Личное дело: Овчинников Юрий Львович. Родился 3 апреля 1950 года. Фигурным катанием начал заниматься в семь лет. Мастер спорта международного класса. Специализация – одиночное катание. Тренеры – Игорь Борисович Москвин, Алексей Николаевич Мишин (с 1973-го).

Чемпион СССР (1975). Трехкратный вице-чемпион СССР (1973, 1976-77). Обладатель Кубка СССР (1969). Участник десяти чемпионатов Европы. Лучший результат – третье место в 1975 году в Копенгагене.

Участник пяти чемпионатов мира. Лучший результат – шестое место в Братиславе (1973) и Колорадо-Спрингс (1975).

Участник Олимпийских игр в Саппоро (1972, 12-е место) и Инсбруке (1976, 8-е место).

После окончания спортивной карьеры был солистом и директором ледового театра Татьяны Тарасовой «Все звезды». В начале 90-х перебрался на постоянное место жительства в Сан-Диего (США), где работает тренером.

Голос Юрия Овчинникова, которому я позвонила из Москвы в Сан-Диего, чтобы поговорить о Москвине, звучал несколько растерянно, несмотря на то, что тему беседы я обговорила с бывшим фигуристом заранее:

- Представляете, после вашего первого звонка специально взял чистый лист бумаги, чтобы перед разговором с вами записать на нем мысли, но прошла уже неделя, а бумажка так и осталась почти пустой. Я не оправдываюсь, не стараюсь уйти от разговора, просто боюсь в чем-то ошибиться и не хочу выглядеть глупо перед теми, кто будет мои воспоминания читать.

- Но ведь когда вы составляли эту бумажку, о чем-то думали?

- Пытался как бы перемотать в голове пленку тех времен. И понял, что уже к сожалению почти не помню деталей. Москвин – это, безусловно, тот человек, который меня «слепил» не только как фигуриста, но и как личность. Я совершенно искренне называл Игоря Борисовича своим вторым отцом, тем более что проводил рядом с ним значительно больше времени, чем с родителями. Мы ведь не только работали вместе на льду. Но и летом постоянно ездили на сборы, когда льда не было. И зимой - на соревнования.

Сам Москвин – очень сильная личность. Профессионал, который достоин и уважения, и восхищения. Хотя человек он довольно сложный. Уже работая на Западе, я очень быстро понял, что здесь отношения тренера и ученика совсем другие, нежели те, в которых росли мы. Наше воспитание было тоже совершенно другим - более жестким. Это проявлялось во всем. И в житейских моментах, и в спортивных. Порой бывало нелегко, но это ведь как дороги, которые мы выбираем в жизни. Хотя мы других дорог и не знали – не было выбора.

Москвина так или иначе боялись все его ученики. В группе Игоря Борисовича каталась моя родная сестра Наташа, так она однажды сказала, что единственное чувство, которое осталось у нее с тех времен – это чувство страха. До такой степени Москвин умел держать людей на «жестком» поводке.

Возможно, все дело в том, что такой работы требовали тогдашние обстоятельства. Все выдающиеся тренеры тех времен – Станислав Жук, Татьяна Тарасова, Елена Чайковская - работали не менее «жестко», как мне кажется. Я бы назвал такой стиль взаимоотношений тренера и ученика характерной особенностью тех времен.

Другое дело, что Москвин при всей своей требовательности очень многому нас учил. На одном страхе ведь никогда чемпиона не вырастишь. Он очень хорошо чувствовал людей. Знал, на кого можно надавить посильнее, а на кого вообще не стоит. Я ведь попал к нему довольно маленьким и воспитывался в группе из шести парней. Игорь Борисович постоянно создавал между нами конкуренцию, соперничество. Не поощрял стычек, но и не вмешивался, когда между нами возникали какие-то личные конфликты. А они в фигурном катании происходят сплошь и рядом. Например, когда кто-то один катается под музыку, а другой не уступает дорогу.

