олимпийский чемпион должен был отдавать то, что уже крепко держит в руках? По этому поводу очень метко высказался мой телевизионный коллега Василий Соловьев. «Не надо никого жалеть на пути к своей цели, - сказал он. – Это – самая тяжелая часть рецепта. Если ты отдашь шанс другому – молодому, талантливому, классному – он с удовольствием этим шансом воспользуется. А олимпийская медаль безо всяких иллюзий, знаете ли, одна. Поэтому здесь по-другому быть не может». Как бы то ни было, интриги личному мужскому турниру фигурист добавил от души. Удивительно, но поначалу ему даже не сопереживали. Скорее, наблюдали за происходящим на льду с интересом ребенка, откручивающего ногу пластмассовой кукле: сломается или нет? То есть, понятно, что сломается, но когда именно это может произойти? Логика подсказывала, что выдающийся фигурист вряд ли окажется способен продолжать выступления: с возрастом ему стало требоваться слишком много времени, чтобы успевать восстановиться между стартами в рамках одного турнира. Говоря иначе, шансов на то, что Плющенко сумеет на должном уровне справиться в личном турнире с двумя прокатами, никто из специалистов не видел в принципе. И все боялись раньше времени это озвучить. Журналисты же безостановочно заключали пари: снимется Плющенко до начала личных соревнований, или это будет сделано после короткой программы. Вариант, что спортсмен «доедет» до конца турнира, не рассматривался в принципе. Заключительная тренировка олимпийского чемпиона перед выступлением оказалась неудачной. Складывалось ощущение, что спортсмена все-таки чрезмерно беспокоит его спина. Присутствовавший на катке чемпион Ванкувера Эван Лайсачек даже написал в своем твиттере: «Никогда не видел, чтобы Плющенко так много падал»… * * * Отвечая как-то на вопрос о своем знаменитом отце, Татьяна Тарасова, ставшая ничуть не менее знаменитой в фигурном катании, сказала: «В его жилах не было ничего, кроме хоккея». Так говорят о людях, чья жизнь без остатка посвящена какому-то единственному делу. Таким всегда был в биатлоне многократный олимпийский чемпион Оле Эйнар Бьорндален, таковым, похоже, в фигурном катании оказался Евгений Плющенко. Все дни между командным и личным турнирами мне добрую сотню раз и на самых разных языках довелось услышать вопрос: «Зачем?» Люди искренне пытались понять: зачем медалисту четырех Олимпиад, двукратному олимпийскому чемпиону и уже безусловному герою Сочи вообще нужно идти на этот риск и ставить под удар репутацию? Неужели он не способен понять, что на этой олимпийской арене все уже изменилось слишком сильно, чтобы 33-летний спортсмен мог рассчитывать на индивидуальный успех? А если успеха не случится, не оставит ли удар по самолюбию отметину куда более болезненную, чем шрамы от пережитых операций? Или Плющенко просто не может иначе, и притяжение льда для него куда сильнее, чем боль и страх? Этот безумный ажиотаж мешал заметить очевидное: что в зале нет никого из руководителей российской олимпийской делегации, что у борта рядом с Алексеем Мишиным с очень странным выражением лица стоит врач, словно ждет отмашки для того, чтобы поставить свою подпись в уже подготовленном документе и официально снять спортсмена с соревнований. На разминке Евгений мощно и уверенно раскатался, выполнил два не очень сложных прыжка и, уже как следует разогревшись, начал заходить на тройной аксель. Приземление получилось жестким. Спортсмена «дернуло» в пояснице – и он сразу начал приволакивать ногу. Попробовал зайти на аксель снова – сделал бабочку и покатил в сторону тренерской «биржи» с таким лицом, что можно было уже не гадать, что произойдет дальше: все было понятно без слов. Было ли это фарсом? Ничуть не сомневаюсь, что у Евгения действительно очень болела спина. Выступать с травмой на Олимпийских играх – не подвиг. Скорее – вполне обыденное явление: организм, доведеный до пика своих возможностей, иногда ломается – это факт. Просто кто-то способен этому противостоять – как Александр Карелин в Атланте или Петра Майдич – в Ванкувере, а кто-то нет. За это не судят. На той злополучной для Плющенко разминке фигурист, думаю, не имитировал никаких травм. Я во всяком случае в это не верю. Другой вопрос, что запас прочности оказался у Евгения слишком невелик. Уже второе его выступление в Сочи – в произвольной программе командного турнира – показало, что одного дня отдыха совершенно недостаточно, чтобы спортсмен сумел восстановиться. Именно поэтому Плющенко и докатывал программу из последних сил. И всем было понятно: в личном турнире, где никакого перерыва между двумя выступлениями не предусмотрено вообще, олимпийский чемпион кататься не сможет. По совершенно объективным причинам. Думаю, что именно тогда супруга фигуриста Яна Рудковская могла доходчиво объяснить Евгению, что он совсем сошел с ума, рискуя окончательно сорвать спину и тем самым ставя под угрозу грандиозное шоу, в рамках которого сразу после Игр запланировано несколько десятков выступлений по всей стране и за рубежом. И что не кому-то, а именно ему придется платить за срыв гастролей. Ну, а далее и последовал спектакль, который очень органично наложился на неспособность фигуриста прыгать. В микст-зоне, куда Евгений вышел, не сняв коньков, он сразу бодрым голосом объявил, что просит болельщиков не расстраиваться, поскольку попрощаться с ними планирует в рамках своего шоу, которое начнется сразу после Игр. Сопровождающий спорстмена Мишин с нервным смешком заметил, что Плющенко теперь вполне может остаться в Сочи – выступить на Паралимпиаде. Масла в огонь бушующих эмоций подлила и Рудковская, добавив: «Женя и так сделал для этой страны все что мог. Он уже принес ей золотую медаль в команде, что вам еще надо?» Тот выход в микст-зону, щедро растиражированный