|
|
|
|
|
|||
Глава 1. БАРДАК ВСЕЛЕНСКОГО МАСШТАБА В день закрытия Игр в Атланте все журналисты пресс-центра с напряжением ждали выступления президента Международного олимпийского комитета Хуана-Антонио Самаранча. По уже сложившейся на нескольких Олимпиадах традиции, он неизменно вставлял в свою прощальную речь слова: «Эти Игры были лучшими в истории». В этом и заключалась интрига: скажет Самаранч нечто подобное в этот раз или нет? Он сказал. Формально прилагательного «лучшие» в его речи не было. Но там, тем не менее, хватало иных хвалебных эпитетов. И пресс-центр, услышав это, хором взвыл в возмущенном негодовании. Незадолго до отъезда в Атланту в редакцию «Спорт-Экспресса» приехал американский журналист – собственный корреспондент журнала Sports Illustrated Джефф Лилли. Он готовил большой блок интервью с российскими коллегами на тему грядущей Олимпиады. В качестве одного из собеседников ему и подсунули меня – как олимпийскую чемпионку. На вопрос американца о том, что я думаю по поводу Игр в Атланте, я необдуманно ляпнула: - Ничего хорошего. Насколько мне известно, основное население Атланты – это негры. Как показывает мой личный опыт, когда за организацию чего бы ни было берутся черные, порядка не жди. У большинства из них слишком приблизительные представления как о дисциплине, так и о пунктуальности. Джефф аж подпрыгнул: «Елена, я тебя умоляю, не произноси таких слов. Я не могу написать слово «негр» в своем материале!» Я пожала плечами. - Мне-то что за дело? Не можешь - найди другие слова. Ты же спросил меня, что я думаю? Вот именно это я и думаю. По крайней мере, у меня нет никаких оснований считать иначе... * * * Выбор Атланты в качестве столицы Игр-1996 многим казался странным. До 1984 года Игры для стран-хозяев были, пожалуй, лишь делом престижа и отличной возможностью дать мощный толчок развитию спорта в целом. Олимпиада в Лос-Анджелесе стала переломной: доказала, что при грамотной постановке дела главные соревнования современности способны приносить сумасшедшие прибыли всем, кто так или иначе участвует в их организации. Поэтому и драки за право проведения Олимпиад вышли на новый уровень. Казалось бы, Игры-96, которым суждено было пройти в год столетия современных Олимпиад, просто-таки обязаны состояться в Афинах - там, где, собственно, и родилась древняя олимпийская традиция. Но на выборах Афины проиграли. Поговаривали, что виной всему деньги, ведь именно в Атланте расположены штаб-квартиры «Кока-Колы» и телегиганта TBS. Ну а в Атланте начался бардак. Все призывы МОК к оргкомитету с просьбами хоть как-то ограничить в дни Игр количество частного транспорта на улицах наталкивались на железобетонный ответ: «Мы не можем посягать на права американского народа!» В итоге работа транспортной системы то и дело блокировалась, хотя и без того была организована чудовищно. Например, чтобы попасть из пресс-центра в бассейн (три минуты и восемь долларов на такси, из которых семь брали только за факт посадки с машину), нужно было в течение сорока минут добираться до главного транспортного узла, делать пересадку, причем ждать автобуса приходилось от двадцати минут до часа, и ехать еще сорок минут в обратном направлении. Как-то последний по расписанию, почти полуночный автобус прессы, отходящий от олимпийского бассейна, подхватил, едва отъехав от остановки, пяток местных зрителей и отправился развозить их по станциям метро. Журналисты были в ярости. Возможность закончить работу хотя бы на полчаса раньше на Олимпиадах, где, порой приходится работать круглосуточно, весьма принципиальна. Однако на это возмущение от толстенной черной американки-драйвера последовал убийственный ответ: «Это – американские граждане. А мы - на американской земле. Права соотечественников для меня первостепенны!» Когда скандал в салоне вспыхнул по полной программе, и «приблудную» публику были готовы если не линчевать, то на полном ходу выбросить из автобуса, негритянка спокойно заглушила мотор на перекрестке, открыла переднюю дверь, достала из бардачка пару гамбургеров и со словами «Надоели вы мне все…» ушла в ночь. Волонтеры информационных служб в Атланте регулярно занимали на стадионах чуть ли не всю трибуну прессы (другие места были полностью проданы зрителям), и не могли связно ответить ни на один вопрос. «Зачем вам понадобилась эта работа?» - не выдержала я как-то в гимнастическом зале. «Почему нет? - искренне удивилась собеседница, необъятным желеобразным обликом как две капли воды напоминавшая уже упомянутую мною даму за рулем. - Во-первых, дали форму. Во-вторых, я с утра до вечера бесплатно смотрю гимнастику. Знаете ли, нравится. Вы видели, кстати, сколько у меня автографов на бейсболке? Кормят, опять же, три раза в день бесплатно. Где взять протоколы? Ну, я, право, не совсем в курсе. Может быть, вам стоит спросить где-нибудь там, на улице? Там есть палаточка, из которой вроде бы носят бумажки…» Иногда действия волонтеров и вовсе теряли всякую логику. Как рассказывали мне обитатели Олимпийской деревни, в один из дней Игр охранники здания, где располагался Макдональдс, вдруг ни с того ни с сего запретили выносить на улицу мороженое. На этажи гостиничных корпусов, где жила российская делегация, по нескольку дней подряд не загружали прохладительные напитки. Нет, злым умыслом нигде не пахло: так, халатность и непоколебимая уверенность в том, что все, что делают американцы, они делают правильно. Чем ближе было закрытие Игр, тем больше мелких деталей начинало откровенно резать глаз и вызывать раздражение. Неистовые американские болельщики были готовы под завязку заполнять трибуны даже во время предварительных соревнований несмотря на проливной дождь или палящее солнце. Но как только выяснялось, что в финале не будет спортсменов США, трибуны пустели. Особенно заметно это было в состязаниях борцов, боксеров. Проплешины на зрительских местах бросались в глаза даже в телевизионных репортажах. Да и сами репортажи оставляли желать лучшего. Американские операторы без конца показывали выступления лишь «своих» спортсменов. Одна из газет опубликовала письмо, присланное жительницей какого-то маленького городка руководству ТВ-компании, обслуживавшей Игры. «Я очень благодарна вам за возможность увидеть всех наших спортсменов, - писала американка. – Но иногда, знаете ли, хочется посмотреть и на тех, кто выигрывает медали…» Апофеозом этого бреда для меня стал один из гимнастических финалов. В гимнастике соперники очень редко проявляют недоброжелательность по отношению друг к другу, сколь бы жесткая борьба ни разворачивалась между ними на помосте. Зрители, как правило, тоже поддерживают всех без исключения. Особенно тех, кто падает. Это легко объяснить: слишком жесток этот вид спорта. Слишком тяжелой ценой достаются медали и звания. Слишком рано там начинают понимать, что такое боль и какими страшными могут быть травмы. Когда же в Атланте с бревна в самом начале комбинации, не попав ступней на снаряд, упала россиянка Оксана Ляпина, зал в едином порыве взревел от восторга. Так что каждую из выигранных в Атланте российскими спортсменами золотых медалей можно было смело причислять к подвигу. Глава 2. ЧЕЛОВЕК-ЗАГАДКА До начала Игр вряд ли бы во всем спортивном мире нашелся человек, который мог подумать, что золото на обеих дистанциях баттерфляем может достаться кому-либо кроме Дениса Панкратова. К тому времени он уже был чемпионом и рекордсменом мира и потрясал публику не только своими результатами, но и совершенно необычной техникой прохождения дистанции: половину первого 50-метрового отрезка Денис проплывал под водой, работая одними ногами, и только на этом опережал ближайшего сорперника на корпус. Когда российская