|
|
|
|
|
|||
Глава 1. ОЛИМПИЙСКИЙ ЧЕМПИОНАТ НХЛ В последних числах сентября 1997 года, когда Олимпийские игры представлялись еще чем-то далеким, из «Спорт-экспресса» одновременно ушли два хоккейных корреспондента. И, заявившись на работу на следующий день после этого события, я наткнулась в курилке на шефа отдела хоккея и своего давнего приятеля Сергея Родиченко. - Ты в курсе? - Да. А к чему такой трагизм? - Контракт. У газеты подписан громадный контракт на освещение НХЛ. Репортажи, спецвыпуски... Очередная командировка планировалась через три дня. Ума не приложу, как из всей этой истории теперь выпутываться. В отделе - полтора человека. И ни у кого нет ни американской, ни канадской визы. - У меня есть вообще-то... В глазах Родиченко с дикой скоростью попеременно мелькнули раздражение, задумчивость, скептицизм, надежда, снова скептицизм... - Ты хочешь сказать, что могла бы поехать туда через три дня? – произнес он с недоверием. - А почему нет? Сам же говоришь, что выхода нет. Я тебе его предлагаю... Так началась одна из самых неожиданных авантюр моей журналистской жизни. Хоккейная. * * * Спустя три дня после разговора в редакции мы вместе с фотокорреспондентом газеты Сашей Вильфом летели в Ванкувер. Разместились в гостинице, дотопали до катка, получили аккредитации на домашние матчи «Кэнакс», первый из которых был запланирован уже на следующий день, вернулись обратно в отель, и только там до меня наконец дошла вся степень собственного безрассудства: об энхаэловском хоккее и хоккеистах я не знала ровным счетом ничего. - Я не пойду ни на какой каток! - срывалась я на ни в чем не повинного коллегу. - Я ни черта не понимаю в хоккее! И этот чертов репортаж не напишу никогда в жизни! И вообще ничего не напишу! Ты видел, сколько мне здесь всего сделать надо? Одних интервью – пять штук. А я в лицо тут никого, кроме Паши Буре, не знаю даже. Узнать только на льду могу. И то - со спины: чтобы фамилия на фуфайке была написана... - Ну, так и скажи им об этом. Кто там в списке первый? Березин? Позвони Березину и попроси, чтобы он в фуфайке на интервью пришел, - невозмутимо отреагировал Вильф. - Будешь кофе? * * * Гипертрофированный интерес страны (и как следствие – «Спорт-экспресса») к хоккею объяснялся простой причиной. Играм в Нагано предстояло стать по-хоккейному уникальными. В них впервые за всю предыдущую историю Олимпиад должны были принять участие игроки Национальной хоккейной лиги - НХЛ. Другими словами - все сильнейшие хоккеисты мира. И как минимум шесть держав во главе с Канадой и США намеревались бороться в Японии за олимпийское золото. В той поездке у меня завязались первые энхаэловские знакомства. Пресс-атташе «Ванкувер Кэнакс» Дэвин Смит, воодушевленный, как и все канадцы, близостью Олимпиады, посчитал своим долгом персонально контролировать, чтобы все мои пожелания незамедлительно выполнялись... Так что уже через сутки после приезда от моей первоначальной паники не осталось и следа. Единственное, правда, о чем Дэвин сразу предупредил меня на одной из первых тренировок команды, что не может гарантировать интервью с тем, кто интересовал меня наиболее сильно. С Марком Мессье. 36-летний Мессье, шестикратный обладатель кубка Стэнли на тот момент считался чуть ли не главной легендой НХЛ. Еще в 1984-м, когда хоккеист вместе со своей командой «Эдмонтон Ойлерз» получил свой первый Кубок и приз наиболее ценного игрока плей-офф, тренер команды Глен Саттер сказал: «У этого парня есть совершенно неоценимое качество. Он делает максимум возможного именно в тот момент, когда это необходимо больше всего». Где бы ни играл Мессье, он моментально становился негласным лидером команды. Отец хоккеиста Дуг, ставший впоследствии его агентом, вспоминал, как в 1979 году он зашел в раздевалку «Индианаполиса», игравшего в Американской лиге (Марк тогда только-только появился в составе), и услышал, как сын убеждал в чем-то игроков, большинство которых были старше и опытнее. Пока Марк не закончил свою речь, ни один из хоккеистов не вышел из раздевалки. Даже в то время, когда капитаном «Ойлерз» был великий Уэйн Гретцки, все признавали, что по-настоящему главным в команде всегда был Мессье. И что в зону его влияния так или иначе попадали все, кто имел к команде даже косвенное отношение. Об авторитете хоккеиста тоже ходили легенды. Одна из них гласила, что в 1987 году накануне самого важного этапа розыгрыша Кубка Стэнли - плей-офф - руководство «Эдмонтон Ойлерз» было крайне недовольно игрой одного из своих нападающих - шведа Кента Нильссона.. Привести Нильссона в порядок сумел Мессье. Он подошел к шведу в раздевалке и спокойно сказал: «Или ты играешь, или я отправлю тебя в Швецию... В ящике». В плей-офф Нильссон стал одним из лучших. Говорили, что Мессье без труда расправляется с неугодными ему тренерами. Один из таких конфликтов у него произошел в начале 90-х, когда великий канадец играл за клуб «Нью-Йорк Рейнджерс». С Роджером Нельссоном Мессье не сработался сразу. По словам очевидцев тех событий, заключительная стычка, после которой наставник команды все-таки подал в отставку, сопровождалась комментарием Мессье: «Или ты уйдешь по-хорошему, или с набитой мордой. Но уйдешь. Это я тебе обещаю». Суть Мессье-капитана лучше всего могло бы иллюстрировать высказывание великого гольфиста современности Джека Никлауса: «Я никогда не стараюсь обидеть человека, сделать ему больно. Но только до тех пор, пока это не мешает мне играть». Мне Мессье, естественно, казался монстром, к которому я, наверное, никогда не рискнула бы подойти, несмотря на то, что имя великого игрока стояло в моем рабочем списке первой строкой. Но получилось так, что на одну из тренировок Марк приехал с четырехлетним племянником Люком. Пока у команды шла тренировка, мы с Люком тоже играли в хоккей. Малыш с восторгом нарезал виражи на роликах, гоняя шайбу по пластиковому полу, я же обороняла пространство между мусоркой и какими-то металлическими конструкциями клюшкой, подаренной мне Джино Оджиком. В разгар этой бескомпромиссной битвы в коридоре появился Мессье. Оставалось только знакомиться. - Елена. К несчастью, я - журналист. Мессье удивленно приподнял бровь: - Почему - к несчастью? - Потому что когда-то я была спортсменкой. И прекрасно понимаю, что в большинстве случаев слово «журналист» не вызывает у спортсмена положительных эмоций. Я не права? Мой собеседник искренне расхохотался: - Ну, вы же не собираетесь задавать мне вопросы? - Почему нет? Мне, например, безумно интересно, надевали вы когда-нибудь все ваши шесть перстней обладателя Кубка Стэнли одновременно? - А если я скажу «да»? - Если вы скажете «нет», я все равно не поверю… Самым ярким воспоминанием той поездки почему-то стала именно та встреча. Наверное, поэтому месяц спустя я с большим расстройством восприняла известие, что места в олимпийской сборной для Мессье не нашлось… * * * В конце ноября я снова была в НХЛ. На