прессой, собственно и восстановил против фигуриста всю страну – как тех, кто на протяжении многих месяцев собирал деньги, чтобы купить билет на олимпийский финал одиночников, так и тех, кто следил за Играми удаленно. Один из моих иностранных коллег цинично заметил, что был гораздо более высокого мнения о тех, кто по долгу службы должен бы заниматься в сложившейся ситуации имиджем выдающегося фигуриста. Ведь кто и как бы не относился к Евгению, а это – человек-легенда, достояние не только отдельно взятой страны, но и мира. Неужели было сложно уложить фигуриста на медицинскую каталку прямо в раздевалке и увезти его с катка в машине скорой помощи, прокатив через ту же самую микст-зону на глазах у толпы журналистов? Такой вариант как минимум дал бы фигуристу шанс завершить свою олимпийскую эпопею без грандиозного позора, сохранить лицо, как любят говорить японцы. А так происходящее превратилось в откровенный фарс. Из всех возможных сценариев завершения карьеры, тот, что случился, оказался самым пакостным. Сутки или двое спустя Евгений дал интервью американской телекомпании CNN в котором заявил, что выступать в личном турнире его заставила федерация. Когда журналисты попросили прокомментировать это высказывание одного из руководителей российской делегации, тот ответил, что перед командой стоят гораздо более важные задачи, нежели участие в пиар-компании Евгения Плющенко. Ну а потом к фигуристу окончательно потеряли интерес все остальные. Глава 3. ДЕВОЧКА В КРАСНОМ ПАЛЬТО Незадолго до начала женского турнира ко мне подошел известный в журналистских кругах обозреватель фигурного катания из Чикаго Фил Херш. «Скажи, – попросил он, – что означает для России олимпийский успех Юлии Липницкой? Могу ли я написать, что, если она выиграет личный турнир, это можно будет сравнить со значимостью олимпийской хоккейной победы канадцев – для Канады?» 15-летняя дебютантка произвела в Сочи фурор. В командном турнире она блистательно откатала обе программы, дважды показав лучший результат, и о «Девочке в красном пальто» заговорили, как об одной из претенденток на личное золото Игр. Причем, заговорили все: слишком стремительным получился прорыв. Предыдущий сезон сложился для спортсменки неудачно – она большей частью боролась с травмами, и никому вообще не могло тогда прийти в голову, что Юля сумеет пробиться в состав олимпийской команды. Великолепное выступление сначала на чемпионате России, а затем – на чемпионате Европы, где фигуристка завоевала свое первое взрослое золото, поменяло все: на Игры в Сочи Липницкая ехала уже фаворитом. Примерно таким же образом в 1998-м на Играх в Нагано во взрослой компании появилась крошечная в сравнении с фаворитами Тара Липински. Девочка из простой и не бог весть какой состоятельной американской семьи, которая уже в четыре года сооружала в детской комнате импровизированный пьедестал почета из пустых картонных коробок и упорно карабкалась на верхнюю ступень – постоять. Разве кто-нибудь мог тогда предположить, что спустя 16 лет светловолосая русская девочка с созвучным именем, родившаяся в год той самой Олимпиады в Нагано, будет сидеть на пресс-конференции, сжимая в кулаке свою первую взрослую золотую медаль, и рассказывать: – Я когда была маленькая... Но это глупая история... У нас в квартире была двухэтажная кровать, и я все время стояла или сидела на втором этаже, представляла, что я на Олимпиаде, и пела гимн. Почему-то знала, что обязательно буду на Олимпиаде… Ну а в Сочи я ответила Хершу, что человечеству – неважно, о России или об Америке идет речь, – всегда было свойственно любить сюжеты жестоких сказок, в которых маленький мальчик или маленькая девочка борется со злыми силами и неизменно их побеждает. Вот и Липницкую, после ее неожиданного триумфа в командном турнире и потрясающих, берущих за душу программ, российские болельщики стали воспринимать, как маленького бесстрашного воина, призванного спасти олимпийскую честь огромной страны. * * * Золотая командная сказка Липницкой, как это часто бывает в спорте, имела и другую сторону – трагическую. Вплоть до января все были уверены в том, что в командном турнире выступит не Юля, а Аделина Сотникова – девочка, ставшая первопроходцем российского женского катания в очень многих вещах. В сложности программ, которую она сумела сохранить, невзирая ни на какие проблемы взросления. В завоеванном после семи безмедальных чемпионатов титуле вице-чемпионки Европы. В ошеломительно высокой планке требований, предъявляемых к самой себе. Во многих своих интервью Сотникова признавалась, что фигурное катание для нее отнюдь не увлечение, а работа. И делать эту работу она должна хорошо, поскольку от этого напрямую зависит возможность лечить младшую сестру - Маша родилась с тяжелым врожденным заболеванием. Ей постоянно требовались очень дорогостоящие операции в Германии, причем врачи с самого начала предупредили семью, что не могут сказать, сколько еще раз девочке придется ложиться на операционный стол. Просто об этом знали немногие. Периодически читая в интернете рассуждения болельщиков о том, что Сотникова чрезмерно задавлена ответственностью и что у нее слишком слабая нервная система, чтобы добиваться серьезных успехов, я каждый раз мысленно задавала критикам вопрос: «А что чувствовали бы вы сами, ежеминутно думая о том, что от точности выполняемой работы напрямую зависит жизнь самого близкого и самого любимого в целом мире человека?» Каждый раз видя Аделину на соревнованиях, я почему-то вспоминала рассказ спортсменки про кошку. Про то, что кошка все дерет, и нет никакой возможности привезти ее в служебную квартиру. Из-за этого семье приходится жить на два дома. В одном - возле катка - фигуристка живет с мамой, в другом - на