|
|
|
|
|
||
Очередной этап моей государственной службы начался в день моего пятидесятилетия. Я как обычно был в клубе под трибунами, занимался разгребанием каких-то очередных проблем, и тут вдруг безо всякого предупреждения начали съезжаться с цветами и подарками мои бывшие динамовские коллеги - из Молдавии, Эстонии, Армении, Грузии. Мы быстренько организовали столы, чтобы хоть как-то угостить людей, отметить праздничное событие, так сказать, в разгар застолья к нам присоединился Шамиль Тарпищев. Поздравил, посидел немного, потом вдруг встает и говорит: - Не расходитесь. Я сейчас вернусь. Часа, наверное, три, если не больше, мы его ждали. Вернулся Шамиль с подарком – указом Ельцина: «Назначить Валерия Сысоева председателем Координационного совета по физической культуре и спорту при Правительстве России». Должность в высшей мене странная - без штатного расписания, без всего. Но – указ Президента. Оказывается, прецедент был не первым. В свое время Борис Николаевич точно таким же образом назначал на какую-то правительственную должность Владимира Маслаченко. По тем временам сборная ветеранов футбола периодически играла товарищеские матчи со сборной Правительства России. Однажды в «правительственные» ворота поставили Маслаченко. Ребята из команды ветеранов по этому поводу вслух возмутились: какое отношение Маслаченко имеет к Правительству России? Борис Николаевич тут же подозвал секретаря: - Дай лист бумаги. И собственноручно написал Указ: «Назначить...» Как только матч был закончен, он ту бумажку собственноручно же и разорвал. Все это страшно напоминало первоапрельскую шутку. Тем не менее Шамиля я тогда совершенно искренне поблагодарил - и тот момент мне была ценна не должность, а моральная поддержка. Но потом вновь наступил странный для меня период. После развала страны была создана координационная комиссия, которую возглавлял Геннадий Бурбулис, а одним из главных идеологов этой комиссии был Борис Федоров. Он откровенно фильтровал, что ему подойдет в его деятельности в Национальном фонде, какие и кому оставить фабрики, спортивные сооружения. Это же читаемо потом стало. И пока не пристроили в бизнес все то, что раньше принадлежало Спорткомитету СССР, никаких штатных перестановок не совершали. Периодически кто-то поднимал вопрос о том, что надо создавать руководящий спортивный орган, оформлять штатное расписание, то есть начинать работать. И когда на одном из совещаний Бурбулис попросил присутствующих высказать предложения по кандидатуре председателя Спорткомитета, Петр Виноградов ему сказал: - Что тут думать? Вот, готовый председатель. И на меня показывает. * * * Зачем я тогда был нужен Тарпищеву? Возможно, это просто была своего рода благодарность в мой адрес: когда-то, придя в «Динамо» я взял к себе Шамиля, когда того уволили из Спорткомитета. Не исключаю и того, что в тот период я был нужен Тарпищеву, как противовес Смирнову. В свое время Виталий Георгиевич продвинул Тарпищева в Международный олимпийский комитет, но потом возникла ситуация, когда позиции Шамиля в МОК пошатнулись. И Смирнов сватал в МОК Бориса Березовского. После того разговора со Смирновым Шамиль приехал ко мне. Надо отдать должное, на тот период он считался с моим авторитетом, иногда приезжал советоваться по каким-то вопросам. Я ему сказал: Подобный прецедент в Международном олимпийском комитете уже имел место: примерно по этой же схеме в свое время пытались убрать Ивана Славкова – был такой представитель Болгарии в МОК, зять Тодора Живкова. Когда в Болгарии случился переворот и Живкова убрали, Славкова тоже стали душить. Спас его как раз Самаранч – «прикрыл» олимпийской Хартией и дал свою личную защиту. Вот и Тарпищеву я тогда посоветовал: - Раз уж ввязался в политические игры – ищи