|
|
|
|
|
||
Поступление в школу тренеров представлялось мне абсолютно логичным шагом. Начав работать на заводе я женился, потом появился сын Борис, и уходить в армию мне по понятным причинам совершенно не хотелось. Это сейчас я постоянно втолковываю внуку и внучкам, что в жизни никогда не нужно никуда спешить, надо полностью проживать каждый момент, не прыгать через ступеньки. А тогда сам очертя голову бросился в семейные отношения, хотя мне было всего девятнадцать лет. К счастью нам удалось благополучно решить жилищный вопрос: как раз в то время стали сносить наши бараки в Кунцево и расселять семьи в отдельные квартиры. В результате наша большая семья получила сразу три квартиры: в одну въехали бабушка с дедушкой, в другую – мама со своей семьей, третья досталась мне. В Москва тогда существовала организация, которая называлась «Седьмой райсовет «Динамо». К ней относилось все, что было связано в Москве с атомной промышленностью, то есть «Средмаш» – министерство среднего машиностроения. В истории нашей страны это была одна из крупнейших промышленных организаций. В ведении «Средмаша» находился курчатовский институт ядерных исследований, несколько научно-исследовательских институтов, которые располагались в том же «атомном» блоке, в одном из этих институтов мне и предложили работу с вакуумными установками под руководством довольно известного по тем временам профессора Самойлова. Потом профессор стал академиком, членом-корреспондентом, а тогда мы бок о бок работали вместе и однажды даже нечаянно взорвали какую-то вакуумную установку – что-то у нас не получилось. Учиться в школе тренеров, когда я туда поступил, мне, разумеется, было гораздо интереснее. Многие предметы нам преподавали те же самые специалисты, что в институте физкультуры. Спортивный массаж у нас вел легендарный Анатолий Бирюков и драл три шкуры, принимая зачеты. Преподаватели заставляли нас не просто войти в анатомичку и научиться разбираться в строении человеческого тела, но досконально погружали в основы физиологии, анатомии, спортивной психологии. То есть база для дальнейшей учебы, как и для работы в спорте, закладывалась уже там, и была основательной. Поэтому я постоянно думал о том, чтобы сменить место работы. И придумал: рядом с курчатовским институтом располагался существующий по сей день институт биофизики Академии медицинских наук, который тоже входил в систему «Средмаша», и я перевелся туда на должность инструктора по спорту при профсоюзном комитете. С этого момента, можно сказать, и началась моя профессиональная работа в спорте. * * * Помимо должностных функций и собственных выступлений в соревнованиях, я вел в институте чисто практическую работу – за дополнительную зарплату руководил двумя спортивными секциями, поскольку сын рос и нужно было как-то содержать семью. У меня с тех времен даже сохранилось удостоверение тренера-общественника, которое давало право официально заниматься тренерской деятельностью не дожидаясь окончания школы тренеров. Единственной проблемой была маячившая армия. Бронь, которая освобождала молодых специалистов от срочной службы, к тому времени с института уже сняли или собирались в скором времени снять, короче, я решил, что не стоит пытаться кого-то обманывать и играть с судьбой в прятки. А нужно пойти, отслужить и закрыть эту тему уже окончательно. Служба в армии длилась тогда три года, но мои динамовцы меня успокоили. Пообещали, что обо всем договорятся, и я сразу после призыва попаду в штатные войска. Из военкомата к нам домой на проводы даже приезжал какой-то капитан из военкомата, который то и дело повторял: мол, к чему прощаться и расстраиваться, если через неделю, максимум – через две я снова буду сидеть за этим же самым столом. С таким настроением я и пришел на призывный пункт. Будущее казалось самым радужным, тем более что перед самым призывом я выполнил норматив мастера спорта в раздельной велосипедной гонке на двадцать пять километров. Нас погрузили в вагон и куда-то повезли. Ехали мы двое суток. Состав, как выяснилось, направлялся в Ростов-на-Дону, но это не было конечной точкой. В Ростове мы поменяли поезд и поехали дальше. Конечным пунктом нашей поездки оказалась станица Крымская. Там в учебной роте я провел почти четыре месяца. Пытался звонить в Москву, но все контакты как обрезало. Ни ответа, ни привета. Помог случай. Как-то меня вызвал к себе заместитель командира полка по хозяйственной