|
|
|
|
|
|||
Глава 1. В КОМАНДЕ! Все началось с салата... Хотя нет. Наверное, все началось именно тогда, когда я окончательно поняла, что в олимпийскую сборную меня не возьмут ни при каком раскладе. Это стало очевидным сразу после отборочного чемпионата страны, на котором я заняла пятое место. Вакансий в олимпийской команде было всего три, две из которых были закрыты сразу же – по итогам отбора. Официально нам объявили, что окончательное решение будет принято за месяц до Игр – после того, как пять или шесть кандидатов на оставшееся место выступят на контрольных соревнованиях. И я незамедлительно решила, что меня в этой команде тренеры не видят вообще. Единственным моим плюсом на тот момент была самая сложная в мире произвольная программа, исполнять которую без ошибок получалось далеко не всегда. Та программа и сложилась-то случайно. В начале 1974-го мой тренер – Валентина Николаевна Дедова «натаскивала» меня на сложный, но отнюдь не уникальный прыжок – три с половиной оборота вперед. Накануне дня, когда мне предстояло сделать его с 10-метровой вышки впервые в жизни, мы с такими же, как я, охламонами из сборной ЦСКА всю ночь резались в карты на тренировочном сборе. Играли в «кинга», и за каждые 10 потерянных очков проигравший выпивал стакан воды. Игра затянулась до утра. Дежурный тренер по какой-то личной причине уехал в тот день ночевать домой и контролировать «детей» оказалось просто некому. Вот так, после бессонной ночи, с двумя литрами булькающей в животе воды я потащилась в бассейн. И, пойдя на новый прыжок, раскрылась в воздухе «в потолок» - аккурат после трех оборотов. Как потом рассказывали те, кто был в бассейне, на воду меня положило с таким звуком, словно кто-то резким движением сломал сухую толстую доску. Сама я, естественно, этого не помню. Запомнилось как бы проступающее из мутного тумана перепуганное лицо тренера («Ты как?»), собственные слова («Не волнуйтесь, все нормально, я сейчас обязательно еще раз прыгну, вот только чуть-чуть в воде посижу...»), какой-то странный соленый привкус во рту и наплывающая со всех сторон чернота, которую пробивает чей-то истошный вопль: «Врача-а-а-а...» В «цирковых» видах спорта есть неписанный закон: если трюк не получился, его нужно обязательно повторить еще раз. Немедленно. Иначе страх перед элементом остается навсегда. Я же вернулась в бассейн только два месяца спустя. И в глубине души точно знала, что на эти «три с полтиной» не пойду больше никогда. Именно тогда Дедова предложила мне альтернативу в виде гораздо более сложного прыжка, который на тот момент исполнял один-единственный человек в мире. Вот только он был мужчиной... Когда элемент удалось освоить и включить в программу, было даже любопытно наблюдать за реакцией окружающих. По тем временам максимальный коэффициент трудности отдельно взятых женских прыжков редко переваливал за 2,6. Поэтому цифры в моем стартовом протоколе (2,7 – 2,7 – 2,9 – 2,9) вызывали шок. На первом взрослом чемпионате Европы к моей Валентине Николаевне даже подошла ее коллега – тренер из Чехословакии Мария Чермакова: «Валя, у твоей девочки ошибка в протоколе». Когда же Дедова объяснила, что никакой ошибки нет, Чермакова вытаращилась в недоумении: «Ты хочешь сказать, что она все это прыгает???» За глаза чужие тренеры даже заключали пари, как скоро «эта сумасшедшая» убьется или загремит в психушку. У меня же просто не было никакого другого выхода: другие спортсменки отличались более красивыми линиями в воздухе, большей растянутостью в суставах, изяществом телосложения, добиваться которого мне удавалось лишь жесточайшими голодовками, так что противопоставить всему этому можно было только сложность. Но уповать на нее в 1976-м было бессмысленно. Никого не волновало, что перед отбором я пропустила три недели тренировок из-за воспаления легких (последствия того самого удара об воду), не успела подготовиться. Поэтому я и начала заранее вбивать себе в голову, что ехать на Игры не хочу сама. И, как ни крути, получается, что все началось с салата... * * * В тот день мы ждали гостей. На пятиметровой кухоньке нашей «хрущобы» все рабочие поверхности были заставлены какими-то мисками, в которых лежали нарезанные для «оливье» вареные овощи, что-то одновременно жарилось, запекалось в духовке, и я решила, что лучшего момента, чтобы поговорить с мамой