делегация только летела в Атланту из Москвы, в салон эконом-класса заглянул президент Олимпийского комитета Виталий Смирнов. Разговорился о чем-то с главным тренером по греко-римской борьбе Михаилом Мамиашвили и вдруг кивнул на сидящего рядом пловца: «Вот этот парень едет выигрывать две золотые медали…» На Олимпийских играх в Барселоне от Дениса тоже ждали медали. Как минимум – серебряной. Но там он остался шестым. Почему - я никогда особенно не интересовалась. Для газеты требовались интервью с теми, кто победил, а дружеского общения у нас не получалось. Денис оставался единственным из всей команды, кто упорно, несмотря на не бог весть какую разницу в возрасте, продолжал величать меня на «вы». Все мои попытки объяснить ему, что при такой форме общения я чувствую себя крайне некомфортно, разбивались об одну и ту же фразу: «Я так привык…» И это сохраняло дистанцию в отношениях. Разоткровенничался он лишь однажды – в 1995-м, на одном из летних турниров по плаванию, где я по обыкновению, помимо журналистской работы, выполняла в команде функции переводчика, менеджера, мамки, няньки и «прислуги за всё». Панкратов тогда установил свой первый мировой рекорд, плюхнулся без сил на кем-то подставленный стул и, обращаясь ко мне, прошептал: «Раскажите им что-нибудь обо мне сами, пожалуйста. Я что-то совсем ничего не соображаю». Журналисты там бегали за Панкратовым и за его тренером Виктором Авдиенко стаями. Громогласно восхищались нестандартной для дельфиниста техникой, и, сами того не желая, усадили Авдиенко на его любимого конька: о тонкостях стилей своих подопечных волгоградский тренер всегда мог рассуждать часами. В итоге он настолько заморочил журналистам голову, что в отчете французской L'Equipe появилось следующее: «Панкратов - это не что иное, как хорошо отлаженная и чудовищно мощная машина, которая управляется головой и способна развивать любую скорость». Мне Авдиенко тогда рассказывал совсем другое. Отбесновавшись после рекордного заплыва своего ученика на трибуне и чуть не поломав мне ребра объятиями («Ты что, ничего не понимаешь? Он мировой рекорд установил!!!»), он вдруг заговорил о том, что дети из благополучных семей в спорт не приходят. А идут большей частью те, кому нечего есть. Поэтому он и переживает за них по-сумасшедшему. Защищать-то их некому. Рассказал и о том, как много лет назад 12-летний Денис неудачно упал в летнем лагере, перерезав запястье осколком бутылки, которая валялась в траве. И он - Виктор - волок его на себе через лес, нa шоссе, и ни одна машина не хотела останавливаться... Сам же Панкратов, которого я все-таки, когда схлынули эмоции, заставила отвечать на свои вопросы, вдруг сказал вспоминая о Барселоне: - Я никогда и никому не говорил об этом, но у меня ведь там все деньги украли. Это обнаружилось буквально за десять минут до отъезда в бассейн. Понимаете, сейчас бы плюнул и забыл. А тогда... У меня мама всю жизнь, когда еще нормальные деньги были, 160 рублей в месяц получала, меня тянула, и те мои деньги были первой в жизни премией, которую я заработал на соревнованиях. Полторы тысячи долларов… Я их в Барселону и привез-то, чтобы что-то домой и для мамы купить. А самым гнусным во всей этой истории было то, что деньги пропали в олимпийской деревне, где, кроме своих, никого не было. Это меня очень здорово выбило тогда из колеи... * * * «Он странный, - говорил мне о Панкратове бывший ватерполист итальянской сборной, главный редактор журнала Nuoto Камилло Каметти. - Ведет себя не так, как остальные, не так плавает. Никогда нельзя сказать, в какой он форме, - все тренировки выглядят по-разному. А если плывет быстро, то опять же никто не знает, как быстро финиширует. И как быстро он вообще способен плыть. Человек-загадка». Олимпийский сезон складывался для Панкратова катастрофически неудачно. Зимой спортсмен установил два мировых рекорда на этапе Кубка мира в Париже, но они не были засчитаны. По правилам международной федерации плавания каждый такой рекорд должен в обязательном порядке сопровождаться допинг-контролем. Только после того, как проба рекордсмена официально объявлена отрицательной, результат получает статус рекордного. Но у французских организаторов, как назло, в тот день закончились лабораторные пробирки. Европейские газеты запестрели заголовками «Панкратов не прошел допинг-контроль» и в сознании множества людей между фамилией российского пловца и словом «допинг» автоматически появился знак равенства. Еще более неприятным было то, что международная федерация, не утвердив рекорд, не удосужилась поставить в известность ни самого пловца, ни российскую сторону: Панкратов и Авдиенко узнали об этом из выпуска новостей. Летом Денис простудился во время двухмесячного сбора во Франции, простуда перешла в бронхит, и, даже приехав в Атланту, он не мог отделаться от неприятной тяжести в легких. К тому же на разминке перед предварительными заплывами Панкратов оказался позади немца Цикарски, тот нечаянно ударил его ногой по кисти и выбил Денису палец... Накануне первого финала – на дистанции 200 метров - Виктор Авдиенко выглядел невменяемым. Позже он объяснил: - У Дениса вдруг, несмотря на все эти неприятности, появился сумасшедший ход на «сотне». Но дело в том, что двести метров так плыть нельзя - невозможно удержать скорость от старта до финиша. Слишком разные эти дистанции. Не случайно 100 и 200 метров баттерфляем одновременно на Олимпийских играх за последние 24 года - со времен великого Марка Спитца - не выигрывал ни один пловец. И я испугался. И сам Денис испугался - после разминки два дня назад вылез из воды с квадратными глазами: мол, вперед тащит так, что не знаю, что делать. Я умолял его не плыть на рекорд (в этом случае спорттсмен иногда теряет контроль над собой), а спокойно контролировать ситуацию. Потому что не знал, насколько быстро готовы проплыть остальные. Можно протащить на себе соперника до самого финиша, а потом не суметь от него уйти… Сам Панкратов вспоминал иначе: - Я зверски устал в утреннем заплыве. Первую половину дистанции прошел быстрее мирового рекорда, а потом, видимо, сработало чувство самосохраниния. Поэтому в финале решил не экспериментировать со скоростью и, действительно, не думать о рекорде, а плыть только на победу. Прекрасно понимал, что ее все ждут, и это страшно давило. После того, как перед моим финалом первую золотую медаль выиграл Саша Попов, стало немножко легче. Ну, а по-настоящему я почувствовал, что полностью владею ситуацией, только после того, как финишировал первым. Спустя день Денис стал двукратным олимпийским чемпионом, выиграв стометровку. На этот раз – с мировым рекордом. И я даже не могла в тот момент представить себе, что несколько лет спустя, уже закончив плавать, он скажет мне в интервью: - Игры в Атланте стали для меня огромным разочарованием. В тот день я явно повзрослел. 20 лет я шел к этой цели. Единственной цели своей жизни. Авдиенко приучил всех своих учеников, что никакие достижения, кроме победы на Олимпийских играх, не имеют никакого значения. Мы все искренне верили в это. Если бы мне перед тем заплывом в Атланте сказали: «Ради того, чтобы выиграть, ты должен умереть», я бы сознательно на это пошел. Был готов завершить свою жизнь ради олимпийской победы. Это такая цель, что жизни не жалко. Я искренне верил, что если выиграю Олимпиаду, то как только коснусь бортика, непременно произойдет что-то грандиозное. А когда я его коснулся и ничего не произошло… Это были обычные аплодисменты, обычная – причем чужая – радость. Меня же переполняли самые противоречивые чувства… Я понимал тогда, что должен выиграть во чтобы то ни стало. Всем должен. Руководству, тренеру, ребятам из команды, ребятам, которых я выбил из этой команды, отбираясь на Игры. Наверное поэтому первой мыслью было: «Я отдал все долги». А второй – что двадцати лет моей жизни этот момент не стоит. Мне было жаль этих двадцати лет… Глава 3. 