этот раз – в Монреале. Решение о повторной командировке было принято сразу после того, как в России были названы имена первых 19-ти олимпийцев. Ехать было уже не страшно: за минувший месяц я узнала о хоккее больше, чем за всю предыдущую жизнь. К тому же в день моего отъезда главный тренер российской сборной Владимир Юрзинов добавил к олимпийскому списку еще несколько фамилий, и так получилось, что игроки «Монреаля» Валерий Буре и Алексей Морозов узнали о том, что их включили в команду, именно от меня. Их ликованию не было предела. Если бы я не видела это своими глазами, никогда не поверила бы в то, что в серьезном энхаэловском хоккее вообще возможны столь чистые детские эмоции. Собственно, и Валерка и Алексей тогда и были детьми, на которых в Америке свалились совершенно немереные деньги, а мечталось прежде всего о титулах… Единственным диссонансом тех монреальских ощущений был вопрос, который американские коллеги задавали мне на катке так часто, что я всерьез начала подумывать, не повернуть ли аккредитационную карточку с надписью «Россия» изнанкой к канадской хоккейной общественности. Потому что у меня не было ответа. Но он звучал снова и снова: «Почему ваши игроки не хотят играть за сборную?» У меня не было на это ответа. Ехать в Нагано отказались очень многие, по-настоящему легендарные хоккеисты. Вячеслав Фетисов, Игорь Ларионов, Вячеслав Козлов, Сергей Зубов, Александр Могильный, Владимир Малахов, Николай Хабибуллин… Накануне отъезда в НХЛ я тогда позвонила в Финляндию Владимиру Юрзинову. Он много лет работал в этой стране, искренне гордился тем, что ему предложили возглавить сборную и искренне переживал, что со стороны наиболее титулованных игроков вдруг посыпались отказы. Но мне тренер тогда сказал: - Я не могу осуждать тех, кто отказывается. Кого я должен осуждать? Фетисова и Ларионова? Они - великие игроки, поколение победителей. Дважды - в Сараево и Калгари - одерживали олимпийские победы, чего я никогда не добивался, как тренер. И если отказываются от участия в Играх - значит, на то у них есть веские причины. Немногие догадываются к тому же, как сложно бывает русским добиться в НХЛ уважения и авторитета. И Фетисов, и Ларионов стали в НХЛ обладателями Кубка Стэнли, выиграли в хоккее все, что можно. Разве справедливо осуждать игрока за то, что он не готову поставить на карту все, что у него есть? Юрзинов был прав. В свое время, когда в НХЛ только-только начинали уезжать наши игроки (Фетисов и Ларионов в том числе), Россия, увы, сделала все, чтобы за океаном ее представителей воспринимали как никому не нужных отщепенцев. После чего у канадско-американских хоккейных боссов вставал естественный вопрос: «Почему вы думаете, что здесь вас должны ценить больше, чем дома?» Соответственно, первые контракты российских игроков, невзирая на былые заслуги, были по сути копеечными. Дело не в деньгах. Но так повелось в НХЛ, что именно сумма контракта всегда определяла ценность человека в глазах окружающих. В немногочисленных интервью уехавшие отчаянно старались скрыть то и дело прорывавшиеся между строк боль и обиду. А что им оставалось делать? Им, поколению победителей? К тому же за несколько лет российской хоккейной истории и массовой эмиграции всех лучших в НХЛ каждый из уехавших уже слишком привык быть сам по себе. Их отношения с российской федерацией хоккея были, по-сути, отношениями, в которые протест был заложен изначально. Причем – демонстративный: «Мы – профессионалы, и сами знаем, как нам готовиться!» Игроки позволяли себе публично обсуждать тренерский состав сборной, планы подготовки, публично подвергать их сомнению, и все это значительно контрастировало с тем, что сама я увидела живьем на примере разных команд в энхаэловской Канаде. Где тренер внешне действительно не заботится о дисциплине. Но только внешне. Если на тренировке или, не дай Бог, во время игры ты не выполнил установку, то выходить на лед после этого станешь значительно реже. Или чаще - но в фарм-клубе. Раздрай в национальной команде сильно ударил по имиджу России в сильнейшей Лиге мира. Во всех рекламных бюллетенях, где о России писалось особо (все-таки восемь олимпийских побед на одиннадцати Олимпиадах требовали уважения и пиетета), авторы в то же время слегка пренебрежительно подчеркивали: «Российская сборная вряд ли может считаться национальной командой. Ведь все ее игроки - хоккеисты НХЛ». * * * Вопрос: «Почему они отказываются?» долго не давал мне покоя. Я напрямую спросила об этом Малахова, когда в Монреале большая и довольно разношерстная компания хоккеистов отправилась в выходной день в боулинг, захватив с собой меня и фотокорреспондента. Малахов играть не стал. Сам предложил мне отойти в сторону, в небольшое кафе прямо у игровой зоны. Сам начал разговор: - Я очень хотел поехать в Нагано… Но слишком хорошо помнил, как после поражения на Кубке мира, нас, игроков, сделали крайними. Мне 28 лет. В НХЛ осталось играть не так долго. И я больше не хочу переживать подобное унижение, тем более, что это сразу ударит по моей репутации в Лиге… Это было, по крайней мере, честно. В самолете на пути в Москву я тогда думала о том, что Юрзинов был абсолютно прав, когда говорил, что не имеет морального права осуждать кого-либо из ветеранов за отказ. Для тех же канадцев и американцев Олимпиада представлялась прежде всего грандиозным праздником. Для русских она должна была стать очередной битвой за выживание под энхаэловским солнцем. Потому что в олимпийской сборной им предстояло бы провести от силы две недели. А в НХЛ - доживать хоккейную жизнь. Так что ветераны просто не могли позволить себе не думать о том, что победа в Нагано при столь жестком соперничестве - весьма проблематична, а поражение вполне может сказаться на репутации не самым лучшим образом. Потому что будет не энхаэловским. А российским. И все-таки я уже тогда отчаянно переживала за будущую команду. И так же отчаянно верила, что у них все получится. Может быть, это отношение сложилось еще и потому, что, помимо просто хорошо знакомых мне игроков и невероятно симпатичного тренера, за нее предстояло выступить человеку, к которому я уже много лет относилась совершенно по-особому. Павлу Буре… * * * Он был звездой с первого дня своей хоккейной карьеры. В 16 лет по своей игре ничем не уступал профессионалам. В 18, на молодежном чемпионате мира в Анкоридже, был признан лучшим нападающим турнира. Через год стал чемпионом мира, выступая за взрослую сборную. В 1991-м, в первый год своего пребывания в НХЛ Павел получил титул «Новичок года», несмотря на то, что появился в составе «Ванкувер Кэнакс», когда 15 первых матчей сезона были уже сыграны. В двух следующих сезонах он забил 120 голов. В третьем сезоне был вынужден пропустить восемь игр из-за травмы, но, тем не менее, блестяще завершил сезон, забив 46 шайб в 46 заключительных матчах. Журнал Hockey Illustrated писал о нем тогда: «Нельзя не признать, что