|
|
|
|
|
|||
Глава 1. «ПЬЯНЫЙ» РЕЙС И НЕПЬЮЩИЙ ШТАТ Поездку в Солт-Лейк-Сити я ждала со сложными чувствами. После взрыва башен-небоскребов в Нью-Йорке любой авиаперелет в США превратился в крайне неприятную данность, связанную с постоянным перетряхиванием багажа на всех стыковочных узлах, требованием включать и выключать всю имеющуюся электронную технику, снимать с себя куртки, ремни, обувь, ощупыванием ног и рук, в общем, дичайшим – с непривычки – унижением. Нельзя сказать, что отвращение к дальним перелетам стало всепоглощающим, но любое упоминание о сроках вылета из Москвы автоматически вызывало в памяти «сопутствующие» процедуры и портило настроение. Поэтому когда мы все-таки загрузились на рейс «Дельты» со всей прочей журналистской братией, желание оставалось одно: принять в качестве снотворного глоток виски или коньяка и поскорее заснуть. «Поскорее» не получилось. Мы долго рассаживались в салоне, упихивая багаж по полкам, потом я решила переодеться в спортивный костюм и поплелась в хвост очереди в кабинку туалета. Наконец, самолет взлетел. «Ну, за взлет! - произнес сзади кто-то из коллег и постучал в спинку нашего ряда. – Эй, вы, там, впереди...». В этот самый момент в салоне появилась разъяренная, сильно взлохмаченная американская стюардесса. Она фурией пронеслась вдоль прохода, выхватывая на ходу наполненные стаканы из чужих рук. Над спинками кресел то тут, то там взлетали брызги, раздавался хруст пластмассы, звучала сдавленная ругань. Что происходит, не понимал никто. Наконец, очередь дошла до нашего ряда. Отдавать стаканчик, в котором плескалась снотворная смесь виски и кока-колы, было ужасно жалко. Но стюардесса выхватила и его. - Что вы делаете?! - попыталась возмутиться я. - Вы слишком много пьете! – возопила дама. Неловко повернувшись, она опрокинула отобранный стакан на моего соседа, что вызвало еще большую ярость стюардессы и одновременный, гомерический хохот пассажиров в салоне. Спустя несколько часов самолет сел в Нью-Йорке. «Никому не вставать с мест. Мы ждем представителей полиции», - раздалось в динамиках. Где-то через час в салоне появились полицейские. Молча прошли по рядам, вернулись в начало самолета. Что происходит, не понимал никто. Часа через три всех благополучно выпустили, и мы даже не опоздали на стыковочный рейс в Солт-Лейк-Сити. Что послужило причиной всего этого сюрреализма, я узнала спустя полгода в случайном разговоре. Тем рейсом в США в соседнем с нашим салоне летела группа людей, которым предстояло работать во время Игр в штабе российской делегации. И среди них – сын одного из спортивных чиновников. Для молодого парнишки это был чуть ли не первый заграничный выезд, плюс – чувство собственной самостоятельности, интересная взрослая компания, предвкушение увлекательнейшей работы... Короче, в самолет он сел, успев, видимо, отметить все эти пункты в баре аэропорта. В ожидании взлета дико захотел в туалет, но его не пустили, мотивируя тем, что следует дождаться, пока самолет поднимется в воздух и наберет высоту. * * * Столица олимпийских игр встретила деревенским антуражем. «Даунтаун» - городской центр, представлял собой улочку с магазинами и отелями, пройти которую из конца в конец можно было за 10 минут. С одной стороны был пресс-центр. С другой – крошечный мотель, в котором нашей бригаде удалось снять жилье. Входить в крохотную комнатушку следовало прямо с уличного балкончика. Отапливался номер старинной газовой колонкой, где за жестяной дверцей полыхали язычки пламени. Огонь периодически гас, и если это случалось ночью, приходилось залезать под тонкое одеяло прямо в лыжном комбинезоне и трястись от дикого холода до шести утра: примерно в это время в мотеле появлялись первые сотрудники. Завтрак представлял собой коробочку апельсинового сока и упакованный в целлофан замерзший кекс. Все это хозяева выставляли на столик в крошечной рецепции, но есть и пить приходилось прямо на улице. Правда, перед тем, как впервые попасть туда, нам пришлось совершить поездку к биатлонистам и лыжникам. Организаторы Олимпиады, еще за полгода до Игр зазывая зрителей на лыжные и биатлонные соревнования в Soldier Hollow – «Солдатскую лощину», абсолютно честно предупреждали: «Если вы хотите успеть к старту в 9 часов утра, надо выезжать из Солт-Лейк-Сити в 5 часов!» Предупреждение, признаться, звучало жутковато. Проводить по 8 часов в день в дороге при том, что лыжными гонками программа Игр не ограничивалась, представлялось сомнительным удовольствием. Та первая поездка словно перенесла в другой мир. Солдатская лощина почти вплотную примыкала к поселению мормонов. Деревенька жила своей жизнью. Периодически из небольших, но очень добротно срубленных домиков выходили непривычно одетые люди, напоминающие своим видом персонажей из фильмов начала прошлого века. Женщины в расшитых чепцах возили на санках дрова, прочую деревенскую поклажу. И всем своим неспешным видом словно показывали, что их вообще не касается то, что происходит под боком. Познания большинства приезжих о коренном населении штата сводились к тому, что мормоны не курят, не употребляют алкогольных напитков, чая и кофе. И проводят жизнь в воспроисведении потомства и молитвах. Главный и впечатляюще монументальный мормонский храм, расположенный в центре Солт-Лейк-Сити, был истинным центром города и словно напоминал возбужденным Олимпиадой гостям: «Ведите себя достойно». Это