о своих планах, мне просто не представится. Как бы невзначай, укладывая в раковину грязную посуду, я начала прощупывать почву: - Знаешь, я не хочу продолжать тренироваться. Устала, как собака. Может лучше на море съездить? Бог с ним, с этим Монреалем… Какое-то время мама молча продолжала раскладывать по тарелкам еду, наконец, подозрительно тихо и спокойно сказала: - Понимаю прекрасно. На море сейчас хорошо… Действительно, пусть в Монреаль другие едут. И тренеры пусть едут другие. Те, кто не возился с тобой столько лет, не тратил столько нервов. Ну, а что делать, если ты не хочешь на Олимпийские игры? С этими словами она взяла в руки самую большую, свою любимую, доверху заполненную салатом фарфоровую миску и резким движением, что есть силы, швырнула ее об пол. - Конечно же, ты устала, - не меняя ровного тона, продолжала мама, как бы между делом отгребая ногой в сторону осколки стекла и ошметки овощей. – Конечно же, тебе в голову не приходит, сколько на тебя потрачено государственных денег. Сколько раз тебя возили за границу – хотя бы для того, чтобы показать остальным, какая в команде есть замечательная девочка. Выдавали экипировку. Шли навстречу в школе, чтобы у тебя было свободное посещение, освобождали от экзаменов. Ерунда, подумаешь… Ну, приедут в Монреаль без тебя, объяснят, что девочка не захотела поехать на Олимпийские игры… Вторая миска с салатом, на этот раз – хрустальная - разлетелась в куски прямо у моих ног. Я вжалась в стену, понимая, что следующая посудина неминуемо полетит мне в голову, и судорожно пробормотала: «Мама, не надо. Я все поняла…» - Тогда неси тряпку и ставь варить картошку и яйца для салата. У нас еще 40 минут до прихода гостей, - буднично заключила она. Лишь год спустя я узнала, что на следующий день после той кухонной разборки маме снова позвонила Дедова: «Маша, что ты с ней сделала? Она землю роет…» Контрольные соревнования я выиграла с отрывом от второго места в 50 баллов... * * * В Монреаль Дедова не приехала. Как выяснилось позже, тем, кто был включен в команду «третьими номерами», личных тренеров не полагалось в принципе. Потом вопрос вроде бы решился, поскольку у Дедовой должен был выступать на Играх еще один спортсмен – Слава Страхов, но когда Валентина Николаевна пошла относить документы в выездной отдел, то выяснилось, что все его сотрудники уже сами уехали в Канаду. И она осталась в Москве. Когда я узнала об этом, со мной была истерика. Плачущая, жалкая и бесконечно одинокая в своем горе, я поздним вечером поднялась на этаж к пловцам в олимпийской деревне и продолжала скулить под отцовской дверью, не решаясь постучаться. Слишком привыкла, что все его время распланировано не для меня, а для пловцов, сборную которых он возглавлял. Спустя какое-то время дверь распахнулась. Выслушав мои причитания, отец, ничем не проявляя сочувствия, спокойно сказал: - Вытри сопли. Теперь слушай. В Америке есть хорошая практика. Всех директоров крупных предприятий время от времени отправляют в длительные командировки или отпуск. И смотрят, насколько четко предприятие работает, оставшись без руководителя. Если начинаются проблемы, директора немедленно увольняют. Потому что грош цена тому начальнику, который не способен наладить работу так, чтобы она бесперебойно шла в его отсутствие. Поэтому твоя главная задача – доказать всем, что у тебя самый лучший тренер в мире. Ты все поняла? Я поняла все. Все последующие дни в голове стучала лишь одна мысль: «Я должна доказать всем, что мой тренер – самый лучший в мире». Парадоксально, но отец всего лишь раз в жизни видел, как я прыгаю в воду. В начале 70-х он случайно заглянул на тренировку, которая закончилась крайне неудачно: на его глазах я довольно сильно ударилась об воду в одном из прыжков. Вид собственного ребенка, на котором, что называется, не было живого места, поскольку от удара вся передняя поверхность тела мгновенно превратилась в сплошной синяк, привел отца к разумному, в общем-то, желанию: никогда больше не видеть подобные кошмары своими глазами. В Монреале в день, а точнее, вечер моего финала он просто ушел в столовую. Набрал полный поднос еды, чтобы как-то отвлечься от мыслей, но не успел приступить к трапезе: дверь в общий зал распахнулась, и в проеме нарисовались два тренера из его команды. - Михалыч, ты что, старый дурак, тут расселся? Твоя Ленка – олимпийская чемпионка!!! По свидетельству очевидцев, отец вскочил на ноги, поднял поднос с едой над головой и что есть силы шарахнул его об пол с диким криком: «А-а-а...». Внезапно он умолк, обвел тренеров сумасшедшим взглядом и в полной тишине замершего от неожиданного спектакля зала отчеканил: - Если наврали, убью! Обоих! – и со всех ног помчался в бассейн. Впрочем, я забегаю вперед... Глава 2. ОБЩЕЖИТИЕ ОЛИМПИЙСКОГО ТИПА ...