противоположном конце Москвы - остались папа и сестренка. Ну и кошка, разумеется. «Как ее в служебную квартиру привезти? - совершенно по-взрослому рассуждала вслух 14-летняя тогда Аделина. - Потом же за испорченную мебель платить придется, никаких денег не хватит…». Командная олимпийская медаль могла стать для спортсменки не только заветным титулом, но достаточно солидным финансовым подспорьем – об этом никогда не было принято говорить вслух, но между собой все прекрасно понимали: в командном турнире Россия будет бороться за золото. В худшем случае – за серебро. Поэтому борьба за место в команде (особенно между теми, кто не слишком мог рассчитывать на индивидуальную медаль) велась совершенно нешуточная. Участие в этом турнире Сотниковой не ставилось под сомнение до последнего. Но за три недели до Игр случился чемпионат Европы и совершенно блистательное выступление 15-летней дебютантки после которого было принято убийственное для Аделины решение о том, что представлять страну в командном турнире в обеих программах будет Липницкая. Узнав о том, что места в командном турнире ей не нашлось, Сотникова прорыдала несколько часов. На чемпионате Европы в Будапеште спортсменка искренне радовалась тому, что дважды - в короткой и произвольной программах - сумела откататься без ошибок, и даже сказала, что ей совершенно не важен цвет медали. Мол, ну и что, что она - серебряная? Это ведь не главное. Куда важнее, что за три недели до олимпийского старта все наконец начало получаться так, как хочется. Но вышло так, что сам прокат очень быстро забылся. И принципиальным для того, кто принимал решение по составу олимпийской команды, стала как раз разница в цвете медалей. Сломавшая фигуристке всю ее не столь длинную спортивную жизнь. Так по крайней мере до начала личных соревнований, вслух жалея Сотникову, считали очень многие люди. Причина командных рокировок выяснилась, как это часто бывает, случайно. В день женского личного финала – уже после того, как в короткой программе на достаточно уверенном для себя прыжке упала Липницкая, потеряв какие бы то ни было шансы на то, чтобы продолжать бороться за золото, для достаточно ограниченной компании журналистов в Сочи была организована встреча с министром российского спорта Виталием Мутко. Формат был стандартным: вначале задавались вопросы общего плана, затем каждый из журналистов мог задать спикеру ряд узко-профильных вопросов по своему виду спорта. Я и поинтересовалась у собеседника: зачем нужно было нагружать дебютантку Игр в командном турнире до такой степени, что ей не хватило сил на главное выступление? «Так ведь об этом попросила ее тренер, - удивленно ответил Мутко. Это походило на правду. Министр присутствовал на чемпионате Европы, собственными глазами наблюдал фурор, произведенный юной спортсменкой и, судя по комплиментам, громогласно рассыпаемым в пресс-центре, был готов выполнить любое желание как спортсменки, так и ее тренера. Возможно как раз там Этери Тутберидзе и попросила, чтобы ее ученица катала в командном турнире обе программы. Вряд ли тренера могли остановить какие-то этические соображения: Олимпиада – не место для сантиментов. Тем более что сочинские Игры были для Этери и ее шансом тоже. В российском фигурном катании она никогда не была примой. Скорее – гадким утенком с несложившейся спортивной карьерой из-за слишком высокого для фигурного катания роста, несложившейся жизнью в Америке, куда она уехала в 18 в надежде хоть как-то устроить свою профессиональную судьбу во второразрядном шоу. Потом, уже вернувшись обратно в Москву, она работала со всеми желающими на сеансах массового катания, поскольку ни одна из московских школ не спешила дать тренеру лед. Липницкая, которую ее мама привезла в столицу из Екатеринбурга, продав квартиру и затолкав в легковую машину нехитрый скарб, стала для Этери счастливым лотерейным билетом, ее пропуском в мир большого спорта. И упускать свой золотой шанс тренер определенно не собиралась. * * * С тактической точки зрения решение Тутберидзе было совершенно верным ходом. Авторитет Липницкой, несмотря на январскую победу над Сотниковой, в глазах судей был далеко не таким, чтобы мечтать о личном олимпийском золоте. Командная победа была просто обязана эту ситуацию поменять. Что, собственно, и произошло: после того, как Юля блистательно откатала обе свои программы, она стала всеобщей любимицей – золотым ребенком Сочи. Стопроцентно правильным был и следующий шаг тренера – сразу после победы увезти спортсменку в Москву – подальше от олимпийского ажиотажа. Тутберидзе, как объяснил Мутко в том самом разговоре с журналистами, даже предлагали вариант, при котором она с Юлей могла бы жить и тренироваться в Новогорске – на закрытой от лишних людей тренировочной базе. Этери отказалась: работа на домашнем катке показалась ей гораздо более комфортной. Тем более что там тренера ждали и другие ученики. Перевозбуждение от всего этого оказалось для Юли до такой степени сильным, что нервная система спортсменки, как и ее тренера, просто не выдержала: когда, вернувшись в Сочи и дождавшись первого личного выступления Тутберидзе отправляла подопечную на лед, на ней не было лица. На Юле – тоже. Просто применительно к Юле было крайне тяжело отделаться от чувства непроизвольной досады: слишком тщательно и продуманно на протяжении многих лет мама спортсменки Даниэла готовила ее к этому дню. В свое время она сама выбрала дочери тренера, затем совместно с Этери выстраивала ее спортивный путь, самым придирчивым образом контролируя в тренировках и выступлениях каждую мелочь. За год до Игр Юлю даже перевели с нормальной еды на порошковый заменитель – с тем, чтобы начавшая взрослеть девушка не прибавила ни грамма в весе, ни сантиметра в объемах – ведь