зимне-мормонское спокойствие словно витало в воздухе. В один из первых дней после приезда я встретилась в Солт-Лейке с баскетболистом Андреем Кириленко. К тому времени он уже семь месяцев как жил в Юте, за день до нашего приезда у него родился сын Феденька, и Андрей выглядел так, словно готов обнять весь мир. Несколько лет спустя в интернет блоге его жены Маши Лопатовой я наткнулась на рассказ о Юте и словно снова перенеслась в олимпийский Солт-Лейк. «Вокресенье для мормона – день размышлений о боге, именно поэтому в этот день в Солт-Лейке никогда не бывает домашних игр баскетбольной «Юты», и вся НБА подстраивается под это расписание, - писала Маша. - В воскресенье город пуст, я называю это «взрыв водородной бомбы». Все находятся в церкви, в течении четырех часов слушают проповеди, а затем отправляются домой обедать. Кино, походы в магазины, настольные игры в этот день не поощряются. А поощряется чтение «книги мормонов» – писания, основанного на Библии, но адаптированного для современного мормона. Большинство магазинов и ресторанов в воскресенье закрыто, дабы не искушать без нужды. У мормонов культ семьи, и в связи с этим женщины, как правило, не работают, а воспитывают детей. Пятеро, шестеро, семеро детей – довольно привычное для мормонов дело. А вот если у тебя один – это странно. Кстати, мормонская церковь всем помогает. Правда, в обмен на преданность религии. Кстати, хочу развеять один из стереотипов – многоженство запрещено! Его отменили еще в самом начале прошлого века. Настоящие мормоны должны носить гарментсы. Гарментс – предмет жесткого стеба для немормонов и священная вещь для мормонов. Гарментс – нижнее белье. Должно закрывать тело от плеч до колен и ни при каких обстоятельствах не может быть снято (при стирке используется другой, чистый комплект). Соответственно, гарментсы обеспечивают отсутствие откровенной одежды в гардеробе, тем самым, женщины выглядят всегда скромно и невызывающе. Короткие юбки или декольте абсолютно неприемлемы, если ты мормон. По легенде, гарментс защищает тело от различных недугов, пожаров, катастроф и землетрясений. Самое пикантное, что и занятие любовью у мормонов протекает тоже в гарментсах. Для этого на них существуют специальные клапаны…» Нетрудно себе представить, сколь сильным потрясением для исконного населения Юты стала Олимпиада. * * * А вот началось все плохо. Просто отвратительно. Визит к лыжникам прошел удачно. Руководство сборной сделало исключение для «Спорт-Экспресса», хотя официально посещение команды было журналистам запрещено. Мы провели день в домике у гонщиц, угостились чаем и какими-то домашними вкусностями, которые мастерила у плиты мама Юлии Чепаловой. Сделали интервью с Олей Даниловой и, уже прощаясь, я заметила возле домика вернувшуюся с тренировки Наташу Масалкину. Беседовать с ней было уже некогда и, просто помахав спортсменке рукой, я заторопилась к машине. А на следующий день в пресс-центре появилась информация: «Всемирное антидопинговое агентство (WADA) информировало Международную федерацию лыжных гонок (FIS) о том, что вторая проба российской гонщицы Натальи Барановой-Масалкиной дала положительный результат на эритропоетин (ЕРО). В соответствии с правилами спортсменка на два года (до 17 февраля 2004 года включительно) отстраняется от участия во всех официальных соревнованиях, в том числе и в Олимпийских играх. Внесоревновательное тестирование Барановой-Масалкиной было проведено во время тренировочного сбора в австрийском Тауплиц-Альме 18 января этого года. После того, как результат первой пробы был подтвержден повторно, FIS поставила в известность МОК и Олимпийский комитет России» Еще более неожиданным оказался комментарий руководителя российской олимпийской сборной Виктора Маматова, которому я позвонила, едва прочитав пресс-релиз. Дежурно уверив меня в том, что перед выездом в Солт-Лейк-Сити вся лыжная сборная проходила допинг-тестирование и все пробы были чистыми, Маматов вдруг сказал: «Масалкиной в Солт-Лейк-Сити нет и не было. Ее вообще не собирались включать в состав. А то, что ее имя значится среди участников Игр, ничего не значит - в компьютеры были заранее заведены фамилии более трехсот человек резерва…» - Виктор Федорович, вы неправильно поняли мой звонок. Я звоню вам в частном порядке не как журналист, а как человек, для которого Россия – своя страна. Или, если хотите, как спортсмен – спортсмену. И пытаюсь дать вам возможность с наименьшими потерями выбраться из той задницы, в которой в данный момент вы находитесь. Но для этого мне нужно знать правду. - Мне нечего добавить, - сухо сказал Маматов. - Можно привести в газете ваши слова насчет Барановой-Масалкиной? – я уже не скрывала сарказма. - Да, конечно. Вечером в главном пресс-центре состоялась конференция, на которую российское руководство опоздало минут на сорок. Больший позор трудно было себе представить. Словно не понимая, зачем они пришли и каких объяснений от них ждут, чиновники олимпийской сборной превратили мероприятие в паноптикум. Сначала пресс-атташе Олимпийского комитета поведал аудитории о деловой активности своего непосредственного начальника Леонида Тягачева и его хороших отношениях с первыми лицами страны. Сообщил, что менее чем за год пребывания Тягачева на посту руководителя ОКР подписано более 25 контрактов о сотрудничестве с различными банками и компаниями. Тему подхватил Маматов, заверивший, что с улучшением финансового обеспечения отечественный спорт шагнет еще дальше вперед. Руководитель спортивной делегации сообщил, что в Америку прилетели 126 тренеров и около 40 административных работников. Упреждая вопрос о солидном корпусе этих самых работников, Маматов заявил, что последние сборы почти все спортсмены проводили за рубежом, и их надо было встречать-размещать. Он похвалил Олимпийскую деревню в Солт-Лейк-Сити, питание и т.