Спустя много лет я напишу об Олимпийских играх: «Первые дни всегда сопровождаются всеобщим сумасшедшим возбуждением. Журналисты, обслуживающий персонал, прохожие на улицах, совершенно чужие друг другу люди - знакомятся, обмениваются сувенирами, мнениями, визитными карточками. Эмоции хлещут через край: спокойный тон - редкость. Все гипертрофировано громко: разговор переходит в крик, смех - в гомерический, до истерики, хохот, шаг - в бег. Словно внутри у каждого до предела закручена тугая тонкая струна. Опытные тренеры больше всего боятся именно этого: водоворот человеческих эмоций, где вслед за кульминацией всегда наступает апатия, не может не затронуть самих спортсменов. И крайне важно уметь ему противостоять. Потому что cамая большая беда - за исключением травмы, - которая только может случиться на Играх с человеком, готовым на победу, на спортивном языке называется коротко: «Перегорел». Это может произойти за секунду до старта: вдруг чувствуешь, что вместо неудержимого желания выступать остается лишь одна гаденькая мысль: «Скорее бы все кончилось...» В Монреале я, естественно, ничего этого не понимала. Повезло в том, что ни один человек в команде не относился ко мне всерьез. Единоличным лидером команды совершенно справедливо считалась Ира Калинина, которая к тому моменту была уже двукратной чемпионкой мира и ехала в Монреаль не просто участвовать, а выигрывать две золотые медали. На вышке и на трамплине. В олимпийской деревне мы все – и пловчихи и прыгуньи – жили в одной трехкомнатной квартире студенческого (в послеолимпийском проекте) общежития, где было лишь две двери: входная и та, что вела в умывальный блок. Написать, что жили дружно, было бы натяжкой. Не ссорились, но и почти не разговаривали друг с другом – у каждой хватало своих проблем, главная из которых сводилась к тому, чтобы банально выспаться. Пловцы начинали тренироваться в шесть утра, поэтому в 8 вечера уже расползались по кроватям. У нас же, поскольку соревноваться предстояло в очень позднее время, вторая тренировка заканчивалась в 12 ночи. Соответственно, и спали утром до полудня. И было чрезвычайно непросто, умываясь и принимая душ за фанерной стенкой в грохочущих под напором воды рукомойниках и поддонах из тонкой нержавейки, не будить тех, кто спит. Еще одним тяжелым испытанием была столовая. Она работала круглосуточно и для спортсменов и тренеров, приехавших из неизбалованных изысками стран, являла собой апофеоз гастрономической мысли. Мясо, рыба, курица, приготовленные дюжиной различных способов, свежие и запеченные овощи, ягоды, орехи, обилие тортов, пирожных, муссов, салатов, копченостей, сыров... Правда, от излишнего аппетита (и, как следствие, – веса) меня быстро вылечил отец. Случайно увидев, как я с вожделением накладываю на громадную тарелку третий слой снеди поверх двух, уже утрамбованных, он просто вывернул все блюдо целиком мне за шиворот. А, когда я расплакалась от унижения, бросил традиционное: «Утри сопли. Ты за этим сюда приехала?» Наверное, по-другому было просто нельзя. И мама, и отец посвятили спорту всю свою жизнь. Пробиться в сборную страны им не довелось, хотя ради Олимпийских игр оба, не задумываясь, пожертвовали бы чем угодно. И сам факт, что дочь имеет возможность выступить на Играх, но при этом не способна отказаться от каких-либо соблазнов, был для них абсурден. Но понять это в 18 лет я была не в состоянии. Поэтому, в очередной раз утерев слезы, и вытряхнув из-под майки остатки торта, желе и мороженого, я просто решила, что сделаю все возможное, чтобы не попадаться родителю на глаза до самого конца Игр. Это было не сложно. Папа был полностью поглощен своей командой. Я же, предоставленная вне тренировок сама себе, немедленно вляпалась в новую авантюру. * * * Произошло это в загородном отеле, специально снятом руководством сборной для советской команды с целью, чтобы каждый