даже незначительное изменение тела могло в любой момент привести к развалу привычной техники, а значит – разрушить грандиозные планы. Разговаривая с Даниэлой на чемпионате Европы в Будапеште я очень четко почувствовала: Липницкая готовится не к участию в Олимпийских играх. А конкретно к тому, чтобы их выиграть. Уже после того, как в короткой программе произошла ошибка на тройном флипе, не было никакого смысла гадать о причинах. Ошибка получилась нелепой и совершенно «детской»: спортсменка слишком сильно разогналась и тем самым загнала прыжок прямо под борт. Возможно, Юля что было сил рвалась поскорее закончить столь хорошо начатую программу и оттого в какой-то момент перестала себя контролировать, или же дело было в том, что за десять дней перерыва между стартами набранная к Олимпиаде форма начала уходить. В тот момент, когда на табло загорелись оценки, по лицу спортсменки пробежала целая гамма чувств. И было очень похоже, что Липницкая вообще не видит никакого резона продолжать думать о золоте. А значит – Игры для нее закончены. * * * Продолжение истории получилось грустным. Юля начала расти, в связи с чем следующий сезон получился совсем неудачным, потом она ушла от тренера – уехала в Сочи, чтобы продолжить работу с олимпийским чемпионом Лиллехаммера Алексеем Урмановым. А в самом начале 2017-го была экстренно госпитализирована в израильскую клинику с диагнозом анорексия. Когда три месяца спустя спортсменка вернулась в Москву, стало понятно, что никакого фигурного катания в ее жизни больше не будет… Глава 4. КОЛЕЧКО С ТОПАЗОМ Возможности сделать интервью с Еленой Буяновой я ждала после Игр в Сочи больше месяца. Никаких проблем в том, чтобы договориться о разговоре раньше, не существовало: с Леной мы были знакомы с тех самых пор, когда я прыгала в воду, а она занималась фигурным катанием на катке по-соседству и выступала под фамилией Водорезова. Просто интуитивно я понимала: не стоит садиться за разговор с тренером олимпийской чемпионки пока все впечатления и эмоции не улеглись и не отстоялись. Ждала, как выяснилось, не зря. Иначе, наверное, никогда не услышала бы фразы: «Я ведь только сейчас начинаю понимать, что действительно стала тренером. Им меня сделала Аделина...» В том интервью мне почти не приходилось задавать вопросы. Скорее, это был монолог человека, сумевшего реализовать заветнейшую мечту. И было уже совершенно неважно, сколько сил осталось на той вершине, сколько потрачено нервов. - Она ведь столько лет шла к этому, негромко рассказывала мне Лена в пустой тренерской раздевалке, где мы закрылись на ключ, чтобы никто не мешал. - Нам действительно было очень тяжело. У нас обеих в последние два года уже начали опускаться руки. Аделина и Лиза Туктамышева в свое время очень высоко подняли планку женского катания и этим спровоцировали достаточно высокую конкуренцию. А потом вдруг почувствовали, что удерживаться на этой высоте у них самих не всегда получается. Если спортсмен, который не падал на протяжении двух лет, вдруг начинает падать, ему бывает очень сложно понять, что происходит. Внутри иногда что-то лопается и человек просто перестает бороться. По себе знаю, как может быть тяжело, когда тебя все наперебой возносят до небес, восхищаются, а в следующую секунду ты уже летишь вниз и никого уже нет рядом. Я так рада на самом деле, что Аделина дотерпела – сама ведь знаешь, сколько девочек на этапе взросления вообще сходит с дистанции. Я много раз думала, еще когда тренировалась сама. Почему в спорте выигрывают одни и проигрывают другие? Кроме меня у нас на катке было еще несколько спортсменок, которые точно были не хуже, чем я. А в чем-то, возможно, и лучше. Уж наверняка никто из них не работал меньше меня. Но у меня вдруг пошел результат, а они в итоге ушли в никуда. Когда я стала работать тренером, то больше всего боялась именно этого. Что не сумею, взяв спортсмена, довести его до цели. Мне кажется, это ужасно – отдать столько сил, здоровья и уйти из спорта ни с чем. Много раз замечала, кстати, что у таких людей – какими бы успешными в другой профессии они ни становились, всю их последующую жизнь где-то очень глубоко сидит эта боль. От того, что ты мог добиться чего-то очень большого, но не сумел. А всего лишь как-то не так сложились обстоятельства… … Я слушала Водорезову и думала о том, что ее личные спортивные обстоятельства в свое время сложились совсем не в пользу фигуристки. В самый разгар карьеры ей поставили страшный диагноз – ревматоидный полиартрит. Сначала симптомы никому не казались серьезными, просто иногда бывало больно держать в руках чашку или учебник. Потом на одном из сборов у 16-летней Лены заболели все мелкие косточки кисти. Когда массажист услышал, что боль давняя и постоянная, он даже не закончил массаж - сгреб спортсменку в охапку и повез в местную больницу. Там сделали анализ крови и только тогда определили диагноз. С тех самых пор Водорезова приучила себя жить через боль и продолжать ставить перед собой недостижимые на первый взгляд цели. Когда в группе тренера появилась Сотникова, я порой думала о том, что таким образом, наверное, с человеком иногда расплачивается судьба. Дает ему в руки неограненный драгоценный камень и отстраненно наблюдает откуда-то сверху: справится человек с этим даром, или нет. Первое, чему Водорезова-тренер научила Сотникову-спортсменку, что высокие цели – это не подвиг. Это – нормально. - Мне было совершенно некуда пристроить Аделину, и я взяла ее на мужской лед, - Тренерские слова продолжали ложиться на диктофон, штрихами рисуя картинку превращения девочки в олимпийскую чемпионку. - Когда катаешься с ребятами, это вообще другие тренировки. Другие скорости. Их не всегда легко выдержать, но Аделина внутренне очень стойкий