п., но выразил несогласие со средствами массовой информации США, которые предрекли России лишь пять золотых медалей и шестое общекомандное место. На вопрос о Барановой-Масалкиной Маматов совершенно неожиданно заметил, что журналисты просто извратили его слова. Мол, лыжница была в расположении команды, но теперь ее отправили домой, причем ради ее же блага - чтобы уберечь от стрессов… Подчеркнув, что история с лыжницей - это так или иначе частный вопрос, Маматов призвал прессу «помочь олимпийскому движению» и поднять вопрос об участии в Играх так называемых астматиков. В офис «Спорт-Экспресса» мы вернулись злые, как собаки. Было жаль почти трех часов совершенно бездарно потраченного времени и до слез обидно, что Олимпиада, которую так долго ждали, начинается столь печально. Вспомнили и дурацкий рейс, с которого, если верить приметам, все началось, и ерундовую, но крайне неприятную деталь, которая имела место, когда прибывший в Солт-Лейк-Сити уже бывший президент МОК Хуан-Антонио Самаранч передавал олимпийский огонь мэру города. Едва градоначальник взял факел в руки, огонь неожиданно погас, и его пришлось вернуть к жизни обычной, заедающей на морозе зажигалкой, которая обнаружилась у кого-то из мэрской свиты... Глава 2. ДУЭЛЬ Олимпийскому турниру фигуристов было суждено стать в Солт-Лейк-Сити одним из наиболее посещаемых. Об этом говорили не только данные о продаже билетов, но и распространенный в пресс-центре релиз, извещавший журналистов, что для прохода на ледовый стадион билеты (число которых было весьма ограничено) потребуются и им тоже. На подходе к катку за два дня до начала соревнований ничто, впрочем, не предвещало суматохи - официальные тренировки спортсменов хоть и начались, но далеко не все сильнейшие приехали в Солт-Лейк-Сити заранее. Но надо было учитывать характер американцев, умеющих, как никакая другая нация, создать проблемы на ровном месте. Очередь, толпившаяся у небольшой палатки секьюрити, вызывала своими размерами благоговейный ужас. Простояв больше часа, я поняла причину: с утра появилась анонимная информация, что в ледовом центре заложена бомба. Поэтому полицейские, в качестве сильно запоздавшей реакции, тщательно вытряхивали сумки, заставляя каждого журналиста (никого другого на стадион не пропускали) по нескольку раз включать и выключать все фото- и видеокамеры, диктофоны и даже мобильные телефоны. Толпу, растянувшуюся метров на пятьсот, с помощью мегафона и полицейских жезлов периодически пытались построить местные блюстители порядка, причем проявляли крайнюю непоследовательность: то вежливо просили проявить понимание и терпение, то начинали истошно орать нечто нечленораздельное, напоминающее хрестоматийное булгаковское: «В очередь, сукины дети, в очередь!» Когда заветная стойка досмотра была совсем рядом, неизвестно откуда появилась толпа местных служащих. Своей черно-желтой униформой и типичной для любителей гамбургеров и кока-колы бесформенностью они больше всего напоминали стаю пингвинов. И столь же бесцеремонно полезли в обход очереди, непринужденно улыбаясь на ходу: «Ха-ай! Мы спешим - хотим посмотреть, как катаются, до того, как начнется собрание волонтеров. Вы не против, если мы пройдем первыми?». Комментарии были излишни. Большинство российских участников Игр предпочли приехать в деревню в самый последний момент. Почти все фигуристы провели заключительный сбор в Логане, от которого до столицы Игр был всего лишь час езды на автомобиле. По словам массажистки сборной Тамары Гвоздецкой, которую я встретила на катке, условия для подготовки в этом крохотном мормонском городке были не просто хорошими - изумительными. Новый современный каток, близкое жилье, прекрасная погода. Чемпион мира Евгений Плющенко задержался в Логане дольше всех, решив потренироваться в четверг именно там и лишь потом ехать вслед за командой. Это, пожалуй, было главной новостью первых дней Игр. С таким нетерпением, как журналисты ждали Плющенко, в Солт-Лейке не ждали больше ни одного спортсмена. Даже Ягудина. За исключением Игр Доброй воли, с которых начинался сентябрь, Алексей выиграл в том сезоне все предолимпийские старты. Он не приехал лишь на чемпионат России. Его тренер Татьяна Тарасова прекрасно понимала, что дома и она сама, и ее ученик являются в какой-то степени персонами нон-грата. И что Ягудин, как бы хорошо он ни катался, скорее всего, останется только вторым: фаворитом руководства федерации (а, значит, и судей) был Плющенко. И совершенно ни к чему было показывать миру, что на человека, который готовится стать олимпийским чемпионом, не делает ставку его родная страна. А вот для тренеров вопрос был принципиальным. После того, как Алексей ушел из группы Мишина к Тарасовой, между двумя корифеями началась открытая война. В 2000-м, когда Ягудин проиграл чемпионат Европы, но выиграл чемпионат мира, он сам сказал на этот счет: «Меня расстроило не то, что я проиграл чемпионат Европы, а то, что проиграл Плющенко. Дело ведь