феноменальный успех Буре заключается не столько в блестящих физических данных, сколько в богатейших семейных традициях, которые он впитывал с самого детства…» За шесть лет, что Буре провел в Ванкувере, он стал для всего города любимым ребенком. Именно ребенком. Даже персональная опека хоккеиста специально приставленным к нему защитником-полицейским Джино Оджиком началась не столько потому, что так принято в НХЛ по отношению к наиболее ценным игрокам, а по причине той, образца 1991 года, внешности Павла. Допустить, что этого хрупкого, с по-детски незащищенным выражением лица паренька будут обижать здоровенные зубры Лиги, не мог ни один здравомыслящий человек. То, что ребенок своей игрой временами наводил на «зубров» панический ужас, в расчет как-то не принималось. Для меня же он был Павликом, и я понимала, что это отношение – навсегда. Слишком хорошо помнила картинку, которую в далеком спортивном прошлом увидела на тренировочном сборе в одном из курортных городов: отец хоккеиста, один из сильнейших спринтеров мира и бронзовый призер мюнхенской Олимпиады Владимир Буре неторопливо идет по аллее с женой Татьяной, а позади них не по-детски серьезный пятилетний Павлик бережно ведет за руку двухлетнего Валерку. Когда семейство Буре только перебралось в Америку, популярность Владимира была не в пример выше, нежели его старшего сына. Привыкшие все подсчитывать, американцы, помнили и бронзу Буре-старшего в Мюнхене, и то, что тогда он проиграл всего 0,55 секунды мировому рекордсмену Марку Спитцу, и даже то, что в годы, когда великими плавательными державами считались только две страны - Америка и Австралия, Владимир Буре стал первым спринтером, который заставил мир считаться с Советским Союзом. Заочное знакомство с хоккеистом у меня тоже начиналось через его родителей. Именно от них я узнала, что плавать их Пашка научился в трехмесячном возрасте, что тренер для него – непререкаемый авторитет, что он способен тренироваться до изнеможения, стоически переносит боль и жутко не любит проигрывать. По этим рассказам в моем представлении рисовался портрет этакого хоккейного супермена, но, когда в 1995-м мы, наконец, были представлены друг другу в Москве Владимиром, Павел вдруг поднял на меня глаза и с неподдельным любопытством абсолютно по-детски спросил: «Скажите, а когда в воду прыгаешь неудачно, то очень больно бывает?» А в 1997-м в Ванкувере мы чуть было не поссорились. Одним из редакционных заданий той командировки был репортаж о жизни Буре в Канаде. Мы заранее договорились, что приедем к Павлу домой в выходной день сразу после очень ответственного матча его команды с «Нью-Йорк Рейнджерс», но ту игру «Ванкувер» проиграл. И, спустившись в раздевалку, я вдруг увидела устремленный на меня остановившийся взгляд совершенно чужого человека. - Какая договоренность? – холодно переспросил Буре. – Не помню, чтобы я давал согласие. И вообще я не имею права приглашать журналистов домой. Тем более для съемки. Этими вопросами у нас ведает менеджер. Обратитесь к нему... Признаться, я оторопела. - Паша, я понимаю, что ты расстроен, но у нас остался в Ванкувере всего один день… Он вновь поднял глаза: - Я? Расстроен? С чего вы взяли, что я расстроен? У меня все замечательно. Мне очень понравилась игра… Мои обида, ярость и отчаяние оказались настолько сильны, что я не стала сдерживать сарказм: - Извини… Я совсем забыла, что ты сделал две результативные передачи… Спустя полтора часа, когда мы с фотографом уже , наконец, добрались до отеля, поужинав по дороге в одном из ресторанчиков, телефонный автоответчик в моем номере непрерывно мигал красной лампочкой. Я сняла трубку, нажала на кнопку громкой связи. - Это Павел, - раздался знакомый голос. – Я не успел вас догнать на катке. Я дома завтра. Весь день. Вы можете подъехать в любой момент, когда вам будет удобно. Я пришлю машину, куда вы скажете. Позвоните мне. Пожалуйста... Инцидент в раздевалке мы больше не вспоминали с ним никогда. * * * А потом было Нагано, где российская сборная перла, как танк, и это было не избитым журналистским штампом, а самой что ни на есть реальностью. Россия выносила всех подряд. Казахстан, Финляндию, Чехию – в групповом турнире, Белоруссию – в четвертьфинале, снова Финляндию – в полуфинальном матче... Та игра, которая завершилась со счетом 7:4 и где Павел Буре забил пять голов, чего ему ни разу не удавалось сделать за все семь лет карьеры в НХЛ, затмила все прочие события Олимпийских игр. Наверное, в этом не было ничего удивительного. Зимние игры – это прежде всего хоккей. При всей яркости прочих событий – тех, что происходили на катке у фигуристов и на лыжне, где российские золотые медали сыпались каждый божий день, и из-за чего я далеко не всегда имела возможность выбираться на матчи в хоккейный «Биг Хэт», в памяти по-настоящему четко остались всего две картинки. На первой – Павел, хищно летящий к воротам финнов стремительной красной птицей с капитанской повязкой на левой руке. На второй – его мать Татьяна. Трехцветные российские флажки, нарисованные маркером на щеках, а поперек них, словно сабельные шрамы, промытые слезами дорожки. И непередаваемое горе во взгляде... От первой картинки до второй – двое суток. 48 часов. И одна-единственная шайба, пропущенная Михаилом Шталенковым в третьем периоде финальной игры с чехами... Глава 2. ДА ЗДРАВСТВУЕТ КОРОЛЕВА! «Ларисочка!!!» - вдруг в полной тишине сорвался на крик тренер Ларисы Лазутиной Александр Кравцов за несколько секунд до того, как его ученица должна была уйти на пятикилометровую дистанцию. На лице Лазутиной мелькнула гримаса, на мгновение превратившая ее лицо в хищный оскал. После финиша она рухнула на снег, сотрясаясь в рыданиях. Кравцов же, видя это и не имея никакой возможности подойти ближе, лишь обессилено шептал: «Молодец, девочка… Молодец…» Днем раньше Лазутина завоевала индивидуальное серебро в 15-километровой гонке. Первое, и оттого долгожданное. Проиграла Лариса своей же соотечественнице – Ольге Даниловой. Та стартовала позже, знала график, с которым прошла по лыжне соперница, и в итоге выиграла у нее несколько секунд. Лазутина не выглядела тогда расстроенной. И все же в день второго старта я не могла не спросить Кравцова: «Как вы считаете, Лариса выиграла в первой гонке серебро или проиграла золото?» - Проиграла золото, - не задумываясь, ответил он. - Но ничего страшного в этом нет. Главное, что она почувствовала уверенность в своих силах. И лучшего психологического состояния, тьфу-тьфу-тьфу, я ей просто не могу пожелать… До Игр в Нагано Лазутиной удалось «выстрелить» лишь однажды - на чемпионате мира в канадском Тандер-Бее в 1995-м. Лариса вернулась оттуда с четырьмя золотыми медалями, но отходила от тех соревнований очень долго. Начались какие-то бесконечные болячки, которые, по мнению врачей, были прежде всего связаны с пережитой и совершенно непомерной психологической нагрузкой. Особенно