из спортсменов мог накануне старта отдохнуть и выспаться в человеческих условиях – комфортабельном одноместном номере. Помимо сауны, массажа и массы прочих восстановительных процедур там было предусмотрено все для активного отдыха. После ужина мне приспичило покататься на велосипеде. Владельцы отеля – молодая симпатичная пара канадских французов, долго пытались что-то объяснить на пальцах, затем подозвали четырехлетнюю дочь. - Мама с папой говорят, что уже закрыли гараж. Но ты можешь поехать с нами на машине вокруг озера. Оно очень красивое. А потом мы привезем тебя обратно... В отличие от своих родителей, девчушка бойко щебетала по-английски и всю дорогу развлекала меня, как могла. - Тебя как зовут? А меня – Кэрол. Тебе нравится? А сейчас за поворотом будет мое любимое кафе. Там такое вкусное мороженое... Зелененькое, с орешками и изюмом. Ты обязательно должна его попробовать. А потом мы поедем к нам домой, и я подарю тебе свою любимую пластинку. Ма-ам, - Кэрол переключилась на французский язык, то и дело тыкая пальцем в мою сторону. Затем снова повернулась ко мне. - Мама сказала, что это хорошая идея... Естественно, мы заехали и в кафе, и в гости, правда, там я уже всерьез задергалась по причине позднего времени, и супруги, отменив запланированное было совместное чаепитие, повезли меня обратно в отель. На крыльце стояли врач, массажист и один из тренеров сборной по плаванию. Они внимательно наблюдали, как я вылезаю из машины, прощаюсь с французами. Затем расступились, пропуская меня внутрь здания, и кто-то мрачно произнес мне в спину: «Спокойной ночи...» День спустя начались соревнования у мужчин-прыгунов. Я увлеченно комментировала происходящее вслух перед телевизором, который был установлен в штабе делегации специально для спортсменов и тренеров, и в процессе этого занятия ко мне подсел симпатичный незнакомый человек. - Вы так интересно рассказываете о прыжках в воду, Лена! У меня вопрос, кстати, в связи с этим. Давайте выйдем на балкон, чтобы не отвлекать остальных. За дверью собеседник преобразился. От радушия не осталось никакого следа. - Вчера вы покинули расположение команды и отсутствовали полтора часа. Меня интересуют имена, адрес, по которому вы находились все это время, содержание разговора... Мои попытки объяснить, что никакого разговора не было и в помине, а переводчиком ничего не значащих фраз был четырехлетний ребенок, разозлили собеседника уже по-настоящему. - Вы, кажется, не понимаете серьезности ситуации. Или намеренно не желаете ее понимать. Ну, ничего, мы еще с вами встретимся. После соревнований... Потом отец мне рассказал, что поздней ночью, пока я находилась за городом, его разбудил телефонным звонком тот самый тренер, который стал свидетелем моего «загула». - Михалыч, если бы я видел это один, то не сказал бы никому. Но есть свидетели. Все равно доложат «наверх». Да и я в этой ситуации доложить обязан. Домой твою Ленку, естественно, никто отправлять не будет. Но после Игр она скорее всего станет «невыездной»... Спустя три дня я стала чемпионкой. По поводу самовольной отлучки из команды больше не было задано ни одного вопроса. Глава 3. ЗОЛОТО Иногда я вспоминаю те Игры и думаю, что никогда не смогла бы их выиграть, если бы рядом был тренер. С Дедовой я могла позволить себе покапризничать, уговорить ее отложить наиболее сложные прыжки на другой раз. Здесь же у меня был детально расписанный по дням тренировочный план, нарушить который хотя бы в мелочах даже не приходило в голову. Плюс – совершенно осязаемая ответственность перед Валентиной Николаевной. Каким образом я попала в финальную восьмерку, так и осталось непостижимой тайной. Вплоть до последнего прыжка шла на 12-м месте, но все-таки в итоге «ускреблась» на восьмое. А в финале все начиналось с нуля. И я ухитрилась завалить там самую первую попытку. Это и спасло. Неудача напрочь выбила из головы всякие дурацкие мысли по поводу возможной медали. И все встало на места. Настолько, что после шести прыжков я оказалась на первом месте. Остальные воспоминания остались очень рваными. Седьмая – предпоследняя - попытка тоже получилась удачной. Я продолжала опережать олимпийскую чемпионку Мюнхена Ульрику Кнапе на несколько баллов. В этот момент для тренеров, да и для меня тоже, стала очевидной вся несуразность происходящего. В прыжках в воду