не только во мне. Это прежде всего борьба тренеров. Тарасовой и Мишина. Соперничество между мной и Женей будет продолжаться до тех пор, пока кто-то из нас не уйдет в профессионалы. А когда то же самое сделает и другой, все начнется снова…» В Солт-Лейк-Сити в это противостояние были так или иначе вовлечены все русскоязычные журналисты. Вопрос «Ты за кого болеешь?» звучал на катках и в пресс-центре так часто, что вполне мог бы употребляться вместо приветствия. Доходило до того, что корреспонденты инструктировали друг друга - ни в коем случае не проявлять собственных симпатий, разговаривая с тренерами фигуристов. Напротив, убеждать каждого, что болеешь лишь за него. Иначе интервью может вообще не получиться. В один из приездов на тренировочную арену я сама угодила под шквал мишинского негодования. «Я не буду давать вам интервью, - вспылил тренер на безобидную просьбу рассказать хотя бы в двух словах о том, как его спортсмен провел последние перед Играми недели. - Могу поинтересоваться, почему? – поинтересовалась я. - Не вижу смысла! Стоило Жене поставить произвольную программу, как на нас ополчились все. Писали, что его программа - как лоскутное одеяло. И что катается он настолько медленно, что впору ставить зонтик посреди площадки и ездить вокруг. А уж по телевизору такое говорили... - Не совсем вас понимаю, - опешила я. – Эти упреки мне следует принять на свой счет? - Лично к вам у меня претензий нет, - умерил пыл Мишин. - Но разговаривать все равно не хочу. Да и о чем, когда на носу - главный старт? Психологический груз, который свалился в Солт-Лейк-Сити на 19-летнего Евгения, был бы не под силу и более опытному в спорте человеку. Цель выиграть во что бы то ни стало загнала его в тупик, не оставив ни малейшего права на ошибку. Мишин всячески ограждал подопечного от контактов с журналистами, однако сам делал промахи на каждом шагу. Он не упускал ни единой возможности кольнуть бывшего ученика и его тренера. Вел себя, как человек, у которого золотая олимпийская медаль уже лежит в кармане, но этим лишь нагнетал обстановку над своим же спортсменом. * * * Тарасова сделала в том сезоне весьма неожиданный шаг. Пригласила в свою бригаду хорошо разрекламированного в спортивных кругах психолога Рудольфа Загайнова. Его личность была в каком-то смысле одиозной. Каждый раз, когда в том или ином разговоре упоминалось его имя, кто-нибудь непременно вспоминал: «Тот самый маг, который сумел загипнотизировать Анатолия Карпова». Психолог, действительно, много работал в шахматах. Первым по-настоящему звездным часом Загайнова стала его работа с Виктором Корчным в 1974-м. Гроссмейстеру, который в те времена уже считался диссидентом, предстояло играть в Москве матч за звание чемпиона мира с Анатолием Карповым, на которого тогда работали чуть ли не все шахматные мастера страны. Корчной проиграл, но с минимальной разницей. Тогда же выдающийся шахматный специалист Михаил Ботвинник во всеуслышанье заявил, что тот матч стал самым впечатляющим во всей карьере Корчного. Загайнов же в одночасье приобрел репутацию человека, способного заставить подопечного проявить максимум своих способностей в безнадежной ситуации. Как-то психолог признался мне, что успеху немало способствовало и то, что он сам долгое время чувствовал себя в своей профессиональной среде изгоем. Поэтому и работал не жалея ни времени, ни сил. Позже к помощи Загайнова прибегали Борис Спасский, сам Карпов, Гарри Каспаров. Безусловным плюсом специалиста было умение мгновенно находить с людьми общий язык и добиваться абсолютного доверия. Он растворялся в этой работе целиком и полностью, хотя всегда был склонен переоценивать собственную роль. Думаю, по этой причине всегда вел себя так, словно является пупом земли и совершенно не переносил неподчинения. Расставался с подопечными Загайнов большей частью неважно. Мало того, что раскрывал каждому последующему клиенту все самые сокровенные секреты предшественника, включая шахматные, так взял за правило, закончив очередной этап работы, во всех подробностях описывать сотрудничество со звездой в мемуарах. О первом периоде своей работы Загайнов написал в конце 80-х книжку «Поражение». Те мемуары стали поводом для нашего заочного знакомства. Любой литературный труд до его публикации в те времена было принято отдавать на рецензию человеку с именем. В качестве рецензента Загайнов выбрал моего отца, работавшего в то время директором научно-исследовательского института физкультуры. А тот, сославшись на занятость, перепоручил рукопись мне. Личное знакомство состоялось чуть позже. Тогда Загайнов бросил: «Жаль, что нам с вами не довелось поработать, когда вы были спортсменкой. Я бы мог сильно помочь». На фразу маститого специалиста я самоуверенно хихикнула: «Если бы мне был нужен психолог, я бы вряд ли сумела стать олимпийской чемпионкой». Надо отдать Загайнову должное: он умел быть фантастически обаятельным, располагая к себе всех без исключения окружающих. Много знал. Был способен по-настоящему мощно настроить спортсмена на выступление, научить концентрироваться. А главное, прекрасно чувствовал, насколько человек сам готов поддаться его влиянию. В начале 90-х мне довелось делать с ним интервью. Скорее даже это был дружеский разговор, в котором Загайнов вдруг сказал: - Я все чаще прихожу к мнению, что профессии спортивного психолога как таковой не существует. Она искусственна. Спасский