тяжело Лазутина болела накануне следующего чемпионата - в Тронхейме: перенесла грипп, который дал серьезные осложнения. За это время, как водится, в сборной появились другие лидеры. Так в лыжах было всегда: перед Играми в Лиллехаммере вся подготовка строилась «под Егорову», потом, когда Люба временно ушла из спорта из-за рождения сына, - «под Вяльбе». Эта диспозиция тоже сохранялась недолго. Перед Играми в Нагано из-за длительной болезни Лены Вяльбе все было переориентировано «под Данилову». А Лазутина была вынуждена уйти из сборной на индивидуальную подготовку. Так решил Кравцов совместно с мужем спортсменки Геннадием и третьим тренером Николаем Лопуховым. Тогда, по их мнению, было крайне важно дать Ларисе возможность почувствовать себя единственной и самой лучшей. После первого «золотого» финиша – на той самой «пятерке» - пишущие журналисты, собравшиеся в смешанной зоне, Лазутину так и не дождались. Волонтер-распорядитель чуть ли не за руку долго водил чемпионку от одной телекамеры к другой в специальном загончике. Она автоматически повторяла то на русском, то на английском: «Спасибо, я очень счастлива! Очень благодарна своим тренерам, спонсорам, всем, кто за меня болел и верил в меня. И надеюсь, что Россия будет гордиться этой победой!» В какой-то момент Лариса не выдержала. На слова комментатора одной из российских телекомпаний: «Мы тебя сегодня снимаем в городе», она неожиданно жестко ответила: «Я никуда не поеду! У меня послезавтра гонка. После «пятнашки» я сутки пластом лежала, не могла в себя прийти. Так что извините». Но до того как чемпионка ушла в домик неподалеку от стадиона Хакубы, мне все-таки удалось к ней подойти. - Почему вы так горько плакали после финиша? - Слишком долго ждала этой медали. Я действительно не была расстроена после первой дистанции, но и не радовалась. Потому что сразу начала думать о следующей гонке. Мне достался не совсем удачный стартовый номер, главные соперницы стартовали значительно позднее. Я знала, что по крайней мере двое из них идут очень быстро, и вот это ожидание после финиша, когда от тебя уже ничего не зависит, стало чудовищным испытанием. Даже потом, когда меня все стали поздравлять, я никак не могла поверить, что все действительно закончилось, и я победила. - А о чем думали в тот момент? - Извините, но этого я не могу вам сказать. * * * - Она никогда не плачет, - рассказывал мне на стадионе Кравцов. - Ни-ког-да. Разве что от радости или смеха. Все копит в себе. Поэтому немногие понимают, насколько болезненно она всегда переживала неудачи. Она ведь по натуре лидер. Любое место, кроме первого, - не для нее. Когда Лазутина выиграла четыре золотые медали в Тандер-Бэе, то прыгала и кричала, как умалишенная. Подобного я ожидал и здесь. И когда увидел, как она плачет, растерялся: не знал, как подойти и что сказать. …Когда лыжницы покидали зал для пресс-конференций, ведущий вдруг задержал Лазутину и чуть шутливо сказал: - Знаете, я ведь поставил 5 тысяч долларов - все свои деньги - на вашу победу в гонке преследования. Вдруг проиграете? Лариса помедлила с ответом, а затем совершенно серьезным голосом произнесла: - Тогда я верну вам свои… Через два дня она стала чемпионкой во второй раз. Еще через три – завоевала золото в составе российской эстафеты. С учетом двух побед на предыдущих Олимпиадах, эта золотая медаль стала в ее карьере пятой. Уникален был не только этот результат. В Нагано лыжная женская сборная установила «неберущийся» рекорд – выиграла пять золотых медалей из пяти. Последняя досталась Юлии Чепаловой. * * * Наблюдая за марафонской гонкой со склонов Хакубы, я болела уже не за Лазутину. И уж тем более не за маленькую и неопытную Чепалову, для которой те Игры стали первым олимпийским стартом и которую настолько не воспринимали всерьез, что даже не доверили ей стартовать в эстафете. А за Елену Вяльбе. Именно такой она стала для Вяльбе. Только от «тридцатки» зависело, каким станет уход великой лыжницы из спорта - триумфальным или трагическим. Две свои первые индивидуальные победы на чемпионатах мира Лена одержала еще в 1989-м в Лахти . Через два года в итальянском Валь ди Фьемме она забрала сразу три золотые медали. В двух последующих мировых первенствах Вяльбе добавила еще четыре. И, наконец, стала абсолютной чемпионкой мира-1997 в Тронхейме, откуда привезла 5 высших наград из пяти. Тогда же Лена официально заявила о своем окончательном решении: уйти из спорта после Игр в Нагано. Подразумевалось - уйти олимпийской чемпионкой в индивидуальной гонке. Выдающейся лыжнице катастрофически не везло на Олимпиадах. Она 14 раз выигрывала мировые первенства, установила своеобразный рекорд по числу побед в этапах Кубка мира. На Играх-1992 в Альбервилле Лена четырежды выходила на старт индивидуальных дистанций и четырежды оставалась третьей. Побеждать удавалось только в эстафетах. Так уж сложилось в спорте, что лишь олимпийское золото позволяет вмиг компенсировать все неудачи предыдущих лет, забыть о травмах и нечеловеческих нагрузках, пролитых в подушку слезах. Не случайно среди олимпийских чемпионов, потерявших на спорте здоровье, почти не встречаются люди, которые жалели бы, что жизнь сложилась именно так, а не иначе. Никакие другие медали, вместе взятые, не способны унять боль олимпийского поражения. Особенно если этим поражением заканчивается спортивная жизнь. Но эстафетные победы не в счет. Настоящими героями в них становятся крайне редко: публика, как правило, не запоминает участников массовых, хоть и победных действ. Чемпионы так и остаются в истории статистами, и это понимают все, в том числе, и они сами. Эстафетное золото имеет и другую особенность: оно на всю последующую жизнь отравляет сознание спортсмена жаждой персональной победы. Никогда не забуду свой разговор в Нагано с трехкратной олимпийской чемпионкой Ниной Гаврылюк. В Калгари, Лиллехаммере и Нагано она бежала в «золотых» эстафетах. На мой вопрос в Нагано, не жалеет ли она, что не участвовала в заключительной марафонской гонке, Нина лишь вздохнула: - Конечно, жалею. Ведь она могла стать моим последним шансом выиграть хотя бы один раз... Вяльбе заслуживала индивидуальной победы больше, чем какая бы то ни была иная лыжница. Заявив после триумфального для себя чемпионата мира в Тронхейме, что после Игр в Нагано она уходит из спорта, Лена, по-сути, поставила себя в положение человека, который не имеет права проиграть. Но японский сценарий сложился для нее чудовищно. Провал в первой гонке, где Вяльбе финишировала 17-й, тренеры списали на неудачную смазку лыж. Главный тренер был настроен вообще не придавать этому значения и дать спортсменке шанс в двух следующих видах лыжной программы, включая гонку преследования, но взбунтовались наставники других лыжниц. В итоге после долгого и очень нервного тренерского совета Вяльбе было решено отстранить от этих выступлений, придумав формальное объяснение для журналистов: мол, лидеру команды нужно дать возможность отдохнуть, восстановить силы и как следует подготовиться к эстафете. Тех, кто взял на себя ответственность за это последнее решение, было нетрудно понять: с учетом всех предыдущих лыжных заслуг, казалось немыслимым и даже кощунственным оставить «великую Вяльбе» на ее последней Олимпиаде без медали вообще. Тем не менее, решение выглядело по отношению к выдающейся лыжнице подачкой. По справедливости, она не должна была претендовать на место в эстафетной четверке ни при каком раскладе. Гораздо больше его заслуживала Юля Чепалова, однако такой возможности дебютантке не предоставили. О том, как отчаянно она рыдала в гостиничном номере, знала тогда лишь ее соседка по комнате - Нина Гаврылюк. Она же сказала мне, едва марафону был дан старт: - Представляете, я даже разговаривать с ней побаивалась, не знала, как утешить. А за день до «тридцатки» Юля вдруг спокойно и даже как-то очень зло сказала: «И черт с ней! Подумаешь - эстафета!» Тогда мне даже не по себе стало. «Ну, - думаю, - что-то будет…» * * * ...В той марафонской гонке Лена осталась пятой. Сразу после финиша, вызывающе улыбаясь неестественно блестящими глазами, она перелезла через ограждение и зашагала к выходу со стадиона по дальнему от журналистов коридору. Хотя вряд ли нашелся бы человек, который осмелился в тот момент задать лыжнице какой бы то ни было вопрос… Вопросы так и остались неотвеченными. Стоит ли олимпийская медаль таких нервов и слез? Такого унижения? Ведь на той же самой дистанции так же, как Вяльбе, бессильно умирала на лыжне еще одна легенда лыж, итальянка Стефания Бельмондо, в чьей победе ее соотечественники не сомневались ни на секунду. Она и сама поняла, что проиграла, гораздо раньше, чем закончился бег. После 22-го километра, когда еще была лидером, но осознавала, что прибавить уже не в состоянии. И что на своей четвертой Олимпиаде она проигрывает гонку последней надежды малолетке, бегущей марафон третий раз в жизни. Много лет спустя знаменитая фигуристка Ирина Слуцкая, которая на Играх в Солт-Лейк-Сити непримиримо билась за золото с американкой Мишель Кван, и обе они проиграли 16-летней чудо-девочке Саре Хьюз, скажет мне в интервью: - Мне кажется, что олимпийское золото должно быть выстрадано. Тренировками, нервами, травмами, слезами. Мне бы не было обидно, если бы выиграла Кван. Потому что она эту медаль заслужила. Так же, как и я. Мы досконально знаем, как много лежит в этом куске позолоченного металла. А Сара Хьюз даже не догадывается об этом. Возможно, то же самое думали в Нагано о Чепаловой и Лена Вяльбе, и чемпионка Альбервилля Стефания Бельмондо… Глава 3. ВЕЛИКОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ Как же давно это было! Альбервилль, 1992 год, потрясающе красивая победа в парном катании Натальи Мишкутенок и Артура Дмитриева и серебро Елены Бечке и Дениса Петрова. Через два года в Лиллехаммере первое и второе места в парном катании снова были нашими. Вот только у Мишкутенок и Дмитриева там было серебро. Они не сделали ни единой ошибки и наверняка бы победили, будь у них в соперниках любая пара мира, кроме одной - Екатерины Гордеевой и Сергея Гринькова, чемпионов Олимпийских Игр-1988 в Калгари. В Нагано Артур приехал с другой партнершей - Оксаной Казаковой. Вернувшись из Лиллехаммера, Наташа Мишкутенок решила оставить спорт. Потом, говорят, отчаянно жалела об этом, но было поздно: Артур и Оксана уже успели выиграть чемпионат Европы, и стало очевидно, что цель Дмитриева во второй раз стать олимпийским чемпионом начала приобретать реальные очертания. Сезон-98 Казакова и Дмитриев начали не совсем удачно: на одном из этапов «Гран-при» Оксана сильно ударилась о борт, и пара снялась с турнира. Затем было выступление в финале «Гран-при» в Мюнхене, где Оксана и Артур проиграли Елене Бережной и Антону Сихарулидзе. На отборочном к Нагано чемпионате России Казакова и Дмитриев сумели получить только бронзу. А это означало, что в Нагано они отправятся в статусе третьей российской пары. Человеку, знакомому с фигурным катанием, не нужно объяснять, что это означало по тем временам. Судьи всегда в курсе внутренних национальных перестановок и соответствующим образом ведут свою политику. Другими словами, если «первая» пара не ошибается, у двух других заведомо нет шансов, как бы хорошо они не катались. * * * О том, что на самом деле происходит в закулисье фигурного катания, я представляла перед Играми в Нагано слабо. Осенью 1996 года очень серьезно заболел мой отец, и вышло так, что за весь предолимпийский сезон я не сумела выбраться ни на один турнир. Поэтому, приехав в Нагано, все свободное от лыжных гонок время проводила на катке, наблюдая за тренировками всех фигуристов подряд и сплетничая с коллегами в пресс-центре. Одной из моих любимых собеседниц многие годы была англичанка Сандра Стивенсон. О фигурном катании она писала еще тогда, когда катались Людмила Белоусова и Олег Протопопов, причем ее репортажи отличались порой такой язвительностью, что с чьей-то легкой руки к Сандре прилипло прозвище «Стервенсон». Англичанка прекрасно знала фигурное катание, мгновенно улавливала, кто в нем чего стоит, и все ее прогнозы на тот или иной счет имели обыкновение сбываться. - Не нужно было Артуру оставаться в спорте еще на четыре года после Лиллехаммера, - посетовала она в разговоре. - Сейчас уже очевидно, что его лучшие годы позади. Но я продолжаю за него болеть. Не могу оставаться равнодушной, когда вижу на льду столько страсти и самоотдачи… - А что вы думаете о двух других российских парах? – тут же поинтересовалась я. Англичанка скептически хмыкнула: - Марина Ельцова и Андрей Бушков хороши технически, но их катание слишком холодное. К тому же на льду партнерша очень часто кажется одинокой женщиной, а одинокая женщина редко находит сочувствие. Бережная и Сихарулидзе, напротив, очень обаятельны. Но вряд ли будут пользоваться популярностью в профессиональном мире, если когда-нибудь решат туда перейти. - Почему?! - Для звезд у них слишком сложные, непроизносимые имена, но, насколько мне известно, - Сандра лукаво улыбнулась, - именно на них, а не на Казакову и Дмитриева, делает ставку Тамара Москвина. Вот тут собеседница, похоже, ошибалась. Еще ни одному журналисту в мире не удавалось узнать, что на самом деле думает выдающийся тренер. Еще когда у нее одновременно катались Мишкутенок с Дмитриевым и Елена Бечке с Денисом Петровым, которых было принято считать второй парой Москвиной, Тамара Николаевна неизменно отвечала: «Я никого из них не выделяю. Каждого настраиваю только на победу». Конечно, в этом можно было сомневаться: Бечке и Петров ни разу не обгоняли своих главных соперников на крупных соревнованиях - на Играх в Альбервилле тоже остались вторыми. Но в Нагано, действительно было очевидно, что выиграть в равной мере способны как Оксана с Артуром, так и Лена с Антоном. О золотых шансах иностранных