Кнапе была таким же символом, как великий итальянец Клаус Дибиаси. Она одинаково уверенно побеждала на трамплине и вышке, и опередить ее на соревнованиях считалось высшей доблестью для любой спортсменки мира. В Монреаль шведка (и об этом знал весь мир) ехала с одной-единственной целью: завершить свою спортивную карьеру золотой олимпийской медалью. В том, что эта награда достанется ей, не сомневался никто. На Ульрику «работали» судьи, и это считалось нормальным: слишком много титулов к тому времени лежало на ее счету. Никто, как тогда казалось, не должен был этой победе помешать, тем более, что Ира Калинина – единственная, кто реально соперничал с Кнапе все предыдущие годы и выиграл у нее предыдущий чемпионат мира, - просто не выдержала ежедневных напоминаний о близком золоте. Перегорела... На протяжении двух предыдущих лет по какой-то необъяснимой случайности жеребьевка крупных соревнований складывалась так, что мне приходилось выходить на вышку сразу после Кнапе. В этом сравнении я постоянно чувствовала себя гадким утенком, тем более, что шведку уже тогда судили лояльнее, чем остальных. Но Дедова однажды сказала: - Когда-нибудь такая жеребьевка может оказаться тебе на руку. Когда ты прыгаешь сразу после Ульрики, ваши прыжки легко сравнивать. И если станешь прыгать не хуже, судьям будет тяжелее тебя «утопить». В Монреале мне снова выпало прыгать следом за шведкой... Ошибиться в заключительном прыжке, я просто не могла. Он был самым уверенным и самым надежным. Потому и стоял в конце программы. Но, вытянувшись на краю вышки спиной к воде, я вдруг почувствовала, как у меня задрожали ноги. Мелькнула мысль: «Нужно скорее оттолкнуться. Иначе – упаду». Вынырнув из воды, я вдруг с ужасом поняла, что не вижу ничего вокруг: и бассейн, и трибуны в каком-то тумане, сквозь вспыхивающие точки в глазах, начали уплывать в сторону. Захотелось лечь прямо на бортик и закрыть глаза… Потом была пресс-конференция в небольшом зале, где какой-то странного вида запыхавшийся мужик неотрывно смотрел на меня, периодически снимая и протирая запотевающие очки. А когда вопросы журналистов иссякли, вдруг, срывающимся голосом, произнес: «Леночка, дочка…» * * * 29 лет спустя в Монреале на чемпионате мира-2005 по водным видам спорта я сделала интервью с Кнапе. Закончив выступать, она стала работать тренером, а в 1996-м впервые привезла на Олимпийские игры в Атланту свою 14-летнюю дочь Анну. При встрече мы каждый раз мило улыбались друг другу, но разговаривали исключительно о детях. Словно никогда и не сражались друг с другом насмерть. Мне казалось, что рана, которую я нанесла Ульрике в 1976-м, не заживет никогда. Лишь мужу Кнапе - в прошлом прыгуну в воду той же самой шведской сборной - Матсу Линдбергу я как-то призналась, что писать о его дочери мне гораздо приятнее, чем было соревноваться с его женой. Матс тогда грустно улыбнулся: «Знаешь, Ульрика ведь до сих пор очень часто вспоминает тебя». В один из дней чемпионата я увидела Кнапе в бассейне. Она беседовала с молодой женщиной в форме шведской сборной и, заметив меня, тут же приветственно помахала рукой: - Знакомься, Елена, - это Лотта, врач нашей команды. А это, - Ульрика сделала паузу, словно размышляя, как получше представить меня собеседнице, - та самая особа, которой я проиграла в 1976-м. Не бойся, я не собираюсь перегрызть ей горло. В конце концов, - при этих словах Кнапе искренне рассмеялась, - 29 лет назад мы обе сильно испортили обедню всей Канаде. Здесь, похоже, помнят об этом до сих пор... В этом Кнапе была права. По пути в бассейн я долго отбивалась от въедливого канадского репортера, который неподдельно радовался тому, что нашел-таки «ту самую русскую», и не скрывал желания отыскать с моей помощью в бассейне «ту самую шведку». Устроившись на трибуне, журналист с восторгом принялся щелкать затвором наведенной на нас с Кнапе камеры, мне же оставалось лишь продолжить начатый Ульрикой разговор. Тем более, что все эти годы мне очень хотелось когда-нибудь поговорить с ней о тех, монреальских Играх. - Знаешь, я до сих пор помню, насколько виноватой чувствовала себя тогда в Монреале… - Почему? – искренне удивилась Кнапе. - Потому что тобой нельзя было не восхищаться. Тем, как ты прыгала, как по-королевски выглядела на снаряде. Не поверишь, до какой степени я жаждала у тебя выиграть. А когда