2:0!!! 25 июля 1996 года Америка жаждала получить кумира. Им в 19.56 по местному времени, на которое был назначен финал на 50 метров вольным стилем, должен был стать Гэри Холл. Впрочем, точно с таким же нетерпением местная публика валила в бассейн двумя днями раньше – на королевскую для спринтеров-кролистов дистанцию – стометровку. Этот вид программы испокон века считался в плавании столь же элитным, как стометровка в легкой атлетике, как поединки профессиональных боксеров-тяжеловесов. К тому же, за всю историю плавания лишь одному человеку - легендарному Джонни Вайсмюллеру, Тарзану - удавалось выиграть стометровку на двух Олимпийских играх подряд - в 1924 и 1928 годах. А ведь великих спринтеров после него в вольном стиле было немало: Дон Шолландер, Марк Спитц, Роуди Гейнс, Мэтт Бионди... За предшествующие Атланте пятьдесят лет лишь пятерым неамериканцам (считая победителя московских Игр, где не участвовали спортсмены США) удавалось стать на «сотне» обладателями вожделенного золота. Одним из них стал Александр Попов. В 1992-м в Барселоне. Та победа (при живом Мэтте Бионди!) возмутила Америку до глубины души. Так что в Атланте страна жаждала реванша. Майки и транспаранты с надписью «Вперед, Гэри! Мы любим тебя!» на лотках и с рук шли «на ура». Однако стометровку Холл проиграл. Осталось уповать на 50 метров. * * * На самом деле американец был просто обязан выиграть эту дистанцию. Есть масса мелких признаков, по которым специалисты способны достаточно достоверно оценить соотношение сил на дорожке. Все они были не в пользу Попова. Первую половину стометровки Холл и в предварительном заплыве, и в финале начинал быстрее Попова. В эстафете 4x100 проплыл свой этап с феноменальным результатом - 47,45, показав на половинной отметке 21,87 – почти на секунду быстрее, чем на этом же отрезке Попов. Успел зарекомендовать себя как самый быстрый стартующий: на всех без исключения дистанциях время стартовой реакции у Холла было как минимум на десятую быстрее, чем у его главного соперника. И если на «сотне» это было не так принципиально – Саша успевал нагнать американца и выиграть у него финиш, то на «полтиннике» могло оказаться решающим. Была еще одна причина всепоглощающей любви всей страны к своему спринтеру. Американцы, как никакая другая нация, обожают, когда за человеком стоит не просто результат, но story – душещипательная история падений и взлетов. Отец Гэри представлял Америку на трех Олимпийских играх подряд. В Монреале нес флаг США на торжественном открытии Игр. А несколькими днями позже весь мир обошел снимок: бронзовый призер Игр на дистанции 100 метров баттерфляем Холл делает круг почета вокруг бассейна, держа на руках двухлетнего Гэри. Гэри Холла- младшего. Когда младший занялся плаванием, тренеры клуба отнеслись к этому достаточно скептически. Практически никогда, даже находясь в великолепной форме, Холл-младший не был способен показать высокий результат. Сгорал от дикого желания стать первым. И мучился подспудной мыслью о том, что его имя постоянно сопровождает приставка «сын знаменитого спортсмена». Мне рассказывали, что именно тогда, во времена юниорских выступлений у Гэри появилась привычка надевать на голову перед ответственными соревнованиями наушники плейера, максимально увеличивая громкость, - чтобы отвлечься. Первым серьезным успехом американца стало серебро чемпионата мира-1994 в Риме на дистанции 100 метров вольным стилем. Тогда он проиграл Попову 0,3 секунды и был абсолютно счастлив. Сразу после возвращения Холл сменил тренера, перейдя к известному в США Майку Боттому, но особого прогресса не последовало. Даже на отборочном чемпионате США пловец проиграл Джону Ольсену, с трудом попав в олимпийскую команду. А в Атланте заявил во всеуслышание: «Я приехал выигрывать и сделаю это непременно!» Ни один из дней, предшествовавших выступлению, не обходился без того, чтобы служба информации не опубликовала очередное интервью с Холлом. «Когда рекордсмен мира Том Джеггер проиграл отбор и не попал в олимпийскую команду, он лично подошел поздравить меня и сказал: «Побей русского!» Я пообещал, что сделаю это...» «...Попов боится меня. Он не смотрит мне в глаза, потому что знает, что на меня не действует его гипнотический взгляд!» «...Я - самый быстрый пловец в мире. Попов - чемпион. Но его время прошло в Барселоне» «...Мой отец звонил мне, чтобы подбодрить. На самом деле он волнуется. Я же спокоен и уверен в себе. Атланта - мой шанс. И я не намерен его упустить!..» Американские средства массовой информации сделали все, чтобы к началу Игр вовлечь в дуэль Холл - Попов всю страну. Президент США Билл Клинтон сказал, что непременно найдет возможность лично приехать на состязания спринтеров, чтобы поддержать своего спортсмена. Каждое появление Холла на бортике трибуны встречали нечеловеческими воплями и овацией. Радиоинженеры бассейна лично поинтересовались у пловца, какую музыку он хотел бы слышать, выходя на старт… * * * За год до Игр в Атланте Попов приехал на чемпионат Европы в Вену за неделю до соревнований и ждал тренера. Геннадий Турецкий должен был прилететь туда из Америки, где австралийская команда выступала на Тихоокеанских играх. Он не прилетел. В самолете, которым тренер летел в США, чтобы присоединиться там к сборной Зеленого континента, Турецкому стало плохо, он, падая, вцепился в стюардессу, вместе с ней рухнул на одного из пассажиров, в салоне поднялась суматоха, и пилот принял решение совершить незапланированную посадку на Гавайях. Поскольку виновником этого признали именно Турецкого, тренера сняли с рейса, авиакомпания обратилась в суд, а тот вынес неожиданное решение: подвергнуть подсудимого месячному заключению в местной тюрьме. Сам Турецкий позже вспоминал свою «гавайскую отсидку» с иронией. За месяц вынужденной изоляции он начал писать книжку, разработал парочку необходимых для работы компьютерных программ. Да и скучать ему особенно не приходилось: выдающегося российского тренера регулярно навещал в тюрьме не менее выдающийся американский пловец, трехкратный олимпийский чемпион Роуди Гейнс. - Наверное, я не должен волноваться. В конце концов, с тех пор, как Турецкий стал работать в Австралии, мне, в основном, приходится ездить на соревнования в одиночку. Но мне его не хватает. Особенно тогда, когда начинаю чувствовать, что плыву не так быстро, как хотелось бы. И некому подсказать со стороны. Выиграть здесь, в Вене, мне не помешает ничто. Но в следующем году - Олимпийские игры. А это гораздо сложнее, чем все остальные соревнования вместе взятые. Надо быть уверенным в себе и полностью доверять тренеру. Я же все чаще и чаще думаю о том, что тренер уже два года не видел меня на соревнованиях... За две недели до Игр в Атланте Попову предстояле пережить еще один удар. Руководство австралийской олимпийской сборной выставило Турецкому ультиматум: во время Игр он не имел права не только работать с Поповым, но даже разговаривать с ним на территории бассейна. К тренеру был даже приставлен видеооператор, который снимал все действия и передвижения Турецкого на пленку. Поэтому все общение тренера с учеником сводилось большей частью к коротким беседам на пути от бассейна к олимпийской деревне. За несколько дней до первого старта я увидела звездную парочку у входа на стадион. Направилась было в их сторону, однако Геннадий, с которым мы к тому времени были знакомы, что называется, тысячу лет, как бы невзначай встал у меня на пути. Оттеснил в сторонку, попросил