части и пожаловался, что для ремонта казармы в части нет витого электрического провода. - Может у себя сумеешь достать? – спрашивает. – Ты же – москвич? Я аж затрясся: - Я вам луну с неба достану, только отпустите! Мне быстро оформили все документы, дали пачку наличных денег и я поехал в Москву – искать провод, а заодно и попробовать прояснить свою дальнейшую судьбу. По линии комендатуры никого найти так и не смог, и уже в полном отчаянии обратился к своему горнолыжному тренеру – Дмитрию Ростовцеву. В Ростове тогда базировался штаб бакинского округа ПВО, а сам округ был огромным, захватывал даже Туркмению. Начальником физподготовки там был Гурген Шатворян – чемпион мира по греко-римской борьбе. Вот Дмитрий Ефимович и сказал: «Я, пожалуй, позвоню Жоре» – так в те времена Шатворяна называли его друзья. Ответа из Москвы я ждал с большим нетерпением. Армия, служба, ночные дежурства – это же все впечатляет! Дедовщины, к счастью, у нас не было. Она проявлялась в каких-то мелочах – например, постоянных придирках старшины. Армейский старшина – это почему-то всегда хохол. Был такой и у нас. Прекрасный дядька, но очень любил воспитывать «салаг»-первогодок. Зайдет, допустим, в казарму, где только-только полы надраены, оглядится: «Грязно!» Ему возразишь – мол, полы сверкают, только вымыли, где ж тут грязь? А он сапог снимает и с нажимом резиновым каблуком по полу – так, что черная полоса появляется: «Вымыли, говорите?» Смотришь на него в этот момент и мечтаешь только об одном: взять табуретку и дать ему с размаха, что есть сил… Еще молодых гоняли за одеколоном. Пили по тем временам в армии исключительно «Тройной». Разбавляли его водой из под крана и получалось мутное вонючее пойло. Редкая гадость. Один раз меня в армии просто заставили отхлебнуть за компанию со всеми, а вот вторая встреча с этим удивительным напитком случилась много лет спустя. Я как-то был в командировке в Новосибирске, застрял в аэропорту и решил поехать в Красноярск поездом. Билет сумел купить только плацкартный, залез на верхнюю полку и заснул. Под утро мне приснилась парикмахерская, причем ощущения были настолько острыми, что я открыл глаза. И увидел, что мои соседи внизу – ими были бывшие зэки, которые ехали в Красноярск на поселение, разливают по стаканам тот самый напиток, запах которого мгновенно пробудил во мне все армейские воспоминания. Для некоторых армия в те годы была не только испытанием, но и благом. В нашей роте был парень из новгородской губернии, который мало того, что первый раз в жизни выехал за пределы своей деревни, но впервые за восемнадцать лет надел на себя чистое белье. Ходил и просто светился счастьем от того, что на нем полное солдатское обмундирование. Я много с ним общался, расспрашивал про жизнь – интересно же. А жизнь была проста: встал в пять утра, молока из крынки выпил с краюхой хлеба и куском сала – и на трактор, поля пахать. Вечером вернулся, харю от грязи в тазу отмыл – и в деревенский клуб к девкам на танцы, часов до двух ночи. А в пять снова в поле. Вот и вся жизнь. * * * Поскольку от Шатворяна не было никакого ответа, я написал ему письмо. И через неделю в штаб части приходит указание: перевести рядового Сысоева в Баку в спортивную роту. Думая о том периоде своей жизни, я не раз приходил к выводу, что мне фантастически повезло в жизни. Прежде всего в том, что свою собственную страну – Советский Союз – я объехал вдоль и поперек, включая самые дальние закоулки. Ни одна прочитанная книга не даст таких знаний, какие я получал, общаясь с людьми в Туркмении, на Дальнем Севере, на Камчатке. Проехал уйму закрытых городов. Все это стало огромной жизненной школой. И началась она – в Баку. Мой поезд пришел в город поздно вечером, и я чуть было сразу не загремел в каталажку: не знал, куда идти, обратился прямо на вокзале к военному коменданту, а он тут же дал отмашку в комендатуру – она в Баку располагалась недалеко от вокзала – в крепости возле Девичьей башни. Меня немедленно задержали, но к счастью, комендант связался с кем-то из спортивной роты, и прямо среди ночи за мной приехал совершенно заспанный и недовольный старшина. Спорт-рота находилась в верхней точке города за телевизионной башней – там, где разбит бакинский ботанический сад. Там я запоздало понял, что горных лыж в моей жизни скорее всего уже никогда не будет, но горевать по этому поводу уже не приходилось: началась моя активная армейская спортивная