это случилось, вдруг поняла, что мне отчаянно жалко, что именно я стала причиной твоих слез. - Господи, и ты до сих пор вспоминаешь об этом? - Ну да. Помню, как ты пришла на пресс-конференцию и сказала, что не говоришь по-английски - чтобы не общаться с репортерами. - Надо же... А я этого совсем не помню. Как и сам финал. За день до него травмировала шею - неудачно вошла в воду на тренировке. Наши врачи были в панике, предложили сняться с соревнований, но я знала, что не имею права согласиться. Мне казалось, что никогда не прощу себе этого. Ведь еще до Олимпийских игр решила, что эти соревнования станут в моей карьере последними. Чемпионат мира в 1975 году я, если помнишь, проиграла и весь следующий сезон жила мыслью о том, что ничего важнее выступления в Монреале в моей жизни просто быть не может. И тут эта травма... Не спала всю ночь - никак не получалось пристроить голову на подушке. Прыгать было настолько больно, что, когда все закончилось, у меня вообще не осталось никаких чувств. Только облегчение от сознания, что все позади. И что никогда больше мне не придется лезть на вышку и снова прыгать вниз. К тому же, мы уже несколько лет встречались с Матсом, собирались создать семью, мечтали о детях. Если бы не это, я, возможно, переживала бы свой уход из спорта сильнее. А так все случилось само собой. Просто началась совершенно другая жизнь. Родился сын, потом - Анна. По нынешним меркам я ведь занималась прыжками в воду не так долго – всего двенадцать лет. Да и начала поздно. До 13-летнего возраста плавала. Даже выиграла однажды серебряную медаль на чемпионате Швеции - на дистанции 200 метров баттерфляем. Может быть, так и осталась бы в плавании, но, видимо, с самого начала выбрала неправильный стиль. Плавать баттерфляем безумно тяжело. По сравнению с этим прыгать в воду было сущим развлечением. - Понимаю. Сама сбежала из плавания в прыжки - и тоже довольно поздно. Первый раз залезла на 10 метров в 12 лет, а в шестнадцать уже выступала на чемпионате Европы. - Это я помню хорошо... Я тогда еще подумала, что ты, наверное, совсем сумасшедшая, если вытворяешь такое на вышке. Мне тогда тренер так и сказала: если от кого и придется ждать неприятностей в ближайшем будущем, так это от тебя. Видишь, она оказалась права... * * * На следующий день после моей победы мы вдвоем с отцом поехали в центр города - покупать подарок Валентине Николаевне. У меня в кармане лежали 500 долларов – совершенно непомерные по тем временам деньги. Премия, полученная утром от руководства олимпийской команды за золотую медаль. Да и о чем было рассказывать? О том, как перед финалом, меня разыскала возле олимпийской деревни мама, которая приехала в Монреаль в туристической группе? Как тренер, она прекрасно понимала, что мне ни в коем случае нельзя позволить заснуть днем, чтобы не снизился тонус разбуженных первой тренировкой мышц, равно как нельзя и чересчур много думать о предстоящих соревнованиях. Мама тогда притащила к воротам деревни целую сумку каких-то купленных по дешевке на последние деньги маечек, цепочек, браслетиков, сережек, кукол... И я, обвешавшись этими цацками с ног до головы, с куклами в руках несколько часов прыгала в комнате перед зеркалом... Или о том, как самозабвенно я хотела обыграть в финале Кнапе? Наверное, можно было бы рассказать и о том, как уже в час ночи, стоя на узеньком, но высоком пьедестале, я отчаянно боялась оттуда сверзиться: награждение проводил какой-то крошечный, но очень напыщенный японец с эмблемой Международного олимпийского комитета на пиджаке, и чтобы он дотянулся с медалью до моей шеи, пришлось утыкаться головой в собственные коленки... А потом заиграл гимн. И я поняла, что слезы от этих звуков текут по лицу сами. Просто текут – и все. Строить из себя несмышленыша перед журналистом было гораздо проще. Но именно во время той прогулки, сидя задом наперед на спинке скамейки городского парка и болтая ногами в воздухе, я вдруг услышала слова отца: - Она упрямая, своевольная... Но необыкновенно хороша, когда очень трудно и когда все вокруг складывается против нее. Это я говорю вам, как тренер... Большего комплимента мне не приходилось слышать от него за всю свою жизнь. Когда журналист, наконец, оставил нас в покое, и мы отыскали для Дедовой в ближайшей ювелирной лавке золотой медальон в виде канадского