закурить. И по своему обыкновению – без предисловий, словно мы виделись в последний раз не два года назад, а вчера, начал рассказывать: - Знаешь, многие тренеры делают ошибку, начиная настраивать пловца перед стартом, а потом удивляются, если случаются неудачи. А удивляться тут нечему. Игры начинаются как минимум за три недели до их открытия. Продумывать необходимо каждый поступок, каждое слово, сказанное спортсмену. Ведь слово coaching в английском языке имеет 14 различных толкований. Бегать по бортику с секундомером - лишь одно из них, причем далеко не самое главное. Ни в коем случае нельзя позволять своему пловцу почувствовать твое волнение - это мгновенно передается. Даже общение с журналистами я стараюсь ограничить до минимума. Потому что каждая дополнительная мысль о предстоящем старте высасывает из спортсмена энергию… Турецкий резко замолчал, посмотрел на меня в упор и неожиданно жестким тоном сказал: - Не подходи к Сашке сейчас. Не нужно. Прошу тебя об этом только потому, что знаю: ты поймешь меня правильно. Обижаться было глупо. Я не меньше, чем Турецкий, хотела, чтобы Попов совершил в Атланте невозможное. Его первая победа была все-таки в какой-то степени закономерной: начиная с 1991 года Саша не проиграл стометровку ни разу. Но 50 метров в плавании всегда считались лотереей. А тут еще этот Холл с его скоростями… В день второго финала, когда стало известно, что визит Клинтона в бассейн все-таки состоится, тренеров снова залихорадило. После долгих совещаний в штабе российской делегации на переговоры с Турецким отправился его близкий друг, приехавший в Атланту одним из руководителей команды: - Гена, мне поручено тебя предупредить, чтобы вы с Сашкой были предельно осторожны. Одному богу известно, на какие эксцессы способна американская публика в присутствии своего президента… Турецкий лениво потянулся, щурясь на солнце. Зевнул: - Вообще-то мы сегодня планировали вздрючить только Холла… Придется – и Холла, и Клинтона… Первое, что я увидела, войдя вечером в бассейн, - абсолютно спокойного Турецкого на бортике разминочной ванны. Он улыбнулся, помахал рукой и, видимо, почувствовав мое беспокойство, крикнул: «Все в порядке!» - Я перестал беспокоиться после первой дистанции, - рассказывал Турецкий позже. - Увидел, что Сашка преодолел психологический барьер, который был перед началом соревнований. Что он полностью контролирует ситуацию и при этом спокоен сам. ...За считанные секунды до того, как должен был грянуть марш, под который участников финала выводили на старт, телеэкраны вдруг крупным планом показали лицо Попова. Он улыбался. * * * На стартовую позицию Гэри Холл вышел, сжимая в руках плейер. Уши были стиснуты громадными - в полголовы - наушниками. Отсутствующий взгляд. Слишком отсутствующий, чтобы поверить в его спокойствие. Холл суетился, раздеваясь. Отказался от традиционной серии боксерских ударов по воздуху, как делал все предыдущие дни. Сложил костюм в специальный ящик, зачем-то вытащил снова, вновь бросил в ящик, встал на тумбочку... И точно под зуммер стартера ушел на дистанцию. На 0,1 быстрее Попова. Через 22,13 для него все было кончено. На следующий день одна из американских газет вышла с заголовком: «У Попова слишком длинные руки», - подразумевая касание, выигранное русским пловцом и опрокинувшее надежды Холла на победу. Каким образом Саше удалось выиграть это заключительное движение, не понял даже он сам. Спуститься на бортик сразу после заплыва, чтобы поздравить Попова и Турецкого, мне не удалось: единственный выход был наглухо перекрыт полицейскими. По коридору, с опозданием направляясь в почетную ложу, в окружении многочисленной свиты шёл президент США. Он еще ни о чем не знал... На пресс-конференции Гэри Холл по-прежнему держался с апломбом: - Конкуренция на дистанции 50 метров всегда такова, что каждый из нас был способен сражаться за медаль. - Серебряную медаль, - произнес кто-то вполголоса за моей спиной. Попов же, когда микрофон оказался в его руках, заметил: - На меня так же, как и на других, действовало давление трибун. Как они были настроены, вы видели сами. Что же касается Гэри Холла, у него был шанс. Может быть, он даже не догадывается, насколько этот шанс был велик… * * * Позже мы с Поповым еще не раз вспоминали те победные выступления. - Мы ведь и правда готовились ко всему, - говорил Саша. - Турецкий очень часто повторял, что слияние американского патриотизма и тех денег, которые перед Играми американцы начали вкладывать в спорт вообще и в плавание в частности, может обернуться совершенно непредсказуемыми последствиями. Предупреждал меня насчет возможных провокаций. Я, кстати, более чем уверен, что история с его тюремным заключением на Гавайях в очень большой степени была спровоцирована. Посудите сами: Турецкий летел в США один, без команды. Но едва самолет успел совершить посадку, как американские журналисты уже располагали детальной информацией - включая и то, что на Олимпийских играх я вполне могу оказаться без тренера. Когда я сам на американском самолете летел в Атланту, то был просто потрясен, насколько наплевательски относится весь экипаж к тем, у кого в речи чувствовался хоть малейший акцент. К «своим» штатники всегда относились по-особому. Но столько пренебрежения к иностранцам я увидел впервые. Проявлялось оно во всем, даже в мелочах. Когда же прилетел в Атланту, то ужаснулся: огромное количество волонтеров, которые не только ничего не знают и ни за что не отвечают, но всем своим видом дают понять, что хозяева здесь – они, и порядки установлены тоже ими. Впрочем, я уже ни на что не обращал внимания. Это трудно объяснить, но меня не покидало ощущение, что все, что происходило вокруг, происходит не со мной, а где-то совсем в другом измерении. А я - один. Наедине со своими мыслями, ощущениями... - Не было страшно проиграть? - Я допускал возможность того, что выиграет Холл. Когда он утром в день финала на стометровке, не напрягаясь, проплыл дистанцию за 48,9, у меня волосы зашевелились. При этом я прекрасно понимал, что просто так победу не отдам. Если приходится плыть быстро, после финиша обычно накатывает страшная болевая волна. Когда я испытывал это, то каждый раз отдавал себе отчет в том, что однажды у меня просто могут не выдержать сердце, почки, печень, мозг. И подсознательно всегда чувствовал какую-то грань, которую лучше не переступать. В Атланте же я совершенно трезво понимал, что, если понадобится, пойду на любое сверхнапряжение. Я редко волнуюсь во время соревнований. Тут же меня всего колотило. Сказалось, видимо, и то, что до Игр я больше двух месяцев нигде не выступал, а от соревнований очень быстро отвыкаешь. Я всегда пытаюсь поспать перед финалом, заснул и тогда, но последним ощущением было выскакивающее из груди сердце. Проснулся же необычайно спокойным. Вот тогда я и почувствовал это ощущение внешнего кокона: я - внутри, а остальное меня не касается. Наверное, это меня и спасло. Подсознательно я понимал, что главное - заставить себя ничего не слышать. Потому что стоило хотя бы на секунду обратить внимание на то, что происходит на трибунах, думать о чем-то другом становилось просто невозможным. Я видел, как у многих в этот момент наступал шок, избавиться от которого за секунды, остающиеся до старта, оказывалось невыполнимой задачей. А вот сам заплыв на стометровке - все-таки она была в Атланте моей главной дистанцией - вообще помню очень смутно. Разве что последние два гребка. Они были словно в замедленной съемке - в голове успела проскочить тысяча мыслей. - О чем? - Ну, что я не могу прибавить - руки уже не в состоянии разгребать воду, что Холл - я его видел боковым зрением под водой - тоже не может прибавить, что