когда-то сказал мне: «Вы должны постоянно быть душевной проституткой». Приходится признать, что он был прав. Ведь задача психолога - дополнять спортсмена, подстраиваться под него, часто жертвуя своим самолюбием и настроением. А это, знаете ли, довольно непросто: сочетать в себе функции священника – уметь выслушать исповедь, жалобу, нытье - и в то же время призывать к победе… То интервью послужило поводом к первой трещине в наших отношениях. Прочитав его в газете, Загайнов проявил заметное недовольство. «Я хотел говорить о другом, но вам удалось навязать мне свою линию беседы. Мне это не нравится». Что именно не понравилось уважаемому мной специалисту, я поняла много позже. Это была самая первая фраза материала: «Он постоянно в ореоле славы. Правда – чужой». * * * Новость, что с Загайновым стала работать Тарасова, удивила настолько, что я даже растерялась. По моим представлениям, такой мощный тренер, как она, меньше всего могла нуждаться в психотерапевтических услугах. Когда мы встретились на чемпионате Европы в Лозанне за месяц до Олимпийских игр, я спросила об этом напрямую. И услышала: - Мне не нужен психолог. Но я не могу во время соревнований войти в мужскую раздевалку. А значит, не могу исключить ситуацию, в которой моему спортсмену могут перед стартом наговорить гадостей, вывести его из равновесия. Поэтому я и пригласила Загайнова. Он сам кому хочешь что-угодно сказать может. К тому же, Ягудин – такой спортсмен, которого нужно постоянно держать под контролем. Я и так провожу с ним очень много времени. От этого он слишком устает. Мы с хореографом Николаем Морозовым и Загайновым очень четко продумываем график каждого дня. Строим работу так, чтобы заниматься Ягудиным попеременно. Ну а все разговоры о том, что Загайнов способен загипнотизировать любого... Пусть говорят. Положа руку на сердце, подобную позицию вряд ли можно было считать этичной. Однако в правила игры большого спорта она вписывалась прекрасно. Разговоры о гипнотизерском всемогуществе Загайнова передавались из уст в уста, дошли до Мишина, а тот необдуманно сказал об этом ученику. Похоже, Плющенко поверил этому всерьез. У него появился подсознательный страх. И, как следствие - неуверенность. Но это случилось уже в Солт-Лейк-Сити. К тому времени отношения самой Тарасовой с Загайновым было трудно назвать илиллическими. Психолог постоянно устраивал истерики. Причем – по любому поводу. - Поначалу я с большим удовольствием общалась с Загайновым, многое от него узнавала, но мы постоянно расходились в главном, - вспоминала Тарасова. – Он слишком рвался опекать Ягудина чуть ли не круглосуточно, стать для него незаменимым. Я же считала, что наша общая задача сделать так, чтобы в момент выступления Леше не был нужен никто. Ни я, ни мой помощник Коля Морозов, ни Загайнов. Чтобы Ягудин сам был стопроцентно уверен в своих силах. Тарасова и Морозов сделали для этого все. Им блистательно удались программы. И особенно короткая – «Зима», которая вне всякого сомнения стала явлением не только сезона, но мужского фигурного катания в глобальном смысле. До начала Игр Ягудин выиграл все турниры, в которых принимал участие. И было понятно, что на этот раз он превзошел извечного соперника по всем направлениям. Когда начались соревнования, к которым Ягудин, действительно, подошел в блестящей форме, действия Загайнова уже сильно смахивали на шантаж. За день до первого старта психолог потребовал, чтобы Морозова не было у борта. Иначе, мол, он вообще не прийдет на каток. Тарасова пребывала в шоке. По правилам Международного союза конькобежцев на переднем плане во время выступления разрешено находиться лишь одному, помимо основного тренера, специалисту. Но как сказать человеку, вложившему в подготовку спортсмена всего себя, что для него нет места? В то же время тренер понимала, что допустить скандал в группе, когда до цели остался заключительный шаг, значит своими руками похоронить всю проделанную работу. Ситуацию спас Морозов. Сказал Тарасовой: «Пусть Загайнов стоит, где хочет. Для меня это не главное. Не обижусь. Лишь бы Лешка все откатал, как надо…» Ягудин откатал. По сути, исход Игр оказался предрешен в короткой программе. Плющенко упал, не выдержав постоянной нервотрепки и давления. И эта единственная ошибка обошлась Евгению и его тренеру крушением всех надежд. Там же, в Солт-Лейк-Сити, выиграв золотую медаль Ягудин впервые дал волю публичным эмоциям. Когда Алексей Мишин, отвечая на чей-то вопрос, начал рассуждать о вкладе тренеров (и своем в том числе) в только что свершившуюся олимпийскую победу, заметил, что горд тем, что на пьедестале стоят два его ученика, Ягудин оборвал его на полуслове: «Эта медаль принадлежит только мне и Татьяне Тарасовой». Глава 3. СКАНДАЛЬНОЕ ПРИЗНАНИЕ За день до этой победы в фигурном катании случилось первое ЧП. Едва успел завершиться финал спортивных пар, как все канадские журналисты объявили результат скандальным: российские фигуристы Елена Бережная и Антон Сихарулидзе победила с перевесом в один судейский голос. Такое в фигурном катании случалось нередко и всегда, как водится, вызывало негодование проигравших, но ничего подобного тому, что происходило в Солт-Лейк-Сити, не мог припомнить никто. Страсти продолжали сотрясать воспаленные умы даже спустя сутки. Ранним утром у еще закрытой двери офиса «СЭ» в пресс-центре я застала корреспондента канадского телевидения. - Вы - русская? - обрадовался он. - Скажите, что вы думаете о вчерашнем финале? Объяснений, что фигурное катание - субъективный вид спорта и нельзя требовать от людей одинаковых представлений о том, что уклончиво именуется «артистическим впечатлением», канадец, судя по выражению его лица, не принял. - Вам понравились костюмы канадской пары, в которых они катались в финале? - задала я встречный вопрос. - Не очень, - неуверенно ответил собеседник. - Вот видите, а мне - понравились, - улыбнулась я. - Так что субъективизм объясняется очень просто. Я ошиблась. Ситуация развивалась сложнее. Почти всю ночь обсуждение финала велось по многим телевизионным каналам. Из множества опрошенных комментаторов лишь один признал, что программа русской пары была сложнее и, значит, заслуживала выставленных оценок. Остальные в один голос утверждали, что Россия не выиграла, а украла золотую медаль посредством судейского сговора. На катке, куда я попала чуть позже, выяснилась еще одна ужасающая подробность. По словам одного из менеджеров IMG, французский арбитр Мари-Рен Ле Гунь написала официальное письмо в Международный союз конькобежцев, где призналась, что поставила российскую пару на первое место под давлением президента французской федерации фигурного катания. Мол, за отданный голос в пользу Бережной и Сихарулидзе Россия обещала помощь в танцевальном финале французскому дуэту Марине Анисиной и Гвендалю Пейзера. Попытки уточнить информацию у французских коллег дали несколько иной результат. Мол, никаких писем не было. Просто во время традиционного разбора судейства с арбитром-француженкой случилась истерика, что, естественно, дало повод для разных домыслов. Поздно вечером в пресс-центре появилось официальное сообщение о том, что в среду свои соображения по поводу финала в парном катании журналистам изложит президент ИСУ Оттавио Чинкванта, а также релиз следующего содержания: «Вследствие реакции зрителей и журналистов на результаты финала в парном катании Международный союз конькобежцев намерен произвести внутреннее расследование, чтобы удостовериться, что не были нарушены установленные правила. Дальнейшие комментарии будут поступать по ходу расследования». Все это выглядело абсурдом и не укладывалось в голове. Результаты соревнований не пересматривались в фигурном катании ни разу за всю его историю. Возможно, как раз потому, что все всегда понимали: стоит создать прецедент, и вид спорта можно похоронить навсегда. Какими бы необъективными ни казались оценки, если они выставлены – все! Разговор закончен. Чинкванта придерживался именно такого мнения. В своей вечерней речи на пресс-конференции он высказался недвусмысленно: никаких доказательств того, что некий сговор действительно имел место, нет. Как нет ни малейшего повода вести речь о пересмотре результатов. Президент вспомнил даже то, что за год до Игр на чемпионате мира в Ванкувере ситуация была прямо противоположной: первое место с таким же минимальным преимуществом судьи отдали как раз канадцам. И никому тогда не пришло в голову подвергнуть ту их победу сомнению. Очухавшаяся от нервного потрясения Ле Гунь к тому времени уже успела дать телефонное интервью газете L'Equipe, где заявила, что отдавала свой голос в пользу российской пары, руководствуясь только своим пониманием фигурного катания и согласно судейской совести. «Мое решение отдать первое место российской паре было совершенно искренним и честным. Я действительно полагала ее лучшей», - сказала она. Француженка разоткровенничалась настолько, что поведала журналистам даже то, что начиная с чемпионата мира 2000 года в Ницце, ИСУ постоянно оказывала давление на судейский корпус, лоббируя интересы канадской пары. Что скандал был инспирирован главой технического комитета ИСУ Салли-Энн Стэплфорд, канадкой по происхождению, и что именно она заявила, что на Ле-Гунь оказывал давление президент французской федерации ледовых видов спорта Дидье Галагье, который, мол, тоже находился в сговоре с русскими… Однако самый ошеломляющий удар был нанесен позднее. Уже почти ночью 13 февраля в главном пресс-центре был распространен текст письма, которое президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге направил Оттавио Чинкванте. В этом письме сначала подчеркивалось, что «в соответствии с Олимпийской хартией Международный конькобежный союз имеет право определять окончательные результаты олимпийских соревнований». А затем следовала такая фраза: «МОК уверен, что ИСУ примет соответствующие решения как можно быстрее»… На следующий день было озвучено совершенно дикое и беспрецедентное решение: провести олимпийское награждение еще раз. И вручить золотые медали обеим парам. * * * Наиболее отвратительным во всей этой истории было поведение российского спортивного руководства. Канадцы выгрызли золото для своего дуэта с нарушением каких бы то ни было процессуальных норм. Начать с того, что они даже не посчитали нужным подать протест по итогам финала. Дожали МОК «горлом». Общественным мнением. Причем, руководители команды, равно как и вся страна, совершенно не озадачивались в тот момент, чем для них может закончиться этот крестовый поход против правил. Они просто перли, как танк. Мы же, по обыкновению, просчитывали варианты: а что будет потом? Не обернется ли скандал, если его закатить, проблемами в других видах программы? Не окажется ли так, что он осложнит отношения на самом верху