Начинал я кататься еще в то время, когда Москвин тренировал Белоусову с Протопоповым и Тамару Москвину с Алексеем Мишиным. Мы даже все вместе выступали на чемпионате мира в Колорадо-Спрингс в 1969-м году. То есть среди одиночников я довольно быстро стал в группе основным спортсменом.
Помню у нас была какая-то вечеринка, Москвин немного выпил, расслабился и я решился его спросить, почему, несмотря на то, что я объективно сильнее других ребят, он относится ко мне в тренировках до такой степени придирчиво, жестко, а иногда почти зло?

Игорь Борисович тогда долго молчал, а потом вдруг сказал: «Да потому, что я тебя люблю!»

* * *

После того, как с уходом из спорта Тамары Москвиной и Алексея Мишина в группе Москвина не осталось пар, тренер полностью сосредоточился на работе с одиночниками. Новой пары, с которой можно было бы продолжать работать, подразумевая высокие цели, на примете не было.

- Я видел, что конкурировать с Москвой в парном катании становится невозможным, - рассказывал по этому поводу Игорь Борисович. – На первых ролях в сборной СССР уже был Станислав Жук с Ириной Родниной и Алексеем Улановым, потом Уланова сменил Александр Зайцев.

Роднина со своими партнерами импонировала мне своей надежностью, напором, азартом. Мне бы тоже хотелось, чтобы мои ребята так катались с точки зрения стабильности. Но в плане тренерской работы меня исподволь все время уносило на более чувственную стезю.

Тогда – в самом конце 60-х - у меня в группе уже на очень хорошем уровне выступали Куренбин, Овчинников. Володя Куренбин – Цыпа - был совершенно уникальным спортсменом в плане обязательных фигур. По своему уровню он даже превосходил Сергея Волкова. Правда его постоянно засуживали. Во-первых, Куренбин был ленинградцем. Во-вторых, был «невидным» – рыжим, маленьким, угловатым… Такой «крабик». Все это, естественно, шло в минус оценкам.

Я воспринимал это, как данность, но однажды все-таки вышел из себя. Было это в 1969-м. Куренбин тогда выиграл Универсиаду в Ленинграде, стал вторым на первенстве страны, но в сборную его не взяли.
Помню, когда ситуацию стали обсуждать в федерации, в мой адрес тогда начал весьма нелицеприятно высказываться один из руководителей. Я и сказал ему при всех, что он – не только дурак, но и негодяй. Он мне долго простить не мог, что я при всех его дураком и негодяем назвал.

Но вообще я всегда старался владеть собой. Например, в конце 80-х, не помню точно, в каком именно году, у меня был шанс протолкнуть в сборную своих учеников – Рашида Кадыркаева и Лену Квитченко. Я пошел тогда к заместителю председателя спорткомитета СССР Виталию Смирнову, сообщил, что ребята выполнили все условия отбора, но их не включают в команду. Он спросил, сколько моим спортсменам лет. Я удивился:

- Разве в этом случае возраст имеет значение?

Смирнов ответил:

- Да, имеет.

Я попрощался и вышел из кабинета.

- Вы работали в довольно большом коллективе. Это лучше, чем работать со спортсменом один на один?

- Несомненно. Один на один вообще заниматься плохо. Например, американца Джонни Вейра я впервые увидел еще тогда, когда сам работал в Америке с Юко Кавагути и ее первым партнером Сашей Маркунцовым и в 2001-м приехал с ними на чемпионат мира. Вейр катался там точно так же, как катался и несколько лет спустя. У него совершенно не добавилось каких-то новых качеств.

Главная причина на мой взгляд заключалась в том, что у своего тренера Присциллы Хилл он был один. Расти и развиваться в такой обстановке невозможно. А сильная группа сама по себе заставляет прогрессировать. Она постоянно подталкивает людей, тащит их вперед. Ведь для того, чтобы произошел взрыв, должна накопиться определенная критическая масса.