ни в коем случае нельзя снижать темп, что у меня вот-вот начнет темнеть в глазах... До Атланты всегда, когда доводилось плавать «сотню», у меня на последних гребках неизменно присутствовало чувство, что я выиграл. В Атланте такого чувства не было. - А что было после финиша? - Отчетливо помню лишь сумасшедший страх от мысли, что я должен посмотреть на табло… Глава 4. РЕПОРТАЖ ИЗ ПОЛИЦЕЙСКОГО УЧАСТКА По-моему, это была пятница. Впрочем, это совершенно точно была пятница, потому что все репортажи, запланированные на субботний номер, были переданы в Москву с утра, впереди маячил выходной – последний на Играх в Атланте - и по этому поводу в офисе «Спорт-Экспресса» планировалась грандиозная вечеринка с участием соседей по пресс-центру – журналистов французской L’Equipe. На сдвинутых в центре столах громоздилась нарезанная закуска, черная икра и в меру запотевший «Сабонис» - так на нашем журналистском слэнге именовалась трехлитровая бутылка водки Smirnoff. Прыжки в воду – заключительный финал мужчин на 10-метровой вышке – я намеревалась посмотреть по телевизору. По уговору с шефом бригады Владимиром Гескиным мне в этот день было дозволено не ехать в бассейн. С одним, правда, «но»: в случае победы Дмитрия Саутина я была обязана любым способом – хоть лично, хоть по телефону - взять у него интервью. Свой первый финал в Атланте – на трехметровом трамплине – Саутин проиграл. Не попал даже в призеры. И я почему-то решила, что парень просто не в форме. Соответственно, и ехать в бассейн не видела никакого смысла. Тем более, что после предварительных соревнований на вышке Дима шел вторым. - Сейчас кому-то придется ехать в бассейн… - сочувственно произнес мой коллега Сергей Родиченко. И, взглянув на часы, стрелки которых приближались к 11 ночи, добавил, повернувшись в мою сторону: - Пойдем, несчастная… Я провожу тебя до такси. Такси перед пресс-центром не оказалось. Первая машина появилась из-за угла спустя 15 минут, когда на тротуаре, помимо меня, уже скопилась целая группа страждущих. Все вместе мы бросились наперерез автомобилю, и в этот момент на проезжей части вдруг нарисовался лилово-черный, бритоголовый, двухметрового роста регулировщик. - Вернитесь на тротуар, - вопил он во весь голос. – Это – приказ! Я уже успела первой распахнуть дверь машины, поэтому посчитала, что ко мне эти вопли не относятся. Полицейский вцепился в мою руку и стал оттаскивать меня в сторону. Не долго думая, я наотмашь ударила его по запястью. В следующую секунду моя рука оказалась вывернутой за спину, и черные пальцы сменились металлическим кольцом. Сопротивляться почему-то больше не хотелось… В полицейском отделении было почти пусто. Несмотря на все попытки Родиченко прорваться вместе со мной внутрь, его не пропустили – оставили ждать в коридоре. В комнате трое столь же здоровенных, как и мой сопровождающий, негра лениво пили кока-колу и смотрели телевизор. Почему блюстители законности выбрали для просмотра прыжки в воду, было полной загадкой: параллельно транслировали баскетбол. Видимо, мне просто повезло. И я нахально прямо в наручниках уселась перед экраном досматривать финал, предварительно потребовав начальника. Его не было. Впрочем, в тот момент и мне было не до него: Саутину оставалось выполнить заключительную попытку. * * * 10-метровая вышка оставалась в Атланте последней Димкиной надеждой и, в какой-то степени последней надеждой белых: синхронных прыжков в программе Олимпиад тогда еще не было, и все три предыдущие золотые медали в индивидуальных видах были выиграны китайцами. В 1979 году, когда китайские прыгуны впервые появились на международных соревнованиях (это случилось на Универсиаде в Мехико), Саутин еще и не начинал прыгать в воду. В бассейн он пришел вместе с тренером Татьяной Стародубцевой два года спустя - из гимнастики. В 1991-м Дмитрий впервые выиграл юниорское первенство Европы. В 1992-м завоевал бронзовую медаль на Олимпийских играх в Барселоне. В 1993-м стал первым на взрослом чемпионате Европы на 10-метровой вышке, а еще через год выиграл чемпионат мира. Правда, уже тогда его «вышечное» будущее выглядело крайне неопределенным: у Димы начались серьезные проблемы с кистью руки. Уберечься от подобных травм в прыжках с вышки еще не удавалось никому. Постоянная нагрузка на кисти рук при входе в воду неизменно приводит к растяжению связок - столь привычному, что на боль просто не обращаешь внимания. Бинтовать кисть целиком, чтобы зафиксировать ее в неподвижном положении, нельзя: нарушается чистота входа в воду. Без бинтов каждый прыжок становится пыткой. К олимпийскому сезону рука у Саутина превратилась в комок пульсирующей боли: в запястье защемились нервные окончания, началось воспаление сухожилий. Врачи рекомендовали лишь один метод и тот – неприемлемый: перестать прыгать с вышки. Оставалось терпеть. Самое удивительное, что, несмотря на травму, приблизиться к Саутину на каких бы то ни было соревнованиях олимпийского сезона не удавалось никому. Перед Играми газета USA Today опубликовала статью, озаглавленную «Русский робот», подразумевая несокрушимость чемпиона мира. Американским журналистам было проще думать именно так: в этом случае поражение своих прыгунов, у которых против китайцев не было ни единого шанса, выглядело не столь обидным. Однако, увидев заголовок, больше всех оскорбились именно американские прыгуны: в их кругах Саутин уже несколько лет имел уважительное прозвище The Man – Человечище! Что тут скажешь – действительно, последняя надежда белых... Точка была поставлена Саутиным эффектно: он стал олимпийским чемпионом и единственным спортсменом, которому за последний прыжок была почти единогласно выставлена высшая судейская оценка - 10 баллов. * * * ...Кажется, в этот момент я завизжала. Во всяком случае, офицер, который периодически в течение соревнований пытался выяснять, говорю я по-английски или нет (в чем я решительно не сознавалась), подошел снова. Уже вместе со своим шефом – сонным полутораметровым черным колобком, который был поперек себя шире, и обиженным мной громилой. - Она меня побила, - плаксиво нудил регулировщик. - Вы его ударили, потому что он – черный? – грозно спросил колобок. - Говорите пожалуйста медленнее, наивно хлопая глазами попросила я, выгадывая время. – Я очень плохо понимаю по-английски. Начальник чуть ли не по буквам повторил: - Вы ударили нашего сотрудника потому что он – черный? В голове тревожно звякнул предупреждающий сигнал. Я улыбнулась, продолжая строить из себя идиотку. - Вообще-то, мне наплевать, черный он, зеленый, или красно-коричневый. В моей стране мужчины так не ведут себя по отношению к дамам. Мне рассказывали, что в Америке – тоже. Видимо, обманули... Зовите консула и переводчика, сэр! Я действительно не понимаю, чего вы от меня хотите... Толстяк уже молча, с тяжелым вздохом открыл ключом наручники и положил передо мной предусмотрительно составленный его служащими протокол, предписывающий явиться 15 августа в городской суд Атланты. За избиение полицейского. - Вы всерьез рассчитываете, что я это подпишу? – почуяв близкую свободу, язвительно поинтересовалась я. – Консула, босс, консула… Он лишь устало махнул рукой: «Вы можете идти…» История имела совершенно неожиданное продолжение. Ни в какой суд я, естественно, не явилась и всю обратную дорогу из Атланты в Москву выслушивала соболезнования коллег относительно того, что американскую визу мне, скоре всего, не дадут больше никогда в жизни. А спустя пару месяцев в США полетел мой младший брат. В России у него был солидный по тем временам оружейный бизнес, он мотался на все без исключения профильные выставки, одна из которых и проходила в 1996-м в Атланте. В процессе совместного