человек. Знаешь, - Водорезова сделала паузу в разговоре, наливая чай, - Меня, если честно, очень настораживали домашние Игры. Я слишком хорошо помнила Турин – как вся эта атмосфера родных стен полностью сломала Каролину Костнер. Поэтому старалась вообще никак не акцентировать внимание Аделины на возможных медалях. Но у нее это первое место подспудно всегда сидело в голове. У нас ведь в олимпийском сезоне довольно долго все шло наперекосяк. Когда Аделина плохо каталась на тренировках, я порой спрашивала: на что ты вообще собираешься рассчитывать с таким катанием? Она же сквозь зубы мне постоянно твердила: «Я все равно выиграю эти Олимпийские игры». Думаю, что прежде всего она убеждала в этом себя. Знаешь, что в Сотниковой главное? У нее где-то в глубине души есть очень прочный и совершенно несгибаемый стержень. Всегда был. Она знает, чего хочет. У нас была очень показательная в этом отношении ситуация. Татьяна Анатольевна Тарасова решила сделать для одной из программ Аделины новое платье, которое в день выступления оказалось не готово. Утром к нам на каток приехала портниха и стала прямо на Аделине что-то закалывать, подрезать, перекраивать. Продолжалось это довольно долго. Любая другая спортсменка уже устроила бы истерику - из-за того, что не успевает отдохнуть, а должна вместо этого стоять на ногах. Я уж не говорю о том, что вообще было непонятно: будет платье готово к соревнованиям или нет. Сотникову кто-то даже спросил тогда: не выводят ли из себя такие вещи? А она в ответ только рукой махнула. Мол, ничего страшного, надо - значит, надо. Помимо всего прочего с Аделиной работало очень много самых разных специалистов. Тренеры по скольжению, по ОФП, постановщики, хореограф, массажист, врач-физиотерапевт, диетолог... Наверное, прозвучит грубовато, но все это порой мне напоминало хорошую конюшню, где коней холят, лелеют, они выходят на скачки, и вся шкура блестит и переливается, словно шелковая. Вот в таком состоянии мы подвели Аделину к Играм. А потом… Голос Лены внезапно зазвенел и тут же упал, почти до шепота: - Сейчас я понимаю, что это была моя ошибка – заранее сказать Сотниковой, что она будет выступать в командном турнире. У меня во всяком случае была именно такая информация. А несколько дней спустя я узнала, что моей спортсменки в составе нет. Когда сказала об этом Аделине, то увидела, как из человека, который «звенит» от собственной готовности соревноваться, она прямо у меня на глазах превратилась в пустую, сдувшуюся оболочку. Из нее ушла вся жизнь. При этом я не имела права ее жалеть. Понимала, что если допущу хоть каплю жалости, то уже никогда больше не сумею «собрать» спортсменку. Да и себя тоже. Чувствовала себя тогда до такой степени виноватой, что даже не могла смотреть Аделине в глаза. Мне казалось, что это именно я ее предала. Не предусмотрела, что ситуация может повернуться таким образом, упустила момент, не отстояла... Именно тогда у меня в первый раз резко подскочило давление… * * * Заключительный и решающий день женского личного турнира был тем самым днем, когда журналистов принимал спортивный министр. Поскольку идти на каток предстояло почти сразу после встречи, собиралась я обстоятельно, стараясь не забыть в гостиничном номере ни одну мелочь. В том числе любимое кольцо с большим прозрачным и очень редким топазом цвета глубокой морской волны, которое уже успела мысленно окрестить фартовым – так получалось, что каждый раз, когда я надевала его на те или иные соревнования, российские спортсмены всегда оказывались с медалью. Собственно, я и везла-то это кольцо в Сочи, как талисман – надевала его на все финалы. В тот самый момент, когда Мутко начал говорить, я потянулась, чтобы придвинуть свой диктофон поближе к министру и оцепенела: в тонкой оправе зияла громадная дыра. Камень исчез. Не могу даже сказать, что я расстроилась. Была совершенно убита. С трудом дождалась окончания интервью, медленно, заглядывая чуть ли не в каждую щель, прошла сквозь олимпийский парк до пресс-центра, безрезультатно обшарила все закоулки редакционного офиса, и, когда осознала, что на почве скорби по утраченному камню начинаю загонять себя совсем в глубокие дебри печали и тоски, поняла, что ситуацию нужно менять самым решительным образом. Наверное, со стороны это выглядело по-дурацки. Я вышла на громадный балкон пресс-центра – еще пустынный в преддверии вечерних соревнований, подняла голову и, собрав все мысли и эмоции в кучу, вслух сказала в пространство: «Черт с тобой, мироздание, забирай камень! Но пусть сегодня вечером у этой девочки все будет хорошо!» Удивительно, но расстройство ушло сразу, его как рукой сняло. Еще более невероятным было то, что на катке за время всего проката Аделины я ни разу не успела испугаться за ее прыжки - увлеклась прокатом, как спектаклем, не сделав в блокноте по ходу ни одной пометки. Пришла в себя только к концу выступления, в недоумении поинтересовавшись у сидящего рядом тренера: «Она что, уже все прыгнула?» В таком же недоумении, словно не веря в происходящее, мой собеседник пробормотал: «А ведь получается, что да…» Я до сих пор люблю пересматривать видеозапись той программы. Когда в спорте случаются столь невероятные победы, становится трудно не задуматься о том, что олимпийский чемпион – не просто титул. Что ими не становятся, а рождаются. И что судьба ведет такого человека известными только ей путями и тропинками, потихонечку сливая их воедино. Далеко не всегда бывает можно заранее разглядеть этот путь, и счастлив тот, кто не свернет, не перескочит на более простую дорожку под влиянием обстоятельств или сиюминутного настроения. Произвольная программа на музыку Сен-Санса была поставлена Аделине «на вырост». Поначалу спортсменка словно не понимала, как вести