международной спортивной пирамиды? Именно из таких сображений в биатлоне был принесен в жертву чемпион мира Павел Ростовцев. Перед одной из гонок спортсмена затребовали на анализ крови. В лыжных видах спорта это в порядке вещей, однако существует правило: кровь разрешено брать не позднее, чем за 40 минут до старта, и если вдруг случилось, что врач дважды не попал иглой в вену, процедура должна быть прекращена. Ростовцева кололи четыре раза за 30 минут до старта в присутствии руководителей биатлонной команды и в общей сложности взяли у него двойную дозу крови. Когда информация об этом дошла до президента Союза биатлонистов России Александра Тихонова (сам он не смог приехать в Солт-Лейк-Сити), и он потребовал объяснений от своих же сотрудников, ему сказали, что просто побоялись скандалить. Председателем медицинской комисии Международного союза биатлонистов был немец, и почему-то считалось, что ссориться с наиболее влиятельной в этом виде спорта федерацией, которой всегда считалась германская, ни в коем случае нельзя. История с парным катанием, кстати, повторилась почти по нотам под занавес Игр. Но уже как фарс. В турнире женщин, где победила 16-летняя американка Сара Хьюз, ей одним голосом проиграла Ирина Слуцкая. Короткую программу Ирина выполнила безукоризненно, но там ее опередила еще одна американка – Мишель Кван. По мнению очевидцев, результат следовало хотя бы попробовать опротестовать – для этого имелись достаточно весомые основания. Но протеста с российской стороны после короткой программы не последовало. Почему – понятно: Россия никогда за всю свою историю не делала ставку на женское катание и не боролась за спортсменок. Напротив, «приторговывала» ими в обмен на благосклонность арбитров к тем, кто выступает в мужском катании, парном и танцах. Но так случилось, что возможность впервые выиграть женский турнир оказалась для России совершенно реальной. Слуцкая была готова к этому ничуть не хуже, чем Кван и, тем более, Хьюз. Ей бы хоть чуточку больше уверенности в себе. Хотя бы почувствовать, что страна готова встать за нее горой... Протест после окончания соревнований все-таки был составлен. Но слишком поздно - когда все официальные сроки для апелляций истекли. О чем Международный союз конькобежцев и известил российскую сторону. Чем руководствовались российские боссы, принимая решение вывести Бережную и Сихарулидзе на повторное награждение, было тоже недоступно для понимания. Китайцы Шэнь Сюе и Чжао Хонбо, которые стали бронзовыми призерами, присутствовать на церемонии отказались. Если бы то же самое сделала российская сторона, канадцам пришлось бы принимать свои эрзац-медали в одиночестве. Однако Бережной, Сихарулидзе и их тренеру Тамаре Москвиной было настоятельно рекомендовано на церемонию выйти. По сути, это был приказ, выставивший Россию посмешищем на весь мир. Но и это, как выяснилось позже, было еще не все, что предстояло пережить. Глава 4. СНЕГ, КРОВЬ И СЛЕЗЫ Человеческая психика так устроена, что загоняет особо горькие и неприятные воспоминания куда-то в подкорку мозга, на дно души. Из всех событий последних дней Олимпиады у меня в памяти почему-то застряла очередь в аэропорт. С раннего утра она змеилась вокруг здания терминала, растянувшись на несколько сотен метров. Люди ели, пили привезенную с собой воду, играли в нарды, которые кто-то из журналистов привез в Солт-Лейк-Сити из Москвы, читали, дремали, пристроившись на тележках. В самом терминале было еще хуже. Выстроенные причудливыми зигзагами шеренги из тысяч людей почти не продвигались к стойкам. Кто-то рыдал, кто-то, матерясь, сдавал уже ненужные билеты, пытаясь попасть на другой рейс, кому-то вызывали врача. В общем, задача улететь из Солт-Лейк-Сити представлялась совершенно неразрешимой. Крошечный аэропорт совершенно не справлялся с потоком пассажиров. Но злости не было. Было оцепенение. Олимпиада закончилась дисквалификацией трех совершенно выдающихся спортсменов-лыжников. Йоханна Мюллега, Ларисы Лазутиной и Ольги Даниловой. И к теме постоянных судейских скандалов и непонятных, а, порой, убогих в своем дилетанстве решений спортивных руководителей всех мастей, добавилась еще одна. Допинг. Постоянные разговоры о запрещенной фармакологии витали в лыжно-биатлонных кругах с самого начала Игр. С того самого дня, как было объявлено о положительной пробе Наташи Барановой-Масалкиной. Сначала сплетни коснулись олимпийской чемпионки Нагано Юлии Чепаловой. Источником непонятно на чем основанной информации был объявлен какой-то североамериканский адвокат, чьи домыслы не были подтверждены ничем, но были подхвачены с энтузиазмом. Чуть позже Ларису Лазутину не допустили до старта эстафетной гонки из-за повышенного содержания гемоглобина в крови. Еще через день объявили о дисквалификации Мюллега... Проблемы возникли у трехкратного олимпийского чемпиона после финиша мужской лыжной гонки на 50 км. Допингпроба, взятая у Мюллега перед стартом марафона, показала повышенный уровень гемоглобина. Гонщик настоял на еще одном заборе крови - и второй анализ отклонений не выявил. К гонке выступающий за Испанию немец был допущен - и выиграл ее, опередив Михаила Иванова на 14,9 секунды. Но инцидент оказался не исчерпан. Как выяснилось позже, в допингпробе Мюлегга, был обнаружен дарбепоэтин - препарат, аналогичный эритропоэтину, повышающему количество красных кровяных телец, но еще не включенный в список