жизнь. Другая жизнь, которая продлилась два года и семь месяцев. На тот период времени Баку был очень спортивным городом. Там базировались очень сильные, известные на всю страну спортивные команды клуба ККФ – волейбольная, ватерпольная, был очень развит велосипедный спорт – в сборную СССР входили сразу несколько бакинских гонщиков. Руководство республики и города очень любило спорт и всячески его поддерживало. А еще Баку был одним из самых интернациональных городов Кавказа – этим он очень походил на двор моего кунцевского детства. Кого там только не было: армяне, грузины, азербайджанцы, евреи... Там я увидел жизнь с совершенно иной стороны и, пожалуй, впервые очень отчетливо понял, что Москва – это не Советский союз, а совершенно отдельное государство. Дело было даже не в национальном колорите. А в массе мелочей, из которых состоял иной уклад. Непривычный, непонятный и оттого – раздражающий массой деталей. Например, утренними песнопениями муллы, который чуть свет начинал голосить с минарета ближайшей мечети. Нашим велосипедным тренером был Миша Сантурян. Когда он узнал о том, что я какое-то время успел поучиться в школе тренеров, то попросил меня помимо своих собственных тренировок помогать ему в работе с молодежью. Я с радостью согласился – не столько потому, что мне была интересна тренерская работа, хотя занимался я ей с удовольствием, но еще и потому, что помощнику тренера полагался мотоцикл. Ездили мы много. Сборы и выступления проводились в разных частях республики – в старой столице Шамахы, на юге – в Али-Байрамлы, в Гянжи, Каббале. Мало-помалу ко мне приходило понимание другой культуры. Много лет спустя я пойму, что причиной развала нашей огромной страны стал и тот факт, что мы в России и бывших республиках в какой-то момент перестали стремиться к тому, чтобы познать, понять и принять культуру друг друга. Стали пытаться навязать свои привычки и обычаи, встать как бы над всеми – и это было колоссальнейшей ошибкой. А тогда в Баку восточная культура виделась мне ничуть не менее богатой, чем российская, и очень интересной. Суп-харчо я впервые попробовал именно там, и, помню, когда попросил повара выбросить из супа траву, которая с непривычки показалась мне странной и невкусной, то услышал: «Это не трава, дорогой. Это – зелень». Я привыкал есть много зелени, привыкал к тому, что голос муллы становится неотъемлемой составляющей моего жизненного сюжета, привыкал во время сборов питаться в чайханах, которые представляли собой еще один колоссальный срез тогдашней жизни – с традициями бесконечных чаепитий, аксакалами. Люди приходили в чайхану с самого утра, и, уходя вечером, оставляли там намного больше денег, чем можно было потратить в любом городском ресторане. Для нас, велосипедистов, чайхана была во время сборов пожалуй единственным местом, где можно было нормально, хотя и без роскошеств поесть: колбаса, хлеб, сыр, чай, сахар. Иногда – яичница. Если повезет – мясо. От всего этого веяло такой древностью жизненного уклада и столь глубинной мудростью, что не проникнуться этим ощущением было совершенно невозможно. Именно там я начал понимать, что совершенно бессмысленно пытаться каким-то образом нарушить устоявшиеся порядки, изменить матрицу, в соответствии с которой веками развивалась цивилизация на Востоке. Можно только проникнуться ее ценностями, найти собственную нишу, не беспокоя никого вокруг. Так рождалось понимание: как только ты попытаешься быть вне потока или тем более на кого-то давить, подстраивая реальность под себя, тут же возникнет протест. И вылиться он может в самые неожиданные формы. В Али-Байрамлы (сейчас этот город называется Ширван) у нас были самые тяжелые сборы. Дорога туда из Баку лежала через саж-завод – предприятие, производившее сажу. Когда ветер дул с Каспия, вся эта черная жуть слоями ложилась на шоссе. Достаточно было проехать по дороге один раз, и отмыться становилось совершенно невозможно. Опускаешь в тазик с водой руки – а рук через секунду уже не видно. Я мучился сильнее других, поскольку был блондином. На сгибах рук кожа порой обгорала так сильно, что обнажалось мясо. Помню, одна бабушка подошла ко мне на пляже и спрашивает: «Сынок, отчего это руки у тебя такие?» А я ей отвечаю: мол, вместе с братьями целый день торгуем на солнце пивом – вот руки и обгорают, когда кружки клиентам из окошка протягиваешь. Как она над нами смеялась... * * * Команда тоже была многонациональной. В