Поэтому у меня всегда была большая группа. Человек 10-12. Там катались и мальчики, и юноши, там же тренировалась сестра Юры Овчинникова – Наташа, потом пришла Лена Щеглова – приехала в Питер из Москвы.

Более того, когда много лет спустя фигурное катание стало переходить на коммерческую основу и появились платные группы, я всегда старался сделать скидку в оплате, но иметь не одного ученика, а двух-трех. Группа ведь и тренеру сильно облегчает работу. Кто-то схватывает задание быстрее, может показать отстающим.

Все ребята у меня были разными. Овчинников предпочитал компании девочек. Игорь Бобрин хоть и был очень эмоциональным, но чаще уединялся – писал стихи. Олег Васильев начинал у меня, как одиночник, и был, как говорят фигуристы, «долбежником» - отрабатывал задание до тех пор, пока все не начинало получаться идеально. Он ведь пока катался не в паре, даже становился чемпионом страны среди юношей.

* * *

Личное дело: Щеглова Елена Львовна. Родилась 2 августа 1950 года. Мастер спорта международного класса. Специализация – одиночное катание.

Первая советская фигуристка, вошедшая в десятку сильнейших на чемпионате Европы-1967 (8-е место). Первая советская спортсменка (вместе с Галиной Гржибовской), которая приняла участие в Олимпийских играх.

Двукратная чемпионка СССР (1967, 1969). Двукратный серебряный призер чемпионатов СССР (1968, 1970).

Участница четырех чемпионатов Европы (лучший результат – 6-е место в 1968 и 69-х годах). Участница пяти чемпионатов мира (дважды входила в десятку).

12-е место на Олимпийских играх в Гренобле (1968).

Тренеры – Татьяна Толмачева (Гранаткина), Станислав Жук, Игорь Москвин, Эдуард Плинер.

В своей спортивной карьере Щегловой посчастливилось зацепить всех «грандов» одиночного катания, которыми в 70-е годы прошлого века справедливо считались Жук, Плинер и Москвин. Мне эти тренеры всегда казались людьми схожего плана, однако Щеглова, стоило завести с ней беседу о тех уже совсем давних временах, отрицательно замотала головой:

- Если чем они и были похожи, так только тем, что все трое были фанатиками своего дела, - авторитетно заявила она. - До того, как уйти к Москвину, я успела потренироваться у многих специалистов, поэтому мне легко сравнивать. Игоря Борисовича отличала от всех остальных какая-то необыкновенная харизма. Это трудно объяснить словами. Вот Жук – тот всему учил дрессировкой. Технике, элементам. А Москвин как-то больше старался добиться от своих спортменов понимания.

Он всегда был очень справедливым человеком. Все знали: если у Москвина есть к тебе претензии, он выскажет их сразу и напрямую. Но на этом конфликт будет исчерпан. Жук, напротив, был злопамятным. Мог по какому-то поводу промолчать, но припомнить спортсмену все его прегрешения через два-три месяца. Очень любил говорить: «Я молчу, слушаю и делаю выводы». И когда именно тебя этим тренерским выводом «накроет», никто не знал.

Жука я боялась панически все пять лет, что у него каталась. Его вообще все боялись. Станислав Алексеевич только в здание катка входил, а у всех нас уже поджилки тряслись.

Москвин таких чувств не вызывал. Он нередко говорил обидные вещи, особенно девочкам - по поводу лишнего веса: мы ж все худели постоянно. Мог как бы невзначай, проходя мимо, бросить: «Глазки-то у нас заплыли совсем: как я погляжу». Вроде слышать обидно, но обижаться на Москвина у меня никогда не получалось. Он единственный из всех моих тренеров умел справляться с моим норовом.

В Питере фигуристы в те годы жили гораздо дружнее, чем в Москве. Возможно это объяснялось тем, что в городе имелся только один каток – «Юбилейный». Все фигуристы и держались вместе. Более того, тренировались всей группой в одно время – лед кишмя кишел. При этом между нами никогда не возникало никаких конфликтов. Каждому уделялось внимание, ставились программы.