кленового листа с массивной цепочкой, я протянула оставшиеся деньги отцу: - Купи себе кожаную куртку. Ты же давно об этом мечтаешь. Он резко отвернулся в сторону и заплакал... Глава 4. БЕГЛЕЦ За несколько дней до окончания Игр меня разыскал на олимпийской дискотеке капитан нашей команды Давид Амбарцумян. Бесцеремонно выдернул из толпы танцующих и потащил за собой. Я сопротивлялась: - Давид, ну еще же рано... Ну мы же и так скоро уедем... Куда ты меня тащишь? Что случилось? Он молчал. - Да что происходит-то, черт возьми? Никакой реакции не последовало. Спустя пять минут Амбарцумян втолкнул меня в комнату мужского блока олимпийской деревни, которую занимали мальчишки из нашей команды. Лица у всех были такие, что в голову автоматически пришла лишь одна мысль: «Кто-то умер...» Володя Алейник, отводя глаза в сторону, протянул мне большой картонный футляр из-под пластинки. На нем виднелись какие-то каракули. - Почитай… Я стала вчитываться в корявые слова. Там было что-то про дешевые джинсы и дефицитные пластинки, про то, что Канада – замечательная страна, и крупно, внизу текста: «Простите меня… Простите… Простите…» Все еще ничего не понимая, я обвела взглядом парней. - Серега сбежал. Совсем, - буднично произнес Амбарцумян. – Попросил политического убежища... Через пару часов о событии наперебой трезвонили уже все канадские и американские радиостанции. На самом деле, все было гораздо сложнее. * * * Сергей вырос в Алма-Ате без родителей. Воспитала его бабушка, и кроме нее у Немцанова не было ни одного близкого человека во всем мире. Сам он был невероятно добрым, честным и чрезвычайно ответственным парнем. Соответственно, и любили его все без исключения. Так, как он тренировался, не умел работать ни один человек в сборной. Да и в любой другой сборной тоже. Внешних данных там было немного: маленький, белесый, совершенно не фигуристый мальчишка брал исключительно сложностью и стабильностью. Когда остальные спортсмены выполняли по сто прыжков за тренировочный день, Немцанов делал 300-400. Приходил в бассейн даже в выходные: тянулся, качал мышцы, отрабатывал входы в воду… В результате этой безумной пахоты Сергей начал выигрывать в рамках страны один турнир за другим, и почти всегда соревнования превращались в игру в одни ворота. С отрывом Немцанова от соперников в 30 баллов, в 40, в 50… Причем сам он не ошибался даже в мелочах. Вот и получилось, что в 1976-м его везли в Монреаль не просто фаворитом, но человеком, который обязан во чтобы то ни стало взять олимпийское золото на 10-метровой вышке. А он не попал в финал… Просто сгорел в ожидании своих первых в жизни крупных соревнований. Сразу после утреннего выступления, когда Немцанов, скорчившись в пустой раздевалке как бездомная бродяжка, сотрясался в рыданиях, туда же ворвался один из руководителей олимпийской команды. Минут пятнадцать он безобразно орал, брызгал слюной и топал ногами. Потом процедил: «Ну, подожди, дай только в Москву вернуться… Мало тебе не покажется, сволочь!» В тот же день руководство олимпийской команды приняло решение отправить Немцанова в Москву первым же бортом (при том, что вся команда прыгунов должна была прямо из Монреаля лететь на товарищескую матчевую встречу с американцами в США). Но к вечеру Сережки в деревне уже не было... Девушка-миллионерша, которую наперебой поминали информационные агентства, тоже имела место. С ней Немцанов познакомился за год до Игр – во время традиционной серии турниров Canamex в американском Форт Лодердейле. Для него та заграничная поездка стала первой. Несмотря на то, что по-английски Сергей знал лишь несколько фраз, к концу недельного пребывания в США в него были по-матерински влюблены все женщины бассейна – от обслуживающего персонала до жен высокопоставленных чиновников международной федерации и бесчисленных мамаш и бабушек американских спортсменов. Как выяснилось позже, о существовании американки знали не только мы. В Монреале Немцанова «пасли». Об этом двадцать лет спустя мне рассказал бывший член Политбюро Александр Яковлев, который с 1973-го по 1985-й был советским послом в Канаде. По словам Яковлева, к Немцанову был приставлен персональный наблюдатель из олимпийской команды. Который его и прозевал. Для КГБ это было грандиозным ЧП: ведь только в самом Монреале находились аж два генерала, не говоря уже о более