выпивания и последующего братания с блюстителями порядка Мишка вслух вспомнил инцидент, «приключившийся в Атланте с его любимой сестрой». Шеф полиции изменился в лице: - Господи, это был такой позор... Не представляете, сколько времени нам пришлось потом отдуваться за те Игры. Мои охламоны ухитрились точно так же приволочь в участок в наручниках жену канадского посла, посчитав, что она как-то не так переходила улицу... А вашей сестре передайте, умоляю, что если когда-нибудь она захочет еще раз приехать в Атланту, она будет персональным гостем всего нашего управления... Вернувшись в Москву и изложив мне в красках всю эту историю, Михаил потянулся за сумкой и извлек из нее полицейскую фуражку с кокардой и нагрудный, величиной с ладонь, эмалевый номерной знак. - А вот это меня просили передать тебе лично в руки. Считай, что это – скальп... ГЛАВА 5. ПЕРЕКУР С ЛЕГЕНДОЙ Под раскидистым деревом у служебного входа в олимпийский бассейн стоял четырехкратный олимпийский чемпион Грег Луганис и курил. Захотелось зажмуриться и потрясти головой. Что с того, что двадцать лет назад мы выступали с ним на одних Играх — в Монреале? Там Луганис был всего-навсего дебютантом — шестнадцатилетним дарованием американской команды, которому, несмотря на феноменальное выступление, так и не удалось победить. Но потом он дважды стал олимпийским чемпионом в Лос-Анджелесе, дважды — в Сеуле, несколько лет снимался в различных голливудских студиях, играл в бродвейском мюзикле, наконец, признался в том, что со времен Сеула ВИЧ-инфицирован и написал книгу о своей жизни, которая разошлась по стране миллионным тиражом. То есть превратился в легенду. А легенды, согласитесь, не могут просто так стоять под деревом и курить. И все-таки это был он. Я подошла сзади и безразлично произнесла: «Мне говорили, что в Америке не курят». Боже, сколько радости было в его глазах! — К черту Америку! Ты давно здесь? Мы же не виделись тысячу лет. — Ты комментируешь соревнования? — Нет, только смотрю. Не так часто, кстати. Но каждый раз думаю о том, что это — очень большая часть моей жизни. Лучшая часть. — И задумавшись, вдруг добавил: — А Сюн Ни прыгает до сих пор... У китайца Сюна Ни Луганис выиграл в Сеуле на десятиметровой вышке 1,14 балла. Многие посчитали тогда его победу несправедливой, но она была фактом. И сразу после тех Игр Луганис объявил , что заканчивает карьеру. Думаю, в истории прыжков в воду не было более драматичной судьбы. Для начала эта судьба отняла у Луганиса совершенно реальную возможность стать шестикратным олимпийским чемпионом: Олимпийские игры 1980 года, на которые пришелся самый расцвет карьеры Луганиса, американские спортсмены были вынуждены пропустить из-за бойкота. В спорте не очень приветствуется сослагательное наклонение, но в том, что Луганис без труда выиграл бы в Москве оба вида прыжковой программы, не сомневался никто. * * * — Ты помнишь это, Грег? — Еще бы. Это был один из самых тяжелых моментов в моей жизни. Дело в том, что вся моя подготовка к тем Играм была подчинена одной-единственной цели — выиграть у двукратного олимпийского чемпиона Клауса Дибиаси. Мой тренер Сэмми Ли сам дважды побеждал на Олимпиадах, он прекрасно знал, что это такое, и готовил меня к борьбе на самом высоком уровне. Более того, приехав в Монреаль, мы оба понимали, что у меня практически нет слабых мест. Когда в финале я завалил предпоследний прыжок — три с половиной оборота вперед, Сэмми так ругался, так кричал на меня... Пожалуй, я впервые видел своего тренера в таком состоянии. Да и сам был совершенно раздавлен случившимся. Чувствовал, что подвел всех сразу — тренера, страну, свою семью, друзей, людей, которые в меня верили... Казался сам себе абсолютно бессмысленным, бесполезным, не заслуживающим внимания и снисхождения существом. Ощущать все это в шестнадцать лет было настолько невыносимо, что я непрерывно думал о самоубийстве и одно время был очень близок к тому, чтобы эту идею реализовать. — Именно по этой причине ты через год расстался с Сэмми? — Официально причина была другой. Сэмми не мог посвящать тренерской работе все свое время, и я параллельно начал работать с Роном О'Брайаном. Какое-то время они занимались со мной совместно, а незадолго до чемпионата мира-1978 мы с Сэмми решили, что О'Брайан — как раз тот тренер, который мне нужен. И я сделал окончательный выбор в его пользу. В то же самое время и я, и тренер чувствовали, что монреальская история не прошла бесследно. Что-то надломилось. И в нем, и во мне. Наверное, поэтому Сэмми и не препятствовал расставанию… На чемпионат мира-1982 в Гуаякиль Грег ехал фантастически мотивированным. Ведь туда должен был приехать Александр Портнов, который стал олимпийским чемпионом в Москве на трехметровом трамплине, и показать миру, «кто в доме хозяин», было для Луганиса делом чести. Портнова он опередил на том чемпионате на 121 балл. То есть, вообще мог бы не выходить на заключительный прыжок: все равно остался бы первым. После Олимпийских игр в Сеуле я много раз думала о том, что в спорте, несмотря на всю его непредсказуемость, все-таки существует некая высшая справедливость. Луганис ведь проиграл в Монреале не только из-за собственной ошибки, но и потому, что все без исключения судьи откровенно были на стороне Дибиаси: хотели, чтобы итальянец закончил карьеру с третьей золотой медалью. Так что четвертое олимпийское золото Грега в Сеуле вполне можно было считать компенсацией за ту, отчасти украденную победу. Когда я озвучила эту мысль, спортсмен улыбнулся: — Возможно, ты права. Просто сам я об этом никогда не думал. За шесть месяцев до Игр у меня обнаружили ВИЧ, а по тем временам это однозначно считали приговором. В какой-то степени меня спасли прыжки в воду. Мой доктор, который одновременно был моим близким родственником, убедил меня продолжать тренировки. Сказал, что готов взять на себя всю медицинскую сторону моей подготовки, оставив мне и Рону О'Брайану лишь тренировочные заботы. Это оказалось очень правильным решением. Каждые четыре часа, в том числе и среди ночи, мне требовалось принимать сильнодействующие лекарства. Разговаривать о своей болезни я ни с кем не мог, не думать о ней — тоже, поэтому с головой ушел в тренировки. Работал до полного изнеможения. Так, что размышлять о посторонних вещах просто не оставалось сил. Думаю, что моя физическая форма стала тем самым фактором, который помог благополучно справиться с лечением. Это было очень тяжелым испытанием в прямом смысле слова. Большинство людей с ВИЧ-инфекцией умирали в те годы как раз от того, что организм не выдерживал столь агрессивного медикаментозного вмешательства. Дополнительной мотивацией была мысль о том, что Игры в Сеуле станут для меня последней возможностью выразить признательность болельщикам, тренерам, своей семье. Я ведь был искренне уверен в том, что не доживу до тридцати. — Знаешь, я часто думала о том, что твоя ужасная травма в Сеуле, когда в предварительных соревнованиях ты разбил голову, ударившись о трамплин, на самом деле сослужила неплохую службу. Вышибла, прости за каламбур, все лишние мысли из головы, и тебе стало некогда нервничать. — Вот в этом ты совершенно права. В предварительной серии мне повезло в том, что в запасе оставалась одна попытка, и что врач успел наложить швы до того, как нужно было выходить на заключительный прыжок. Ну когда я все-таки пробился в финал, то прекрасно понимал, что каждая попытка может стать для меня последней. Вот и фокусировался на каждом отдельно взятом прыжке как никогда в жизни. * * * Рассуждая о собственных достижениях, Луганис тогда сказал: — Не раз задумывался, почему это получилось именно у меня? Я ведь вполне отдаю себе отчет в том, что