соперников думать совершенно не хотелось: как-никак на девяти последних Олимпиадах чемпионами в парном катании становились исключительно советские, а потом - российские фигуристы, и было крайне некомфортно думать о том, что традиция может быть нарушена. Ельцова и Бушков, увы, растеряли 99 процентов шансов на золото после неудачи в короткой программе. А в произвольной партнер ошибся снова, причем в двух прыжках подряд, в результате чего шесть судей из девяти поставили российскую пару следом за китайцами Шэнь Сюэ и Чжао Хонбо, которые после короткой программы занимали лишь восьмое место. С того момента, как на лед вышли главные соперники двух оставшихся российских пар - немцы Мэнди Ветцель и Инго Штойер, произвольная программа стала продолжаться не четыре с половиной минуты, а 270 секунд, в каждую из которых могло произойти что угодно. Оно и произошло: на второй минуте катания Ветцель сорвала прыжок. Хотя немецкий дуэт и получил у судей девять первых мест, стать чемпионами он мог лишь при условии, что упадут обе российские пары. А на льду уже пошел отсчет секунд катания Бережной и Сихарулидзе. Два первых прыжка - чисто. Подкрутка - словно в замедленной съемке, Лена взмывает над головой партнера, делает два оборота, Антон слишком рано протягивает руки, и... вместо того, чтобы повернуться еще на 180 градусов и закончить элемент, Бережная падает на грудь Сихарулидзе спиной… Они жутко нервничали. Москвина - величайший стратег и тактик - привезла свою группу в Нагано всего за два дня до старта, совершенно верно рассчитав, что лишний день, да что там день - лишняя минута ожидания, способен свести на нет всю многолетнюю работу, испепелив нервы до начала Игр. Именно это, как выяснилось позже, помогло Казаковой. А Лена и Антон - два маленьких, неопытных ребенка, не выдержали - сгорели. Наиболее ярким свидетельством того, что ребята не владеют ситуацией, стало их совместное падение за несколько секунд до того, как умолкла музыка. На ровном месте! Видимо, и судьи, поняв, что ошибка вовсе не техническая, почти не снизили за это падение оценки. А может быть, просто пожалели фигуристов - вспомнили, как за два года до Игр Лену увезли с тренировки в госпиталь с тяжелейшей травмой головы. И вопрос стоял не о том, будет ли она кататься дальше, а о жизни и смерти. Как бы то ни было, пятью голосами против четырех россияне опередили немцев. И судьбу золота должно было решить одно-единственное выступление. Казаковой и Дмитриева. * * * - Я абсолютно не нервничал, - сказал Артур после награждения. - Трясло меня днем раньше, после короткой программы. Но понимал, что Оксана волнуется гораздо сильнее. И что именно я должен ее успокоить. - Что вы ей сказали? - Что все абсолютно нормально. Что мы - здоровы, нет травм, а значит, все будет в порядке. Наверное, я говорил все это потрясающе убедительно. Потому что каким-то десятым чувством уловил, что она поверила мне. И успокоилась тоже. После Игр в Лиллехаммере, на даче у Москвиных под Санкт-Петербургом, куда я тогда приехала по приглашению тренеров, Артур говорил: - Спорт для меня - все. Я не хочу уходить в профессионалы, это не мое. В любителях я уже сделал все, о чем можно только мечтать: выиграл олимпийское золото в Альбервилле. Но сейчас-то проиграл. И не хочу уходить побежденным… Понимала ли Оксана, что значит для ее партнера победа? Может быть. Даже если нет, то одной ее фразы, сказанной после того, как через девять месяцев совместной работы Казакова и Дмитриев стали чемпионами Европы, было достаточно, чтобы убедиться: эта девочка никогда не сумеет радоваться серебру, в сколь бы тяжелой борьбе оно ни было завоевано. Фраза звучала так: «Я не считаю, что должна приспосабливаться к характеру Артура, несмотря на все его заслуги. Если уж он выбрал меня в партнерши, то и сам должен приспосабливаться к моему характеру. А у меня он тяжелый». Они были великолепны. Вся российская трибуна продолжала считать эти чертовы секунды даже тогда, когда все сложнейшие элементы были сделаны, и падать было решительно не на чем. Какой ценой было оплачен золотой прокат, могли по-настоящему понять лишь те, кто много лет подряд наблюдал за выступлениями Дмитриева. Еще совсем молодого. Еще - с Мишкутенок. Никогда в жизни Артур не позволял себе большего проявления эмоций, нежели, закончив выступление, галантно поцеловать руку партнерше. Здесь же он из последних сил обнял Оксану, а та по-детски уткнулась носом ему в плечо. И уже не сдерживала слез… Глава 4. ТАРАСОВА Глубокой ночью накануне олимпийского танцевального финала, когда на катке не оставалось уже никого, кроме нескольких припозднившихся журналистов, а сама я, уже выйдя из здания, ждала на остановке последний рейсовый автобус-шаттл, со стороны служебного выхода появилась Татьяна Тарасова. Она шла как-то странно: совсем медленно, тяжело припадая на ногу. С очевидным трудом добралась до ближайшей колоны, подпиравшей свод крытой автобусной стоянки, прислонилась к холодному бетону спиной и вдруг, уронив на асфальт цветы, стала сползать на тротуар. Я бросилась к ней: - Татьяна Анатольевна!!! - Все нормально, - еле слышно прошептала она. – Вот только тяжело очень. И все время хочется плакать… К тому дню на счету Тарасовой уже была одна золотая медаль. Ее выиграл Илья Кулик. Именно благодаря ему Тарасова вернулась в любительский спорт после нескольких лет работы в собственном ледовом театре. После Игр в Альбервилле она ушла туда из спорта и была искренне уверена, что это – навсегда. В 1995-м согласилась консультативно помогать Кулику (а точнее – его тренеру Виктору Кудрявцеву). Но уже в середине мая следующего года Тарасова и Кулик начали работать вместе всерьез. Это было своего рода сенсацией. Кулик ушел от человека, сделавшего из него чемпиона мира среди юниоров, затем - чемпиона Европы и, наконец, серебряного призера чемпионата мира-96. Другой вопрос, что на том мировом первенстве уже вовсю курсировали слухи, что к Кулику проявляет интерес сам Карло Фасси – легендарный итальянский тренер, «сделавший» за время своей работы в США немало олимпийских чемпионов. У Тарасовой же никогда за всю ее карьеру не было опыта работы в мужском одиночном катании. В спорте вообще не бывает ситуации более болезненной и щепетильной, чем когда уже известный спортсмен уходит от одного тренера к другому. Но такое случается. Так было с Родниной и Зайцевым, которые в 1975-м ушли к совсем юной Тарасовой от великого Станислава Жука и выиграли с ней две Олимпиады, затем с Мариной Климовой и Сергеем Пономаренко в 1991-м. Танцоры ушли к Тарасовой, проиграв чемпионат мира. Но в Альбервилле сумели выиграть, хотя, подозреваю, в мире не было в тот момент человека, который решился бы поставить на эту победу... За спиной тренера уже в то время шли непрекращающиеся разговоры, что она берет к себе практически готовых чемпионов. Как официант, подающий на всеобщее обозрение блюдо, приготовленное