С супругой Игоря Борисовича Тамарой я соревновалась еще в те времена, когда она была одиночницей и выступала под фамилией Братусь. Мы, правда, особо не дружили и почти не общались – Тамара все-таки была на восемь лет старше.

Помню, когда Игорь Борисович поставил ей с Мишиным знаменитую «Цыганочку», Тамара, которая была очень маленькой, для полноты образа подкладывала под платье довольно крупные пластиковые чашечки от купальника – чтобы визуально увеличить грудь. Каждый раз, когда Мишин задевал эти чашечки рукой, они прогибались вовнутрь.

Мы ходили подсматривать за их тренировками всей группой – ждали этого момента и валились под борт от хохота.

Уезжать из Питера обратно в Москву было ужасно жалко. До слез. Но я ж была коренной москвичкой. Жить столько времени в гостинице в окружении казеной мебели для меня было просто невыносимо. Вот я и вернулась назад - к Плинеру. Не взять он меня не мог – я на тот момент считалась первым номером сборной команды. Но задержалась в спорте ненадолго: в 1971-м закончила выступать вообще.

* * *

«Как вам удавалось справляться с такой разношерстной компанией?» - спросила я как-то Москвина. Он ответил:

- Привык, что надо быстро соображать, чтобы внимания хватало на всех. Мы же не только катались. Но и музыку для выступлений, например, тоже всегда делали сами. Была даже придумана специальная система, чтобы растягивать музыку, или наоборот ее «сжимать». Магнитофоны были пленочные, позволяющие писать музыку на две дорожки и потом накладывать звук друг на друга. И монтировал я музыку не так, как это принято делать сейчас – на ударных акцентах, а наоборот, на «тягучих» частях. Потом приезжал со своим магнитофоном в городской радиокомитет и уже там мне делали студийную запись.

Я всегда старался, чтобы в каждой программе была изюминка. Cюжет, драматургия, раскрутка, развитие этого сюжета, кульминация. И дальше - в зависимости от того, что диктует музыка.

Для Юры Овчинникова в 1969 году я сделал «Вестсайдскую историю». Думаю, тогда эта музыка вообще впервые прозвучала на льду. Где-то я нашел пластинку. Мой хороший знакомый тогда работал в радиокомитете, а его супруга трудилась там же одним из редакторов. Она занималась общественно-политическими программами, а он – музыкальными.

С этой музыкой Овчинников тогда даже выиграл произвольную программу на чемпионате Европы у Ондрея Непелы и Сергея Четверухина. Народ с ума сходил. Все ведь брали в основном цыганские или русские мелодии.

Короткая программа у нас тогда тоже была необычной – «Гимн солнцу» Имы Сумак. У нее голос был - девять октав. Можно было целенаправленно выбрать наиболее мощные части под прыжки, что я и сделал. Юрка ведь он не прыгал - летел. По амплитуде его прыжки были не такие уж далекие, но Овчинникова всегда отличал, как мы говорим, «баллон» - зависание в воздухе.

Некоторые вещи, которые он делал в своих программах, до сих пор не делает никто. Например, прыжок в 2,5 оборота, но выезд не как у обычного акселя со сменой ног, когда с левой толкаешься, а с правой выезжаешь, а с приземлением на толчковую ногу и с нее же - в каскаде - тройной сальхов.

Никто эту комбинацию повторить не мог, даже в моей группе. Приземление «назад-внутрь» само по себе страшно неудобное, потому что конек начинает валиться на внутреннее ребро и очень трудно удержать баланс. Да и тройной прыжок с этой же ноги довольно сложно сделать.

Но все это – такие вещи, которыми можно заниматься только в том случае, если есть компания. В этом отношении у меня была очень хорошая группа. В ней катался, например, Володя Куксинский. Он прыгал простой аксель и летел на 26 своих ступней. А нога у него была 45 размера. Вместе с коньком, как тогда мерялось, - это составляло примерно 40 сантиметров.