себя в этой музыке и главное - каким образом увязать с ней невероятно сложный набор элементов. Понимание приходило по ходу. Музыка заставляла взрослеть и этим все больше и больше раскрывала в Сотниковой какие-то глубинные резервы. На последнюю тренировку перед финалом фигуристка вышла на лед в очень простом черном трико и катала лишь макет программы - без прыжков. «Мы, тренеры, обычно ищем в катании даже совсем мелкие недостатки, а тут я вдруг поймал себя на том, что любуюсь Аделиной, - вспоминал хореограф Сотниковой и известный в не столь давнем прошлом фигурист Петр Чернышев. - Никогда еще не видел ее на льду такой раскованной и одухотворенной. «Не позволяй себе в первой половине программы никаких эмоций. Вообще не думай об этом. Эмоции придут к тебе сами». Словами «прокат всей жизни» обычно называют выступления, способные захватить любой зал, независимо от его национальных и болельщицких пристрастий. Именно такое однажды произошло на моих глазах на чемпионате мира-2003 в Вашингтоне, где в парном катании победили китайцы Шэнь Сюэ и Хунбо Чжао. До того момента мне еще никогда не приходилось видеть, чтобы зал, совершенно не болевший за пару по ходу чемпионата, начал вставать со своих мест еще до того, как закончилась музыка - за 22 секунды до конца произвольного проката. Но в Вашингтоне случилось именно так. Аналогичным образом все сложилось и здесь. Комментарий Чернышева в адрес заключительного выступления Аделины «так она не каталась никогда в жизни» не был преувеличением ни на грамм. – Когда в 12 лет я выиграла свой первый юношеский чемпионат, это было в плане эмоций невероятно – очень много счастья, но я толком не понимала, чего хочу. Очень завидовала тем, кто поехал на Игры в Ванкувер и мечтала, что через четыре года тоже обязательно буду в олимпийской сборной. Так что можно считать, что в Сочи исполнились сразу две мечты – я попала на Олимпийские игры и выиграла золотую медаль. Очень разозлилась, когда мне сказали, что я не выступаю в командном турнире. До последнего была уверена в том, что буду там выступать. И дала себе слово, что в личных соревнованиях сделаю все для того, чтобы выиграть. После короткой программы я шла второй, но мысли о том, что нужно попытаться удержать серебро, не было. Я шла бороться за золото и вполне отдавала себе в этом отчет . Только потом в том самом отложенном на полтора месяца интервью Водорезова скажет: - Командный турнир, который для Аделины столь сильным ударом, на самом деле переломил ситуацию. Она поехала туда в качестве запасной, посмотрела церемонию открытия, провела одну тренировку, увидела соперниц и поняла, что хочет выступать на этом льду и готова бороться. С этого момента Аделина начала переть вперед, как танк – тогда я, собственно, и поняла, до какой степени она – боец. У нас на глазах вдруг каким-то невероятным образом стало складываться все то, чему мы ее столько времени учили. На последней тренировке она каталась так, что Петя Чернышев, который ставил Сотниковой обе олимпийские программы, сказал: «Лена, мне страшно…» И тут мы оба поняли, что в ближайшие часы непременно должно произойти что-то очень важное… Глава 5.ТРЕНЕР, КОТОРОГО МЫ ПОТЕРЯЛИ Согласно всем канонам сюжета, начинать писать о биатлоне следовало, конечно же, с мужской эстафеты. В высшей степени драматической, но, главное – победной. Та золотая медаль с совершенно выдающимся финишем Антона Шипулина стала у российских биатлонистов первой с 1988 года и, как водится, затмила все прочие результаты, включая три золота Дарьи Домрачевой – белорусской биатлонистки, каждый успех который на протяжении всех предолимпийский лет сопровождался всевозможными модификациями одной и той же фразы: «Домрачева? Так она наша, российская, в Нягани родилась, со Светой Слепцовой вместе начинала…» Слепцова, олимпийская чемпионка Ванкувера, в состав олимпийской команды не попала. Незадолго до тех Игр она призналась мне, что засыпает и просыпается лишь с одной мыслью – об Олимпиаде. Но в декабре-2013-го стало ясно, что шансов попасть в команду у Светланы нет. Меня, честно говоря, сильно удивили слова спортсменки, сказанные после Игр в адрес старшего тренера женской команды Вольфганга Пихлера. «Вольфганг не виноват в том, что все так сложилось, - сказала спортсменка. - Просто он оказался не «моим» тренером, такое бывает. Это вообще большая удача, когда «твой» тренер вовремя оказывается у тебя на пути. А тренер сборной команды и не обязан заботиться о том, чтобы его методика подходила абсолютно всем. Мне, например, методика Пихлера не подходила, но в то же самое время мне очень нравилось в нем то, что абсолютно за все он отвечал сам. Как в случае побед, так и в случае поражений. И он был человеком слова…» Когда Пихлер только пришел в российскую команду в 2011-м, я довольно долго за ним наблюдала. Пыталась понять: кто он? Демократ? Диктатор? Или просто лентяй, который рассылает своим спортсменкам тренировочные занятия по интернету, а сам предпочитает как можно дольше времени бездельничать в домашней обстановке? После первого летнего сбора в Рупольдинге я поняла одно: тренерская профессия никогда не являлась частью жизни мгновенно ставшего популярным российских биатлонных кругах немца. В ней была сосредоточена вся его жизнь без остатка. И отдавался он ей с истинной страстью. Отец Пихлера был тем самым человеком, кто когда-то основал в Рупольдинге биатлонный стадион. Его дядя тоже занимался биатлоном, даже выступал в Саппоро на Олимпийских играх. Наверное, поэтому сам Вольфганг хорошо запомнил 1972 год. В те времена биатлон в ФРГ был не бог весть как популярен. В первенстве страны, на котором производился отбор на Олимпиаду, участвовали всего 12 человек и, когда национальная команда была отобрана, спортсмены