защиту. С Самаранчем Шамиль в итоге встретился и в итоге свое место в МОК сохранил. А спустя какое-то время в стране появилась теннисная Академия. Имени Самаранча. * * * Решение перевести Спорткомитет с Лужнецкой набережной на улицу Казакова принадлежало тоже мне. Когда Борис Николаевич Ельцин с подачи Тарпищева отписал здание на Лужнецкой российскому Олимпийскому комитету, я уже был председателем Спорткомитета. Однажды пришел к Смирнову и предложил ему сделать на третьем – «начальственном» - этаже два кабинета с одной приемной: один его, один мой. Сказал даже, что готов на общественных началах стать у Смирнова одним из заместителей, чтобы совсем уж никак не ущемлять его собственный авторитет. Смирнов отказался наотрез. С моей точки зрения, я вообще не представлял для него никакой угрозы, но постоянно ощущал очень большую настороженность. Возможно из опасения, что я могу где-то перейти дорогу. Особенно заметным это стало после всех динамовских событий связанных с ликвидацией общества. Поскольку исторический вклад общества в спортивную жизнь страны был достаточно большим, я собрал тогда пленум о роли «Динамо» в олимпийском движении. Виталий Георгиевич тогда оказался в непростой для себя ситуации: НОК СССР, который он возглавлял много лет, существовать уже перестал, первым президентом НОК России был Владимир Васин, и сам был свидетелем того, как разрабатывалась целая операция: как уговорить Васина, чтобы он отказался участвовать в выборах – снял свою кандидатуру. Виталий Георгиевич однажды спросил меня: - Не понимаю, почему к тебе так хорошо относится Самаранч. Вся суть его тогдашнего ко мне отношения собственно и проявилась в этой фразе. Что касается отношения ко мне Самаранча, один случай был анекдотичным. Как-то мне позвонил Смирнов и сказал, что Хуан Антонио просил передать мне его поздравления с новым назначением и сказать, что он очень за меня рад. Я тогда сломал себе всю голову, пытаясь понять, в чем дело. А потом прочел в газетах, что состоялось назначение Олега Сысуева вице-премьером России. Самаранч тогда просто не понял, услышав схожую по звучанию фамилию, что речь идет не обо мне, а совсем о другом человеке. История, впрочем, на этом не закончилась. Когда несколько лет спустя я стал директором комиссии по игорному бизнесу, как-то я присутствовал у Сысуева на совещании. И когда оно было закончено, и люди стали расходиться, Олег Николаевич, которого я тогда, кстати, увидел впервые в жизни, вдруг мне и говорит: - Не представляете даже, как я из-за вас страдал, пока жил в Самаре: каждый раз, когда вас куда-то назначали по спортивной линии, мой сосед меня с этим поздравлял... Я отвечаю: - Это все ерунда. Вот как я из-за вас пострадал! – и рассказал историю с Самаранчем. * * * Когда стало понятно, что в Олимпийском комитете нет места ни для меня, ни для моих сотрудников я и стал думать, куда деваться. На базе бывшего института физкультуры тогда располагался научно-исследовательский институт, и мы приехали к ним - в их графские развалины на улицу Казакова. В один из дней мне вдруг позвонил Квантришвили: - Мы тут решили Партию спорта создать, даже Ельцин поддержал инициативу. Завтра в Колонном зале учредительный съезд. Вы не могли бы приехать, как председатель государственного органа? Я разозлился. - Ты меня, вообще, за дурака, что ли, держишь? Понимаешь, что создаешь японскую якудзу, только в еще более худшем варианте на территории России? И ты хочешь, чтобы я вас поддержал? - Да вы не выступайте. Просто будете сидеть в зале – и все. Я отказался. Понимал, что если появлюсь на этом сборище, аудитории будет понятно, что я тоже «за». Я же все отчетливее понимал, что либо что-то должно случиться уже совсем неприятное, либо надо тоже начинать открыто воевать. Некоторое