- Почему из всей компании самым выдающимся считался Овчинников, который, в отличие от того же Бобрина, не выиграл ни одних по-настоящему крупных соревнований?

- Юру отличал пожалуй самый большой талант в плане выразительности. Даже чрезмерный. Который иногда мешал добиться результата. Была, например, программа «Безумный день, или женитьба Фигаро». Музыку для этой постановки я достал в театре Якобсона. Она мне понравилась тем, что музыкальные темы хорошо увязывались между собой и были построены в полуэстрадном шуточном ключе.

Но играть театральность легко, когда ты полностью чувствуешь всю программу. Если такого чувства нет, на спортсмена начинает давить страх, появляется боязнь сделать ошибку, и актерская игра сразу становится неестественной. К тому же когда в Овчинникове сталкивались понятия «нужно» и «хочу», он, как правило, не всегда мог достичь равновесия. И «хочу» было выражено не очень ярко, как бы притуплялись все актерские акценты, и то, что нужно до зарезу – в частности технические элементы короткой программы - удавалось реализовать далеко не всегда.

Еще одна проблема заключалась в том, что у Овчинникова из-за врожденного астигматизма довольно рано возникли проблемы с глазами. Линз тогда не было, кататься в очках было не принято, тем более что даже очень хорошие очки всегда сужают поле зрения. А в обязательных фигурах очень важно постоянно видеть, куда ты едешь, и контролировать этот процесс.

Под конец карьеры Юра все-таки начал использовать линзы, но к ним тоже нужна определенная привычка. Сразу присмотреться к нужной точке не получается. А пока присматриваешься – уже проехал.
Обязательные фигуры очень хорошо делала Беатрис Шуба из Австрии. Большая была девушка, крупная. Она укладывала шесть следов друг на друга - один в один. Самое большое расхождение линий составляло у нее полтора-два пальца.

Подобной ювелирностью в моей группе всегда отличался лишь один человек – Володя Куренбин. Коньки для обязательных фигур имели тогда не крутой желобок на лезвии, а более плоский, почти пологий. И были заполированы очень хорошо, чтобы конек по льду лучше шел. Так вот Куренбин, стоя возле одного бортика площадки, отталкивался одной ногой и доезжал до красной линии, где обычно устанавливаются хоккейные ворота. Не останавливаясь поворачивал обратно и доезжал до красной линии с противоположной стороны. То есть, чтобы сделать полный круг, ему не хватало метров десяти - пятнадцати.

Такое владение коньком – от бога. Умение чувствовать именно ту позицию, которая обеспечивает лезвию максимально быстрое скольжение. Олег Васильев, кстати, тоже хорошо чувствовал конек. Не мог проехать полный круг, но половину – легко.

Ну а Юра в 1972-м перешел от меня к Алексею Николаевичу Мишину. Подозреваю, что он просто устал от постоянной конкуренции с Игорем Бобриным, тем более что чувствовал, что серьезного прогресса у него уже нет.

* * *

- Фраза Москвина о том, что он меня любит, врезалась мне в память на всю жизнь, - продолжал вспоминать Овчинников. – Со временем я понял, что таким отношением он старался выжать из меня в тренировках все, на что я был способен. Знаю, что когда я ушел тренироваться к Мишину, это была очень большая рана для Игоря Борисовича.

Наши отношения тогда подошли к такому уровню, когда я понял, что нужно что-то менять. Сказать, что мне перестало быть интересно у Москвина, я не могу, потому что это было бы неправдой. Сказать, что мы друг от друга уже все взяли, тоже нельзя. Просто отношения зашли в какую-то стадию, когда мы оба почувствовали необходимость перемен. Мне поступали предложения и от Станислава Жука, у которого тогда как раз заканчивал кататься Сергей Четверухин, - то есть я без проблем мог переехать в Москву. Но такой вариант был для меня неприемлем. Мне казалось, что променяв Питер на Москву я предам все: и группу, в которой вырос, и тренера.