обратились к Пихлеру-старшему с просьбой помочь с организационной стороной дела. Тот согласился - взял на себя все менеджерские обязанности. Ну а старший из сыновей оказался на подхвате - помогал отцу в офисе, а дяде в тренировках. Спустя несколько лет начал самостоятельную тренерскую работу - стал тренировать сборную таможенников по лыжным гонкам и биатлону. Первую золотую олимпийскую медаль Пихлер-тренер выиграл в 1992 году в Альбервилле. Йенс Штайниген стал тогда чемпионом Игр в эстафете в составе немецкой сборной. Сам Пихлер вспоминал об этом так: «У меня был друг в Рупольдинге - Лейф Андерссон. Познакомились мы с ним в 1987-м, когда Андерссон стал регулярно приезжать на сборы из Швеции в Германию. Во время тренировок мы постоянно сталкивались на лыжне, и каждый раз, проезжая мимо меня, Лейф шутливо кричал: «Эй, когда уже ты начнешь меня тренировать?» Я так же на ходу спрашивал: «Чего ты хочешь?» Он отвечал: «Я хочу медаль!» В конце 1995-го Пихлеру позвонили представители шведской федерации биатлона и спросили, может ли его заинтересовать работа с Магдаленой Форсберг. Так началась история едва ли не самого успешного в биатлоне дуэта. Очень схожего в плане карьерного пути. Магдалена помимо тренировок работала налоговым инспектором, причем эта работа отнюдь не была фиктивной: до полудня она тренировалась, затем меняла одежду и с часу до пяти занималась бумагами в офисе. А к шести вечера приезжала на вторую тренировку. Полагаю, магия шесть больших хрустальных глобусов, завоеванных шведкой за карьеру, и стала определяющей в глазах тогдашнего президента СБР Михаила Прохорова. Когда Он захотел заполучить тренера – и приобрел его. «Я долго думал, прежде чем сказать «да», - вспоминал Пихлер. - Две недели вообще не спал. Главная проблема заключалась в том, что я нетерпим ко всему, что касается запрещенной фармакологии. Всегда боролся против этого, даже потерял возможность работать в Германии из-за слишком резких высказываний в адрес спортсменов ГДР после объединения наших стран. В моем понимании употребление допинга ничем не отличается от воровства. Ты просто воруешь медали. Именно так на момент дисквалификации трех российских спортсменов воспринималась мной ситуация в российской сборной. Но потом я подумал: если к руководству федерацией биатлона пришли новые люди, если они действительно хотят создать новую команду, если сами спортсмены хотят работать честно, а я могу помочь им добиться результата, почему не попробовать это сделать? Пожилой немец тогда естественно не мог предполагать, что уже в первый год работы столкнется с откровенным и вполне объяснимым саботажем со стороны своих российских коллег. Сильнее всех тогда негодовал четырехкратный олимпийский чемпион Александр Тихонов, декларируя на каждом углу, что никакой Пихлер не тренер, мол, и образования специального у него нет, и работает неправильно, и вообще, нечего такому человеку делать в российской сборной. Но парадокс: чем сильнее была критика со стороны прославленного спортсмена, тем сложнее было отделаться от чувства, что Пихлер здесь абсолютно ни при чем. За всем, что говорил в его адрес Тихонов, без труда угадывалась дикая обида и, соответственно, раздражение от самого факта, что сборную России стал тренировать иностранец. Ведь приглашение немецкого специалиста на один из ключевых постов в сборной стало в каком-то смысле публичным признанием слабости российской тренерской школы. Окажись на месте немца любой другой иностранный специалист, отношения со стороны «старой гвардии» это не изменило бы. Парадокс заключался в том, что наедине с собой каждый из российских специалистов прекрасно понимал, что происходит. Когда травля наставника после двух не слишком удачных сезонов активизировалась в очередной раз, я получила письмо от одного из экс-российских биатлонных тренеров, уехавших работать в Германию. «Пихлер ненавистен всем обитателям «тухлого болота» по одной простой причине, - писал он. - Если тренер – один из своих, с ним можно, что называется, «решать вопросы». С Пихлером это не проходит: он берет в команду объективно лучших. У обитателей «болота» свои мнения насчет «объективно лучших», только пропихнуть их в сборную уже не получается. Отсюда - постоянный гон на тренера, и неудовлетворительная оценка его работы, и идеи об «альтернативной» команде. Самое смешное, что все понимают: те, кто в эту альтернативную команду попадут, будут точно не сильнее сборной Пихлера. Просто это даст возможность кого-то пропихнуть, поиметь с этого совершенно конкретную выгоду...» Альтернативная команда все-таки была создана. За полгода до Игр в Сочи. А в самом конце января две российские спортсменки из альтернативной группы были дисквалифицированы за допинг. Парадокс заключался в том, что по своей натуре Пихлер был гораздо более «русским», чем многие его российские коллеги. Своей тренерской строгостью, требовательностью и жесткостью лично мне он сильнее всего напоминал Федота Васкова из знаменитой повести «А зори здесь тихие». Того самого старшину, который ежеминутно стремился сделать все возможное для того, чтобы его девчонки вернулись из боя живыми, прекрасно понимая при этом, что вернутся далеко не все. Именно отсюда брали начало запредельные пихлеровские нагрузки. Сам он прекрасно понимал: в той мясорубке, которой давно уже стал большой спорт, иначе гарантированно не выжить. Пройдет четыре года прежде чем я услышу от одного из очень авторитетных в российском биатлоне людей: «Выиграв в Сочи серебро с женской эстафетой Вольфганг совершил чудо. Девочки должны были в лучшем случае стать четвертыми…» * * * Прощались мы с тренером в том же Рупольдинге, где когда-то познакомились. Я поехала туда по собственной инициативе, не имея ни малейшего