добился в прыжках в воду очень высоких результатов. Мне кажется, главный секрет заключается в том, что я очень рано начал профессиональные выступления. В полтора года родители уже занимались со мной акробатикой и танцами, в три я начал выступать перед публикой, а когда подрос и занялся прыжками в воду, то параллельно с тренировками в бассейне ходил в гимнастическую секцию. В танцевальных классах меня научили не только держать весь рисунок танца в голове, рассчитывая каждый шаг, но и как бы видеть себя со стороны. Такую визуализацию танца я впоследствии перенес в свои тренировки в бассейне. Подозреваю, что именно это дало мне возможность гораздо лучше, чем другие спортсмены, владеть телом в воздухе . Я всегда совершенно точно знал, зачем делаю то или иное движение. И, соответственно, не делал лишних… Разговаривая с легендарным спортсменом, я рискнула напомнить ему и о том, как сильно сокрушался его первый тренер Сэмми Ли, узнав, что Грег, завершив карьеру, принял участие во Всемирных гей-играх, тем самым открыто заявив о своей нетрадиционной ориентации. По мнению Сэмми, это было серьезным ударом по прыжкам в воду: в те времена считалось, что люди не очень охотно отдают детей в тот вид спорта, который может ассоциироваться в их сознании с гомосексуализмом. И мне казалось, что осуждение столь близкого человека для Грега должно было стать еще одним ударом. Но Луганис отреагировал на вопрос спокойно: — Видишь ли… К тому времени я уже давно не был маленьким мальчиком. Мне было прекрасно известно, насколько высок процент самоубийств среди тинейджеров-геев. Эти дети сходили с ума от одной только мысли, что они — не как все, и не знали, как вообще с этим жить. Очень важно, как мне кажется, знать, что ты такой не один, и что в этом на самом деле нет ничего такого, чтобы сознательно превращать свою жизнь в кошмар. И уж тем более отказываться от нее. Для меня к тому же всегда было важно говорить людям правду о себе. Не прятать в чулане скелеты, которые кто-то когда-нибудь вытащит наружу и начнет меня шантажировать. Я всегда жил честно и открыто. Поэтому и решился на этот шаг. — И что было потом? — Потом пошли письма. Сначала — десятками, потом сотнями, тысячами. Люди писали, что я в прямом смысле слова спас им жизнь. Или их детям. Это, собственно, и было для меня главным подтверждением того, что я поступил правильно. Во всяком случае, курю я не от того, что у меня тяжелая жизнь. Иногда, кстати, бросаю. Как-то не курил восемь лет, но потом умер мой отец, и я снова начал покупать сигареты. Потом бросил опять, но вскоре из жизни ушла мама… Все, что мне от них осталось, — эти три кольца с драгоценными камнями. Отцовское, материнское и то, что отец подарил маме, когда они усыновили меня. Эти кольца сделаны таким образом, что соединяются в одно целое. Я никогда их не снимаю. Что касается моей послеспортивной жизни, даже ломки особенной не было. Я стал играть в театре, участвовал во всевозможных бродвейских постановках, то есть занялся именно тем, чему меня в свое время учили в театральной школе. Своего рода отложенная профессия, можно сказать. Живу я в том же доме, что купил в Калифорнии еще до Игр в Сеуле. Для меня Малибу — это возможность жить уединенно и быть очень близко к дикой природе. Многие места представляют собой совершенно нетронутые уголки дикой жизни. С оленями, койотами, очень красивой растительностью. Мало кто понимает, насколько тяжело постоянно находиться на виду у множества людей, каждый из которых ждет от тебя соответствия каким-то собственным представлениям. У меня дома четыре собаки, и я очень ценю их общество, поскольку понимаю, что это — единственное общество, которому нет дела до того, кто я такой, насколько знаменит или богат. Они просто меня любят. А я — их. Глава 5. МГНОВЕНИЯ ПОСЛЕДНЕЙ НАДЕЖДЫ Вадим Богиев медленно и, как мне показалось, предельно устало снял с шеи золотую медаль, сошел с пьедестала и опустился на колени в центре ковра. Снял заранее расшнурованные туфли-борцовки, из-за пазухи бережно вытащил мокрое от пота трико и положил рядом. Поцеловал ковер. И, уже не оборачиваясь на сиротливо лежащие вещи, вновь направился к пьедесталу. Над трибунами повисло недоуменное молчание. «Так прощаются навсегда, - произнес за моей спиной на трибуне кто-то из борцов. - Он что, с ума сошел?» Через несколько минут Богиев подтвердил в телевизионную камеру: «Я ухожу. Это решение - окончательное» А еще чуть позже, когда, все еще не веря услышанному, я разыскала его в тренировочном зале, Вадим вдруг очень по-взрослому сказал: - Знаете, я где-то прочитал: «Жизнь - это то, что происходит вокруг, пока мы строим иные планы». Вот мои планы. - Богиев вытащил из-за пазухи медаль. - Золотая - я на зуб пробовал. Только все равно не хочу, чтобы жизнь проходила мимо... * * * Я очень любила работать на соревнованиях по борьбе. Отчасти – из-за Мамиашвили, к которому всегда испытывала глубокую симпатию и благодарность за тот давний «автомобильный» случай нашего знакомства. Отчасти – из-за Карелина, с которым мы по-настоящему подружились после Барселоны и я, соответственно, следила за всеми его выступлениями. Отчасти потому, что на борцовских соревнованиях я всегда встречала множество знакомых еще со времен монреальской Олимпиады людей, с которыми выступала в одной команде. Ваню Ярыгина, Сослана Андиева, Левана Тедиашвили... Но главная причина заключалась, пожалуй, в том, что борьба дарила массу самых непередаваемых эмоций. Этим, наверное, и отличаются единоборства от любой другой спортивной категории. Два человека, которые бьются за одну медаль – что может быть более напряженным, бескомпромиссным, а порой – откровенно жестоким и кровавым? За четыре месяца до Игр в Атланте в полуфинале девятого для себя чемпионата Европы, который проходил в Будапеште, Карелин был травмирован. В поединке с белорусским борцом Василием Дибелко у него оторвалась большая грудная мышца. Травму нельзя было даже обезболить - мышца оторвалась прямо под плечевым суставом, и слишком велик был риск затронуть нервные окончания. Сняться с турнира Карелин отказался категорически. Кроме обычных капитанских аргументов («Вышел на ковер - борись»), был и еще один: с трибуны за Карелиным наблюдала его жена Ольга. Каким-то непостижимым образом он выиграл тот финал и, посадив Ольгу на самолет, поехал в госпиталь. Из гематомы тогда откачали полтора литра крови. После операции, которая шла почти три часа, ведущий хирург Венгрии Иштван Беркеш сказал, что полноценно тренироваться Карелин сможет через два месяца. Хотя сам борец не сильно обольщался: лица врачей на консилиуме были достаточно красноречивы. Беркеш обещание сдержал. А спустя четыре месяца Карелин третий раз стал олимпийским чемпионом. Когда он увидел фотографию, у него не нашлось сил даже поблагодарить: лишь кивнул и снова закрыл глаза, поудобнее пристроив рядом с собой на столе больную руку. Когда-то он пришел в борьбу, отчаянно мечтая стать чемпионом мира. А в Атланте сказал: «Все чемпионаты мира, вместе взятые, не стоят Олимпийских игр…» * * * Самое страшное для спортсмена – проиграть Олимпиаду на последней секунде выступления. Так в Атланте проиграл пятиборец Эдик Зеновка: споткнулся за метр до финиша и упал, не дотянувшись до черты. На последней секунде в олимпийском бассейне проиграл Андрей Корнеев. На огромном экране в пресс-центре тогда долго повторяли этот заплыв в замедленной съемке: Корнеев - плавно делает завершающий гребок на двухсотметровой дистанции брассом и столь же плавно касается финишной стенки. Третьим. Он лидировал 199 метров. А на последнее финишное усилие не хватило сил… Победа Вадика Богиева – невысокого парнишки, который в обычной жизни, когда