ней был еврей из Одессы, украинец – из Киева, латыш Харис Сазонов – из Риги, Томас Тыну из Эстонии, еще один гонщик из Западной Украины и я. Однажды поздним вечером мы всей компанией приехали в Али-Байрамлы и отправились искать чайханщика – чтобы он нас покормил. Нашли, он открыл чайхану, стал накрывать для нас стол, ставить какую-то еду. С утра велосипедисты всегда берут с собой бачок с питьем. По тем временам это был сладкий чай с большим количеством сахара - вместо глюкозы. В Азии сахар не такой, как у нас – обычно он наколот мелкими кусочками и стоит на столе в специальной плошке. С одним таким кусочком гость иногда сидит весь вечер, обмакивая его в несладкий чай и смазывая язык. Когда мы поели и, расплатились, чайханщик, который все это время стоял у стены, уже явно был настроен на то, чтобы поскорее от нас отделаться и закрыть чайхану. В этот момент Харис Сазонов, наш рижский интеллигент, вставая из-за стола запустил в сахарницу руку, выгреб оттуда весь сахар и пересыпал его себе в карман галифе. Глаза у чайханщика выкатились наружу и стали наливаться кровью. Увидев это, я даже не понял, а скорее почувствовал, что сейчас случится что-то страшное. Вскочил и сквозь зубы говорю своим: «Уносим ноги. Немедленно!» Сазонов так и не понял, что случилось. Всю дорогу недоумевал и переспрашивал: - Мы ж заплатили, в чем дело? Дело было вовсе не в цене сахара. А в том, что сахар, стоящий на чайном столе, для любого человека с Востока – священен. Как и сам обряд чаепития. Харис своим поступком сам того не желая оскорбил чайханщика до глубины души. Если бы он просто пришел на кухню и попросил сахара, чтобы приготовить сладкий чай в гонку – другое дело. Ему, уверен, насыпали бы столько, сколько нужно и не взяли бы никаких денег. Смылись мы из той чайханы очень вовремя. Вокруг чайханщика уже стала собираться толпа и судя по звукам, которые неслись нам вслед, ничего хорошего ждать от этой толпы не приходилось. Однажды всей командой нас отправили в Туркмению. Председатель местного спорткомитета попросил нас приехать к нему в республику для того, чтобы готовиться к Спартакиаде народов СССР совместно с туркменской командой - помочь таким образом подтянуть на более высокий уровень тамошних спортсменов. Мы сели на паром в Баку и на следующий день в были в Красноводске. Это был еще один по-своему уникальный опыт. Что представлял собой паром Баку – Красноводск описать словами невозможно. Отправлялся он ночью и приходил в Красноводск в четыре утра, потому что как только всходило солнце, оно начинало нещадно палить. Воды нет, но есть чайханщик. И на просьбу дать хоть немного воды, невозмутимо отвечает: «Воды нет, водка хочешь?» Рядом с нами на том пароме оказалась пожилая женщина – мать потомственного офицера, семья которого всю жизнь прожила в тех краях, охраняя границу. Та женщина пригласила всех нас к себе в дом, чем-то наверное накормила, но я этого не помню. Запомнил только, как мы повалились прямо с порога на холодный тесаный пол, покрытый какими-то льняными рогожками, и было так хорошо на нем лежать, что подниматься не хотелось вообще. Потом мы все-таки выбрались на Каспий искупались в заливе, в котором летом часами сидел весь город, и, провожая нас на вокзал, где мы должны были сесть на поезд и ехать в Ашхабад, хозяйка сказала: - Я вам, сынки, совет хочу дать: когда в вагоне станут разносить чай, постарайтесь оказаться первыми. Поезда в тех краях ходили – живописнее некуда. Отправлялись они ночью по той простой причине, что передвигаться по пустыне днем в железном вагоне было просто невозможно. Местные аксакалы в своих халатах почему-то почти никогда не ездили в спальных вагонах – брали общий. Забирались на верхнюю полку, свешивая босые, немытые ноги вниз, при себе у них всегда был опий – в пузыречке из-под пенициллина, и там же на полке они периодически читали вслух свои молитвы. Что означала фраза красноводской бабушки насчет чая, мы поняли в тот самый момент, когда в купе зашла немолодая проводница с большим алюминиевым чайником в одной руке и немытой пиалой – в другой. Ополоснув пиалу небольшим количеством чая и выплеснув его на пол, она налила чай и протянула кому-то из нас: «Пей!». И так – по кругу. Надо было видеть лица наших эстетов-прибалтов. И Харис, и Томас Тыну были на грани обморока. Но пили – куда было деваться? Вот так там жили люди. Когда ночью поезд останавливался на полустанке, где из