мелких чинах. В каждой команде имелся специально прикрепленный к ней человек. Хватало и осведомителей. Как рассказывал Яковлев, на каждого советского спортсмена в КГБ существовало досье с обширной информацией: пьет человек или нет, как пьет, женат ли, как живет с женой, есть ли любовница. Поскольку присутствие такого количества сотрудников на Играх нужно было как-то оправдывать (да и вообще поездки, позволяющие прикупить барахлишка и лишний раз без присмотра выпить, ценились в КГБ на вес золота), каждый день возникала какая-то очередная «тема», вокруг которой сразу нагнетались страсти. Иногда доходило до смешного: в один из дней пловцы по дороге в басейн угодили в гущу какого-то митинга, где их одарили довольно симпатичными шариковыми ручками с эмблемой какой-то националистической организации. Приставленный к пловцам кагэбэшник тогда долго донимал тренеров: «Ребята, ну отдайте хотя бы одну… Мне же к отчету хоть что-то приложить надо…» Ажиотаж вокруг моей самовольной предсоревновательной поездки на озеро тоже не был случайным: когда перед самым началом Игр выяснилось, что в Монреале по недосмотру «органов» находится вся наша семья за исключением 12-летнего брата, сразу несколько высокопоставленных сотрудников «конторы» получили выговоры. Об этом (и тоже много лет спустя) мне рассказал отставной полковник КГБ, имевший к тем Играм самое прямое отношение. По его словам в Москве ни на секунду не сомневались, что выезд на Олимпиаду спланирован нашим семейством исключительно с целью остаться в Канаде навсегда. И были крайне удивлены тем, что этого не произошло. Американские спецслужбы тоже были заинтересованы в разного рода политических инцидентах – по характеру своей деятельности они немногим отличались от наших. Не думаю, правда, что побег Немцанова был спланирован ими заранее. Скорее, просто удалось использовать крайне удачный момент: Сергей был морально раздавлен поражением и жутко напуган перспективой грядущей кары. К тому же ему было всего 17 лет… * * * Его использовали, как разменную карту. Какое-то время канадцы заявляли, что не намерены выдавать беглеца: мол, Немцанов, конечно, несовершеннолетний, но, поскольку родителей у него нет, он вправе самостоятельно принимать решения относительно собственной жизни. Однако чуть позже советская сторона выставила ультиматум: либо канадцы выдают Немцанова, либо сборная СССР по хоккею не приезжает осенью на Кубок Канады. Формулировка тут же изменилась: мол, Канада, конечно, страна демократическая, никому в политическом убежище не отказывала, но, поскольку Немцанов – несовершеннолетний, оставить его в стране не представляется ровным счетом никакой возможности… Канадцам Сергей, действительно, был уже не нужен: скандал успели раскрутить на весь мир, но Игры закончились, и продолжать высасывать из этой истории новые подробности стало неинтересно. И две или три недели спустя Немцанова вернули домой. Советская сторона официально пообещала: никаких санкций к беглецу предпринято не будет. Мол, случилось – и случилось. Проехали… Но потом начался ад… Сергей по-прежнему много тренировался, ему по-прежнему не было равных на вышке, но даже там, где за прыжок можно было без колебаний ставить 10 баллов, он получал 6,5. Официально Немцанову не возбранялось выезжать за границу на международные турниры, но всем было понятно, что при таком судействе «домашних» соревнований он никогда больше не попадет в сборную команду. К тому же с ним не разговаривал ни один человек. Сторонились… Несколько лет спустя все постепенно сгладилось. Но сам Сергей стал уже другим. Его нервы просто перестали держать напряжение крупных соревнований. И, чем больше он рвался победить, тем хуже оказывался результат. Последний раз мы виделись с ним в середине 80-х. Я приехала в Алма-Ату комментировать соревнования по прыжкам в воду, естественно, поинтересовалась у местных тренеров Сережкиной судьбой. Отвечали расплывчато: вроде, работает на какой-то бензоколонке разнорабочим. Пьет… Еще несколькими годами позже я узнала, что его жизнь все-таки наладилась. Сергей женился, развелся, потом женился снова и, как будто, удачно. Причем его вторая супруга не имела ни малейшего представления о том, что он когда-то был незаурядным спортсменом и выступал на Олимпийских играх...
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