понятия, согласится ли Вольфганг со мной встретиться, или нет: на последнем из этапов Кубка мира он категорически отказался общаться с журналистами. Не отвечал и на письма, словно решил разом обрубить все нити, связывающие его с Россией. Но, узнав, что я в городе, Вольфганг сам назначил встречу, сказав: «Ждите меня в кафе на перекрестке. Через двадцать минут». Было самое начало апреля, не сезон, поэтому большинство отелей городка не принимало постояльцев, а знаменитое в городе «кафе на перекрестке» - Kur-Cafe, забитое зимой так, что посетители гроздьями свешиваются из окон и висят на заборе, было абсолютно пустынным - если не считать нас с Пихлером, хозяйку, суетящуюся где-то в недрах кухни, и деревянного пасхального зайца на подоконнике. - Мне нужно было хотя бы немного отдохнуть от всего пережитого, прийти в себя, - объяснил тренер свое молчание. - Не хотелось оценивать все то, что происходило за время моей работы в России, под влиянием эмоций. В то же самое время во мне зрело желание высказаться – слишком много вранья было вокруг команды в последний год. Скажу вам честно: мне никогда не хотелось бы читать о себе в интернете все то, что пришлось прочитать. Очень часто это смахивало на откровенную травлю, причем касалось не только меня – это я пережил бы легко, – но и тех людей, которые были в моей команде. Положа руку на сердце, я и рассчитывал, что российский союз биатлонистов станет меня защищать. Как только человек становится публичной персоной, он должен быть готов к тому, что вся его жизнь может стать предметом широкого обсуждения. Да и от кого должен был меня защищать СБР? Многое ведь шло от спортивного министерства. На столь сильное противодействие с этой стороны я, в общем-то, не рассчитывал. Как и на то, что ваши спортивные руководители окажутся до такой степени зависимы от общественного, порой ничем не аргументированного мнения… Тренер неожиданно замолчал и улыбнулся каким-то своим мыслям. - Знаете, в самом начале 70-х мой отец задался целью превратить Рупольдинг в центр мирового биатлона. В свое время именно он и основал здесь стадион – я рассказывал вам об этом. На первые соревнования – это был как раз этап Кубка мира – отец поставил на стадионе VIP-палатку. Тогда народ о таком вообще не слыхивал. Пройти в эту палатку могли только журналисты. Как только человек перешагивал порог, он попадал в рай. Вкуснейшая еда, любые напитки, кофе, выпечка, десерты – все, что угодно. Нас с братом отец отправил тогда заботиться о спортсменах – помогать им решать любые проблемы, если они вдруг появятся. Кормить, развлекать, обеспечивать транспорт. Я отвечал за русскую команду – оттуда, собственно, и берет начало мое особое отношение к вашей стране. В разговоре снова повисла пауза. «Журналист – это человек, который в доме повешенного должен говорить о веревке», - всплыла в памяти давнишняя фраза коллеги. - В первый сезон я мог работать так, как считал нужным, - продолжал Пихлер. - А потом вдруг вокруг моей команды образовалось огромное число советчиков из Минспорта, и все они стали требовать медалей. Могу признаться честно: мне потребовалось немало времени, чтобы понять, что люди имеют в виду, утверждая после первого года моей работы, что «все плохо». Вроде бы в системе подготовки каждого спортсмена задействовано достаточно много специалистов: личный тренер, тренер клуба или области, главный тренер. Но иногда возникало ощущение, что все они наотрез отказываются понимать очевидные вещи. Например, то, что, если в команде, сколь бы сильной она ни была, тренируются десять человек, они не могут вдесятером стать первыми. Я, если честно, сильно рассчитывал на конструктивный диалог с российскими тренерами. Но диалога не было в принципе. Никто не знал и, более того, не стремился понять, что и как мы делаем, но при этом каждый считал себя вправе нас критиковать. При этом было понятно, что ни один из так называемых «экспертов» не собирается нести ответственность за результат. А тут еще вся эта допинговая история… Пихлер снова замолчал, словно решая, стоит ли продолжать. - …Ноябрьский отбор на этапы Кубка мира проходил у нас безо всякого допинг-контроля. И я, извините, не верю, что Екатерина Юрьева и Ирина Старых, которые были дисквалифицированы в январе, бежали там чистыми. Судя по действиям международных антидопинговых служб, у IBU имелись достаточно веские основания подозревать этих спортсменок. Иначе мне очень сложно объяснить причину столь «прицельной» охоты: ведь пробы у Юрьевой и Старых во время их пребывания на декабрьском тренировочном сборе брали по два раза в день. Утром – вечером, утром – вечером. Когда две спортсменки попадаются на одном и том же препарате, для меня это достаточно весомый аргумент полагать, что употребление запрещенных средств является в команде системным. Кто именно за всем этим стоял – СБР или Минспорта, – это уже второй вопрос. Когда случилась дисквалификация, я был настолько вне себя, что не хотел вообще слышать каких-то аргументов в пользу того, чтобы остаться в сборной. Но из пяти оставшихся в олимпийской команде спортсменок четверо были моими. И я не имел никакого права ставить свои эмоции выше их интересов. Хотя для меня это был последний шанс, последняя команда. Мне ведь уже 59… * * * Четыре года спустя на Играх в Пхенчхане Пихлер выводил на старт сборную Швеции. Его сборная, наполовину составленная из вчерашних юниоров, стала главной сенсацией тех Игр, выиграв две золотые и две серебряные награды. Принимая поздравления на стадионе, тренер вдруг задержал мою руку в своей и как-то очень горько сказал: «Я ведь не изменил в своей работе ровным счетом ничего. Эта команда просто верила мне. Верила и работала…»
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