знакомился с девушками, для солидности называл себя Вольдемаром, была из той же серии: на последних секундах основного времени он провел прием, который после не смогли мне объяснить ни трехкратный олимпийский чемпион Александр Медведь, ни двукратные – Ярыгин и Андиев. Еще более необъяснимой стала победа в более тяжелой категории Хаджимурада Магомедова. В финале Хаджимураду предстояло бороться с корейцем по имени Ян Хьюн Мо. Слабых борцов в сборной этой страны в Атланте не было. Это признавали все. Называли и причину: с тех пор, как президентом национальной федерации стал некто Ли - ни много ни мало владелец компании Samsung Electronics, в стране начался борцовский бум. Благодаря покровительству Ли финансовые дотации борцовским клубам стали зашкаливать за любые разумные пределы. Соответственно, появились и результаты. На всех финалах с участием своих спортсменов в Атланте Ли сидел в шаге от помоста в ложе для почетных гостей рядом с 82-летним президентом международной федерации борьбы Миланом Эрцеганом, королем бумажной промьппленности Японии господином Шиото и прочими не менее влиятельными персонами. Мне успели рассказать, что практически никто никогда не слышал, как Ли отдает приказания свите: обычно бывает достаточно лишь взгляда. Основное пятиминутное время поединка завершилось при равном счете, и пошел отсчет дополнительных трех минут. В этот момент человек, сидящий рядом с Ли, чуть наклонился в сторону ковра, где находились корейские тренеры, а вся почетная ложа возбужденно охнула: «господин «Самсунг» официально объявил цену корейской победы. Три миллиона долларов. До конца схватки оставалось две минуты... одна... тридцать секунд... Никто не сомневался, что все происходящее на ковре однозначно будет истолковано в пользу корейца. «Что он тянет? - чуть ли не простонал на трибуне Андиев в адрес Магомедова. - Второго-то шанса не будет!» В этот момент Ян Хьюн Мо схватил Магомедова поперек корпуса и начал поднимать в воздух на самой кромке ковра. Десять секунд до конца... семь... пять... На борцовском языке все происходящее называлось так: кореец провел захват нырком, попытался перевести россиянина в партер. Вывернуться из подобного положения практически невозможно. Следующие три секунды схватки можно было снимать на пленку и продавать как учебное пособие. Причем, за большие деньги. Магомедов сам потом так не смог объяснить, каким образом ему удалось остановить почти законченный бросок соперника. «Я все время думал о том, что второго шанса у меня может не быть, - повторил он слова Андиева. И добавил: - Если честно, я ничего не понял сам». Судья поднял вверх руку, запястье которой было схвачено синей, в тон трико российского борца, лентой. На электронном табло стояло время: 7.59. * * * Еще одно знакомство, которому было суждено растянуться на многие годы, случилось в Атланте за два дня до окончания Игр. Это был заключительный день турнира борцов-вольников, и мне было приказано (именно приказано) явиться в зал. Во время Игр все становятся предельно суеверными, поэтому, прощаясь со мной в зале после победы Магомедова, Андиев безапелляционно сказал: «Чтобы была! Когда ты в зале, нам везет. Я сам прослежу, чтобы твое место на трибуне никто не занимал…» Я, как всегда, немного опоздала. Влетела в зал в тот момент, когда из-за кулис к помосту шел совершенно неизвестный мне парень. Я даже толком не поняла, что именно привлекло мое внимание. Скорее всего, глаза - огромные, пронзительно черные, и полностью отрешенные от окружающей суматохи. И спокойная уверенность. Автоматически обернувшись вслед, я увидела на спине борца буквы «Россия» и лишь после этого потянулась за протоколом, в котором было проставлено имя: 76 кг. Финал. Бувайсар Сайтиев… С противоположной стороны на помост тяжело поднимался чемпион барселонской Олимпиады кореец Парк Ян Сун. В тот момент я еще не знала о российском борце ничего, за исключением того, что в 1995-м он стал победителем первенства мира среди юниоров и почти сразу же - взрослым чемпионом мира. Но успела заметить сомнение, мелькнувшее в глазах олимпийского чемпиона Монреаля-76 дзюдоиста Сергея Новикова: по сравнению с солидным Парком 18-летний тонкокостный Бувайсар смотрелся мальчишкой. Однако на пятой минуте поединка, когда зал окончательно уверовал, что борцам будет дано дополнительное время, Сайтиев нырнул в ноги Парку, и тела соперников сплелись в какой-то невообразимый клубок.
За 10 секунд счет из нулевого стал 4:0 в пользу российского спортсмена. С помоста Сайтиева торжествующие болельщики унесли на руках. Это золото стало первым в истории борьбы высшим спортивным достижением, автор которого - чеченец. Когда чемпиона, наконец, отпустили и я подошла его поздравить, виновник торжества протянул руку и слегка смущенно представился: «Бусик». «Его умение терпеть - феноменально, - рассказывал мне Сергей Хачикян, один из тренеров Сайтиева в красноярской школе легендарного тренера Дмитрия Миндиашвили. - Терпеть и работать». В Красноярск Бусик приехал из Хасавюрта, где остались мама, сестры, братья - шестеро человек в семье. Чуть позже, после трагедии в семье родного брата матери, Сайтиевы забрали к себе четверых осиротевших племянников. Но как в любой нормальной чеченской семье, никому не приходило в голову делить детей на родных и приемных. - Мне было лет 12, - рассказывал Бусик, - когда отец впервые сказал: «Запомни, ты - сын Хамида. И должен всегда помнить об этом». Хамида Сайтиева в Хасавюрте знали и уважали все. К нему шли, чтобы разрешить тот или иной спор, его слово становилось непререкаемой истиной («Хамид сказал…»). Но когда Бусику только-только исполнилось 13, отец погиб. После переезда к Миндиашвили Сайтиев очень быстро начал выигрывать юношеские турниры, затем - молодежные. А в 1995-м у него возникли проблемы со здоровьем: он очень сильно вытянулся за год, и из-за этого началось разбалансирование всех внутренних органов. Поэтому красноярские тренеры решили не торопить события. Но тем же летом Бусика совершенно неожиданно вызвали на тренировочный сбор перед чемпионатом мира-95, который проходил в Атланте. И он неожиданно для многих стал там первым. Первый взрослый чемпионат дался Сайтиеву немалой кровью. В стартовом поединке у него оторвалась часть мениска в коленном суставе. Перед вторым он едва мог держаться на ногах, но как-то довел схватку до конца. Потом мениск каким-то образом встал на место, но перед финалом боль в ноге снова стала невыносимой. Врач сборной предложил Сайтиеву обезболить сустав, но игла попала в кость. От болевого шока Бувайса потерял сознание. И лишь за пять минут до начала финального поединка пришел в себя. И стал чемпионом. Незадолго до Игр в Атланте Сайтиева спросили, кто, на его взгляд, будет наиболее опасен на Олимпийских играх. Он задумался: «Иранец Эйса Момени, немец Лайпольд, американец Кенни Манди и кореец Парк». И добавил: «Интересно, кто из них попадет в мою подгруппу?» Попали все четверо. Момени проиграл Сайтиеву со счетом 0:8, Лайпольд - 1:3, Манди -1:6, Парк – 0:4… Потом мы вместе шли в сторону пресс-центра и я украдкой рассматривала борца, пытаясь понять, почему на его лице нет ни малейшей радости. Перехватив мой взгляд, Бусик вдруг сказал: - Знаете, я изо всех сил старался заснуть сегодня днем, но так и не смог. Лежал, смотрел в потолок и пытался представить себе, что буду чувствовать, став олимпийским чемпионом. Думал - и отгонял от себя эти мысли. Думал - и отгонял. А сейчас грустно как-то. Была цель, мечта. Я знал, ради чего работаю. Добился этого. И совершенно не могу теперь разобраться в своих переживаниях. Как будто у меня отняли мечту…
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