чужими руками. Но если разобраться, именно этот шаг – последний, оставшийся до вершины – и есть самое тяжелое, что только может быть в спорте. Не случайно тренеров, сумевших его совершить (и уж тем более – совершить дважды), всегда можно было пересчитать по пальцам. Помню, когда тренер только взяла к себе Климову и Пономаренко, а я заметила в разговоре с ней, что за короткий срок эти танцоры стали совершенно другими, Татьяна сказала: - А я и учу другому. В таком возрасте и на такой степени мастерства и надо учиться другому. Феномен Тарасовой всегда заключался и в том, что своих спортсменов она умела окружать совершенно фантастическими любовью и заботой. И терпеть при этом все их выкрутасы, если это было нужно для достижения цели. Цель-то всегда была максимальной. И Тарасова четко знала, как именно ее достичь. * * * Не было, пожалуй, в тот момент в мире фигуриста, которого я так любила бы, как Кулика. И которого до такой степени ненавидела. Сумасшедший талант. Потрясающая умница. Очаровательный мальчишка. Выдающийся упрямец и работяга. Законченный эгоист. Cамоуверенная сволочь... И все это – характеристики, которыми в разное время я в глубине души называла одного и того же человека. Я не знала, как к нему подступиться. Илья в свои 17 лет умел быть превосходным собеседником, но мог на ровном месте вдруг схамить так, что у взрослых людей пропадал дар речи. И тут же мило улыбался, отчего я каждый раз впадала в ступор, понимая, что совершенно неспособна поставить на место зарвавшегося мальца. Кудрявцев был категорически против того, чтобы Кулик ехал в 1995-м на чемпионат Европы, искренне полагая, что ученик просто не дорос до взрослого уровня. Тогда, в Дортмунде, куда Илья в итоге не только поехал, но и выиграл, я спросила тренера, не считает ли он, что был неправ. И не хотел бы взять свои слова обратно. Тренер пустился в пространные объяснения на тему, что Кулику все-таки было бы лучше повременить со взрослым дебютом, окрепнуть, поднабраться опыта, и что даже победа ученика – не повод эту точку зрения менять. Однако когда разговор был закончен и Кудрявцев ушел в раздевалку, Кулик, который стоял рядом и прекрасно слышал всю нашу беседу, прокомментировал услышанное одной фразой: «Хороший вопрос вы ему задали…» Фигурист очень долго пресекал мои попытки выяснить, что на самом деле послужило причиной расставания с прежним тренером. Говорил о том, что Кудрявцев – выдающийся специалист, что переход к Тарасовой случился по обоюдному согласию тренеров, что ему по-прежнему очень интересно работать. Но в конце 1996-го, когда я приехала в тренировочный лагерь Тарасовой в США и как-то поздно вечером разговорилась с Куликом в доме тренера, Илью вдруг прорвало: - Ну, вы же сами помните, что было в Дортмунде! Как я могу относиться к тренеру, который до такой степени не верил, что я сумею бороться? Который вообще не хотел, чтобы я ехал на тот чемпионат? Нескольких дней, проведенных тогда в Америке, мне вполне хватило, чтобы почувствовать и оценить выдержку Тарасовой. Илья работал, как проклятый. И постоянно требовал всепоглощающего внимания к собственной персоне. Как-то Тарасова задержалась и появилась на катке с опозданием. Илья уже был на льду и, увидев тренера, зло процедил сквозь зубы: «Вы опоздали на десять минут…» Возможно, было сказано что-то еще. Я лишь успела увидеть, как Тарасова в ярости шваркнула об лед секундомер. Полетели брызги льда и обломки пластмассы… Вечером Кулик заявился в дом тренера, где его ждал приготовленный Тарасовой ужин. - Я не голоден, - раздалось из прихожей. И в следующую секунду к дверям ванной полетел туго набитый пластиковый пакет: - Ваша стирка, Татьяна Анатольевна… Ужинали мы с тренером молча. Я все-таки не выдержала, поинтересовалась, почему Тарасова спускает такие вещи? - Так надо, - последовал лаконичный ответ. – Он работает, как проклятый. И очень устал. Не обращай внимания, бывает... Не обращать внимания у меня не получилось. Поэтому утром следующего дня, усевшись в машину к Кулику, чтобы вместе с ним отправиться на каток, я устроила спортсмену форменную выволочку. Он невозмутимо все выслушал и очень по-взрослому вдруг сказал: - Неужели вы не понимаете, что я и сам могу приготовить еду, все постирать. Но Татьяне нравится чувствовать, что она полностью контролирует всю мою жизнь. Что я без нее не могу. Это нужно ей, а не мне. Так что я просто играю по правилам. По ее правилам. И вообще это не имеет никакого отношения к работе… В этом Илья был абсолютно прав. В работе к нему нельзя было предъявить ни одной претензии. Он долго не мог подобрать подходящие ботинки, раскатывал одну пару за другой, отчего ноги сбивались в кровь, а с пальцев сходили ногти. Однако улыбался и терпел. Не прекратил тренироваться даже тогда, когда совсем незадолго до Игр в Нагано на тренировке пробил носок ботинка лезвием другого конька, сильно повредив пальцы. Его нельзя было не любить. Не уважать. Не обожать. Не прощать ему всего, что, действительно, не относилось к работе в рамках льда. И не было, пожалуй, в Нагано фигуриста, за которого я болела бы до такой степени. * * * Когда на табло высветились оценки Кулика за произвольную программу, и он сам, и Тарасова зашлись в хохоте прямо перед телекамерами в специально отведенном уголочке под названием Kiss & Cry - поцелуев и слез. Илья катался первым в сильнейшей группе и сделал все, чтобы поднять планку для остальных максимально высоко. Чтобы ее уже не сумел преодолеть никто другой. Стратегический расчет удался на сто процентов: соперников затрясло. Всех… - Напряжение было чудовищным, - рассказывал Кулик после. - Я чувствовал его везде - на тренировках, в коридорах, в олимпийской деревне. Оно просто витало в воздухе. Я очень волновался. Настолько, что даже не смог заснуть днем перед финалом, хотя раньше мне всегда удавалось отключиться от соревнований хотя бы на пару часов. Когда вытянул первый стартовый номер, то сначала слегка огорчился. Да, я люблю кататься первым, сразу после разминки. Но, с другой стороны, у того, кто открывает группу, оценки почти всегда чуть ниже, чем у тех, кто катается после. Впрочем, переживал я недолго и в итоге решил, что мне все-таки повезло: не уверен, что сумел бы справиться с нервами, если бы ждать выступления пришлось дольше. - Насколько вы были уверены в успехе? - Мы сделали чертову прорву работы летом, так что во всех турнирах я чувствовал себя абсолютно уверенно. Не скажу, что сезон был простым. Сначала я травмировал ногу, потом потянул спину. Но в Нагано все уже было в порядке. На самом деле я очень благодарен людям, которые работали со мной все это время, терпели мои постоянные капризы, верили в меня. Тарасовой, хореографам Наталье и Владимиру Ульяновым. Моим родителям. Они привели меня на каток, когда мне было четыре года, а, главное, сумели вложить в мое сознание очень правильное отношение к работе. Никогда не забуду, как мне