Мишина же я давно знал. И так получилось, что стал его первым учеником – сразу после того, как он решил закончить свою спортивную карьеру. Он мне даже в своей книжке написал дарственную надпись: «Моему самому первому и самому талантливому ученику».

Москвин со мной не разговаривал тогда очень долго. Спустя несколько лет я позвонил ему, извинился, в общем старался всеми силами заполировать и сгладить ситуацию. А позже, когда мы где-то встретились с Тамарой, она сказала мне, что Игорю Борисовичу было очень приятно получить от меня этот звонок. Выходит, он держал в себе все переживания и воспоминания по этому поводу столько лет. Хотя могу сказать, что уходя от Москвина, с ним никто не оставался в друзьях.

На свой первый чемпионат мира, кстати, я поехал вместо другого ученика Игоря Борисовича - Володи Куренбина. В моей спортивной жизни вообще было немало ситуаций, когда меня посылали вместо кого-то. А тогда я был действительно лучше, чем многие другие фигуристы, но в то же самое время имела место некая нестабильность, которая не позволяла окружающим верить в какое-то серьезное мое будущее в фигурном катании. На соревнованиях то выстреливал, то срывался... Подозреваю, кстати, что с обязательными фигурами у меня было не очень хорошо не столько из-за зрения, которое действительно было неважным, сколько из-за внутреннего состояния. Слишком сильно я «заводился» на соревнованиях.

По большому счету Москвин так и остался моим единственным учителем - другого у меня не было. К Мишину я перешел, когда уже был всему научен – оставалось лишь отполировать. Основа тренерской профессии у меня тоже сложилась именно тогда, когда я катался у Игоря Борисовича. Его техника работы. Хотя в Америке я тоже многому научился. Для того, чтобы начать там свой бизнес, нужно было заниматься с классами – то есть с теми, кто вообще ничего не умеет делать на льду. Приходилось учить людей каким-то совсем элементарным вещам, которые у любого американского тренера расписаны на бумажке. Этот период, кстати, был хорош тем, что сразу позволял понять: стоит становиться тренером, или нет. Можешь ты работать только по бумажке, или в состоянии придумать что-то свое, научить лучше и быстрее.

К сожалению не могу сказать, что между мной и Москвиным сейчас есть какие-то отношения. Я довольно давно уехал из Питера. Сначала в Москву - учиться в ГИТИСе, потом за границу. Изредка передавал Игорю Борисовичу приветы, когда пересекался с Тамарой, иногда звонил сам. Как-то Москвин передал мне фотографию с подписью, где написал, что ему приятно, что я занимаюсь тренерством. Что это – очень благородный и ответственный труд. Не могу сказать, что подпись была личной, но получилась она теплой. Я многое прочитал в ней между строк.

А может быть мне просто очень хотелось почувствовать эту теплоту. Я ведь действительно считаю Игоря Борисовича вторым отцом.

- Он был интересным мужчиной?

- Не был красавцем в классическом понимании этого слова, но был настоящим мужиком. Я видел, какими глазами смотрели на него женщины, да и мы, ученики, старались копировать какие-то вещи. Я, например, всегда делал себе такую же стрижку как у Игоря Борисовича – ежик.

Ну а поскольку встречаемся мы крайне редко, в моей памяти образ Москвина остался именно тем, что был когда-то: жесткого, неизменно уверенного в себе и весьма конфликтного человека. Хотя на самом деле он совершенно не жестокий человек. С очень большим сердцем. Возможно, он сам заковал себя в какую-то ракушку, именно потому, что был слишком ранимым человеком. И эта ракушка давала ему чувство большей уверенности, что ли. Предохраняла его самого от чужой жесткости и грубости.

К тому же Москвин был изначально поставлен в такие рамки системой, предписывавшей воспитывать спортсменов определенным образом. Другого в России наверное в те времена и не знали. Чтобы побеждать, нужно было быть жестким. Не только в фигурном катании, но в спорте вообще.

• Перейти к следующей главе
• Вернуться к оглавлению раздела