запрещенных. Уже после Игр шведский сотрудник Всемирного антидопингового агентства (WADA) Бент Салтин дал весьма скандальное интервью германскому таблоиду Bild am Zonntag. По его словам, перед Играми в Солт-Лейк-Сити сотрудники WADA выслеживали Мюлегга, Лазутину и Данилову в течение довольно длительного времени. Салтин также отметил, что фирма Amgen, производящая дарбепоэтин, весьма охотно сотрудничала с WADA, и именно она предоставила агентству методику теста для определения этого препарата. Это было очень похоже на правду. В свое время аналогичным образом был запрещен бромантан. Методику определения препарата «слил» один из его разработчиков. И многие лаборатории сразу обратили внимание, что бромантан слишком часто высвечивается в пробах спортсменов бывшего СССР и соцстран. И запрещен он был в 1996-м именно по этой причине. На всякий случай, так сказать. Другое дело, что примерно в те же времена мне довелось беседовать с человеком, для которого все, что связано с фармакологией, было профессией. Он произнес тогда интересную фразу. Что у него все больше и больше складывается впечатление, что в спорте есть каста «неприкасаемых» - людей, которых нельзя трогать ни при каких обстоятельствах. С годами этот тезис начал вызывать у меня сомнения. Но в Солт-Лейк-Сити, а точнее, уже после Игр, вернувшись в Москву, в совершенно не предназначенных для прессы разговорах я услышала, что история, завершившаяся тремя дисквалификациями, была гораздо сложнее той, что предназначалась для официального пользования. И гораздо печальнее. За стопроцентную достоверность услышанного я, естественно, не ручаюсь. Но расскажу. Мюллега, Лазутину и Данилову, действительно, «пасли». Пробы неоднократных олимпийских чемпионов, взятые в дни олимпийских гонок, оказались, действительно, не первыми, где фигурировал дарбепоэтин. Позже это, кстати, подтвердилось, когда уже после лазутинской дисквалификации на свет выплыли результаты пробы «Б», взятой у гонщицы за два месяца до Игр – на этапе Кубка мира. Само по себе повышенное содержание гемоглобина, за которое Лазутину отстранили от эстафеты, никаким преступлением не являлось. Кстати, российская четверка, пусть и без лидера, вполне могла бы выйти на старт, если бы не очередной «прокол» российских спортивных руководителей: под массовые вопли на тему «Россию опять унизили» они просто-напросто упустили время для оформления нужных бумаг. Спохватились лишь тогда, когда все сроки, допускающие перезаявку, уже истекли. Но даже тогда российскую спортсменку никто не собирался карать. Как, собственно, и Мюллега. Просто в достаточно коротком промежутке времени тогда сошлись несколько факторов: проба «А» Мюллега дала положительный результат, информация об этом просочилась в определенные круги еще до старта мужского марафона, и, якобы, именно российские представители, имеющие определенные рычаги влияния в Международной федерации лыжных гонок, стали требовать, чтобы делу в отношении прославленного лыжника, несмотря на то, что дарбепоэтин официально не является запрещенным средством, был дан полный ход, поскольку при его дисквалификации золотая медаль переходила Михаилу Иванову. И вот тогда в медкомиссии вызверились уже по-настоящему. По принципу: «Вы хотите справедливости? Получите!!!» И под фанфары загремели оба чемпиона. И Мюллег, и Лазутина. А заодно и Данилова... Кому-то, возможно, эта версия покажется бредовой. Но если допустить, что все было именно так, то продолжение сюжета представляется вполне логичным. Не знать о том, что результат пробы, которую у российской спортсменки взяли перед злополучной эстафетой, пусть даже не положителен, а сомнителен, во «внутренних» кругах не могли. Собственно, чуть позже выяснилось, что не просто знали, но и предупредили об этом российскую сторону. Лазутину, тем не менее, допустили до старта заключительной гонки. Получается, в медицинских верхах и в самом деле не собирались давать делу ход? Но по какой-то причине изменили намерения. Что могло произойти в этот промежуток времени? Это уже известно: именно в те несколько часов, разделившие субботний финиш мужского марафона и воскресный старт женского, ломались копья вокруг пробы Мюллега, и было принято решение о его дисквалификации. Возможно, впрочем, что все было совсем не так. Официальная версия была озвучена на пресс-конференции директором МОК Франсуа Карраром после финиша женской гонки. По его словам, информация о том, что пробы сразу двух российских спортсменов дали положительный результат, вечером накануне воскресного старта была направлена в штаб российской делегации. Туда звонили дважды. В 21.30 и 21.35. Спустя полтора часа после этого началось заседание комиссии по расследованию, на котором присутствовали руководитель российской спортивной делегации Виктор Маматов и шеф антидопинговой инспекции Николай Дурманов. Другими словами, в команде прекрасно знали, что дарбепоэтин решено признать запрещенным препаратом, и что гонка, в которой Лазутина финиширует уже в ранге шестикратной олимпийской чемпионки, закончится для великой лыжницы несмываемым позором. Как и для Даниловой. Знали, и, тем не менее, выпустили их на старт. В аэропорту, впрочем, это было уже не важно. Не хотелось даже думать, чем и когда завершится вся эта тягостная история. Хотелось просто побыстрее уехать из Солт-Лейк-Сити. Уехать и забыть...
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