помогли, когда я пробил коньком ногу: немедленно отвезли в больницу, нашли лучших врачей. - Чему вы так смеялись после выступления? - Тому, что все наконец кончилось. Тогда еще никто из нас не знал, что именно там, в Нагано, Кулик примет решение никогда больше не выступать в любительском спорте. И что там же, спустя несколько дней после победы, он безжалостно скажет Тарасовой: «Вы мне больше не нужны…» Впрочем, до этого момента Тарасовой предстояло довести до золотой медали еще одних своих спортсменов. Танцевальную пару Пашу Грищук и Евгения Платова. Олимпийских чемпионов Лиллехаммера. * * * Грищук поправила меня на пресс-конференции, когда, забывшись, я назвала ее Оксаной. Я извинилась: мол, даже после замужества женщин зачастую продолжают называть девичьей фамилией. На что Грищук мягко сказала: «Я не обижаюсь, но и вы не обижайтесь на меня, если я не буду отзываться на «Оксану», ладно?» Фантазия олимпийской чемпионки со сменой имени многим казалась дикой. В Лиллехамере она была еще Оксаной, тренировалась вместе с партнером у Натальи Линичук, но сразу после победы у фигуристки начались разногласия с тренером. Та настаивала, чтобы ученики оставили любительский спорт: на подходе у Линичук имелся еще один дуэт – Анжелика Крылова и Олег Овсянников, на которых Наталья уже тогда смотрела, как на потенциальных чемпионов Нагано и совершенно не считала нужным это скрывать. Другими словами, в группе сложилась обстановка, оказавшись в которой Грищук почувствовала себя крайне некомфортно. Просто до поры до времени было некуда уходить. Но как только Тарасова окончательно вернулась в любительский спорт, будущее пары определилось незамедлительно. У Тарасовой фигуристы выиграли европейский и мировой чемпионаты предолимпийского сезона, у нее же вернули себе статус единственной и, соответственно, любимой пары, и тут Грищук понесло: она впервые в жизни почувствовала, что судьба подкинула ей блестящий шанс стать первой в истории двукратной олимпийской чемпионкой в танцах на льду и настоящей звездой. Правда, понятие звездности складывалось в сознании одесской девчушки по американским меркам, где лучшая реклама - скандал, а цель жизни - всегда быть в центре внимания журналистов. Псевдоним Pasha - производное от passion – страсть, она придумала себе именно тогда. Обзавелась собственным публицистом и каждый шаг фигуристки немедленно становился общеизвестен: ее участие в презентации фильма «Титаник», стоимость бриллиантового колье, которое было преподнесено Грищук для участия в церемонии фирмой Шанель, знакомство с Лайзой Минелли, приглашение на съемки художественного фильма с участием Роберта де Ниро в главной мужской роли, сценический, с расчетом на будущую звездную карьеру актрисы, псевдоним. И комплименты, комплименты, комплименты... Поклонники ездили за фигуристкой толпами, млея от счастья, если им разрешалось сделать подарок. Один из таких воздыхателей, преподнесший фигуристке после победы ее и Платова на чемпионате мира-1997 в Лозанне костюм от Шанель, был приглашен в ресторан, где Грищук с партнером, тренером, мамой и знакомыми отмечала день рождения. Когда, сидя за огромным столом, я полушепотом поинтересовалась у Платова именем незнакомого персонажа, Оксана услышала и громко, на весь зал сказала: - Вы хотите знать, сплю я с ним, или нет? Нет. Он - просто друг. - И рассмеялась, картинно встряхнув белыми - под Мерилин Монро - волосами. Однако на льду Грищук и Платов были великолепны. - Ради той цели, которая у меня была - стать второй раз олимпийским чемпионом - я готов был закрыть глаза на все выходки Оксаны, которые она позволяла себе на льду и вне его, - говорил тогда Евгений. - К тому же, я рано понял, что Оксана привыкла добиваться своего любыми способами. Поэтому во многом уступал, чтобы избежать ненужных конфликтов. * * * В психологии есть понятие «синдром бабушки с сундуком», подразумевающее случай, когда при пожаре престарелая бабка в одиночку вытащила из горящего дома сундук с нажитым добром, который после несколько здоровых мужиков с трудом водворили на место. Уйдя от Линичук и понимая, что бывший тренер пользуется гораздо большим расположением руководства, нежели нынешний, Грищук и Платов были просто вынуждены вывернуться наизнанку. Как и Тарасова, которая прекрасно понимала, что ее спортсменам не простят ни единой ошибки. На Играх против них были все, включая российского судью: та откровенно «работала» на Крылову и Овсянникова. Но перевес, тем не менее, был не на стороне Анжелики и Олега. Весь предшествующий танцевальному финалу день велись непрекращающиеся разговоры о шансах двух первых пар. Большинство журналистов, наблюдавших турниры сезона, сходились в том, что сам по себе танец чемпионов «Мемориал», посвященный всем тем, кто посвятил жизнь большому спорту и безвременно ушел из жизни, - маленький шедевр, подобного которому фигурный мир еще не видел. - Мне трудно болеть за «Кармен», - имея в виду программу Крыловой и Овсянникова, извиняющимся тоном сказал американский журналист Сальваторе Цанка, более десятка лет пишущий о фигурном катании. Пояснять было ни к чему. Крылова и Овсянников пошли на очень рискованный шаг, выбрав плацдармом для составления произвольной композиции очень популярную у фигуристов, чтобы не сказать – затасканную многими поколениями фигуристов - оперу Бизе. - Я не хотела танцевать «Кармен», - сказала Анжелика на пресс-конференции. - Мне казалось, что эта музыка будет слишком избитой, под нее катались десятки известных спортсменов и пар. Должно быть, публике она тоже приелась. Но тренер Наталья Линичук все-таки убедила в обратном: что нам удастся показать совершенно иную, нежели прежде, трактовку образа. Сделать программу в принципиально новом стиле. Мне кажется, получилось. Я не видела, как катались Грищук и Платов, но наш танец я считаю лучшим. За месяц до Игр, на январском чемпионате Европы в Милане Крылова и Овсянников катались по-другому: более размашисто, быстро, и, соответственно, более впечатляюще. Они не поменяли в танце ни единого шага, но, увы, на них слишком сильно давило безумное напряжение олимпийской борьбы и боязнь ошибиться. В результате скорость скольжения чуть упала, и впечатление получилось менее ярким. Грищук и Платов не ошиблись ни разу. Впрочем, их танец настолько захватывал зрителей нарастающим, бьющим по нервам ритмом, что трибуны, казалось, на четыре минуты перестали дышать. Последние такты - и уже через секунду Паша разрыдалась прямо на льду. А у борта катка тихо плакала Тарасова. Как только были объявлены оценки, я помчалась с трибуны вниз – поздравить танцоров и тренера. Каким-то образом пробралась мимо зазевавшегося охранника в раздевалку и застыла, как вкопанная. Поперек деревянной скамейки закрытый спинами врача и массажиста российской сборной, сотрясаясь всем телом лежал Платов. Его рвало от напряжения…
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