колонки даже не текла, а капала вода, весь состав высыпал на улицу с банками, стаканами, какими-то плошками, а машинист ждал несколько часов, пока люди наберут воду. * * * В Москве тем временем у меня рос сын, но чем дальше, тем я отчетливее понимал, что нас с женой уже почти ничего не объединяет. Возможно я просто очень быстро развивался в те годы, постоянно расширял знания, кругозор, но как бы то ни было, вернулся из армии совсем не тем человеком, которым был, когда уезжал. К тому же три года – слишком большой срок, чтобы сохранить отношения в прежнем виде. Но тем не менее мы продолжали жить вместе. Работу мне почти сразу предложил «ЗИЛ», где была неплохая велосипедная шоссейная команда, положив зарплату в 180 рублей в месяц. В то время я уже понимал, что не принадлежу и никогда не буду принадлежать к когорте великих спортсменов. Был мастером спорта, крепким середняком, одним из многих. А значит, нужно было задумываться о профессии. В том, чтобы возвращаться в школу тренеров и доучиваться там ради диплома я уже не видел никакого смысла, поэтому сразу поступил на заочный факультет московского областного педагогического института. Наверное, я мог бы продолжать гоняться. Шел 1966 год, и180 рублей в месяц были очень хорошими по тем временам деньгами. Но чувство, что время неуклонно уходит, было сильнее. Вот так я попал в спортивный отдел ДСО профсоюзов, начальником которого был Федор Андреевич Компанеец. У него тогда начальником учебно-спортивного отдела был совершенно замечательный дядька Александр Кузьмич Кузьмин, который стал меня опекать. Он, пожалуй, стал тем самым человеком в моей жизни, кто сумел внушить мне первые понятия о ценности организационного работника в спорте. Моя тогдашняя должность называлась «инструктор по спорту», и я, честно говоря, вообще не задумывался о какой-то чрезмерной ее значимости . Но если посмотреть на структуру организации самых разных областей практической человеческой деятельности применительно к мировой практике, инструктор - как медсестра в больнице. Должность вроде и невеликая, а без нее невозможно себе представить существование медицины в целом. Инструктор физической культуры в коллективе, инструктор на производстве - это должны быть люди, которые дают человеку самое первое представление об обучении, помогают освоить профессию наиболее эффективным и рациональным способом. Кузьмин был страстным рыбаком, а поскольку рыбалка – занятие молчаливое, это, возможно, наложило отпечаток на его характер, как руководителя. Мы, работая с ним рядом, никогда не слышали, чтобы Александр Кузьмич хотя бы однажды повысил голос. На его примере я усвоил на всю жизнь: если человек старается говорить громко и брать аудиторию голосом, это первый признак того, что он крайне не уверен в себе. Выражаясь заводским языком, в УСО тогда были собраны главные технологи и главные инженеры спорта. Они аккумулировали опыт самых разных видов спорта, анализировали его, разрабатывали множество рекомендаций. То есть мне снова повезло: три года, что я там проработал, заложили совершенно уникальную основу профессионального понимания очень многих видов спорта. Работая в ДСО профсоюзов я курировал городки, шахматы, лыжи и горные лыжи, велосипедный спорт, прыжки с трамплина, биатлон, хоккей – то есть фактически все виды спорта, которые существовали в системе «Средмаша». Почти сразу я начал безостановочно ездить по стране. Еду на праздник народов Севера в Мурманск – оттуда на велосипедный сбор профсоюзной команды в Душанбе. Оттуда еще куда-то. Однажды у меня набралось в общей сложности 287 командировочных дней в году, что даже стало темой отдельного разбирательства на профсоюзном собрании, поскольку нарушало все существовавшие правила командирования сотрудников. Это закладывало фундаментальную организационную основу – уникальную и крайне необходимую для дальнейшей карьеры. С другой стороны, это была страшная хозяйственная работа. Кто-нибудь может представить, что такое нести на себе в альпинистском рюкзаке цинки с патронами? Я носил. Привозил на сборы и соревнования тяжеленные пачки лыж. Бывало, поезд тебя выгрузит в Кирове, отнес рюкзак с патронами на пятьдесят метров по платформе, перевел дух, пошел за лыжами. И все это - один. Это была очень жесткая школа. Но даже в совсем тяжелые дни я понимал, что свой выбор в пользу спортивной профессии сделал совершенно правильно.
|
Валерий Сысоев «Групповая гонка» 