время спустя я должен был выступать на Олимпийском собрании, и меня спросили: - Как считаете, есть в спорте мафия или нет? Ну, я и отвечаю: - Не знаю, есть в спорте мафия или нет, но давайте я вам расскажу, как создавалась Партия спорта, а дальше вы уже решайте сами... * * * Опасность этого формирования я тогда видел в том, что образовав Партию спорта, можно было легко войти в конфликт с другими политическими структурами страны. То, что предлагал создать Квантришвили, могло оказаться гораздо более опасным, нежели японская «якудза» - хотя бы в силу того, что масштабы российского государства не идут ни в какое сравнение с японскими. К спортсменам тогда в стране относились как к лицам с огромным авторитетом. Но в то же самое время спорт представлялся многим повышенным источником опасности – история с Александром Тихоновым и губернатором Тулеевым показала это более чем наглядно. Был и другой момент. Это только в песнях красиво поется о том, как выходят в мастера. На деле большой спорт оставляет за бортом огромным количеством тех, кому не удалось стать чемпионами, сделать себе имя и тем самым как-то обеспечить дальнейшее будущее. Подготовленный стрелок или боец - очень опасное явление, с которым очень осторожно нужно обращаться. А ведь при той спортивной системе, что долгие годы существовала в СССР, в стране было налажено воспроизводство и даже перепроизводство высококлассных спортсменов. Но страна развалилась, и всем им стало некуда деваться. Хорошо, когда такой человек твой друг, а если враг? Мероприятие было тяжелым: Несмотря на то, что с Павловым при его жизни мы конфликтовали, я прекрасно понимал, что этот человек сыграл в моей судьбе колоссальную роль. Я восщищался им, в чем-то наверняка подражал. Уход такого человека из жизни, пусть и после тяжелейшей болезни, был уходом великой личности, великой эпохи. Траурный митинг был почти закончен, когда внезапно открылась задняя дверь и оттуда – как всегда в сопровождении свиты и с громадной охапкой роз – вышел Квантришвили. Он по-хозяйски подошел прямо к микрофону, взял его и с надрывом начал вещать: - Отец... учитель... как он мог… Одернуть его прилюдно я, разумеется, не мог. Но как только мы вышли на улицу имимо нас пронесли гроб, я встал прямо перед Отари и при всех сказал ему: - Ты что творишь? Вообще, понимаешь, что ты делаешь? Куда лезешь? Я мешаю тебе? Что ты можешь сделать? Убить? Расстрелять? Да, моя семья останется несчастной. Но дальше-то что? На что ты вообще способен? - Думаю, такого он просто не ожидал, да и я пожалуй впервые позволил себе заговорить с человеком в такой тональности. Все, кто стоял с Квантришвили рядом, сразу же отпрыснули. А я уже более спокойно добавил: - Где мой кабинет, ты знаешь. Есть вопросы - приходи, разберемся. * * * В самом начале апреля 1994-го ко мне через моего хорошего знакомого обратился человек, который выпускал журнал под названием «Паспорт» и хотел сделать в нем вкладку, посвященную спорту. Звали его Владимир Бондаренко, причем мне его представили, как собирателя древних икон, живописи и прочих предметов старины. В молодости Бондаренко был обычным харьковским блатным, за что-то сидел и знал Квантришвили по своей «прежней» жизни. Но на тот момент, когда мы познакомились, он уже от той жизни отошел, несколько раз выступал по телевизору как известный коллекционер, а мне сказал: мол, есть один замечательный человек, который может помочь с финансированием журнала. А меня он очень просит такую встречу организовать. И назвал имя Квантришвили. Я сначала отказался наотрез. Бондаренко привлек для переговоров со мной моего старого приятеля, академика Юру Антипова, который у него в журнале выпускал какую-то свою вкладку по технике военных времен – танки разные, самолеты. Ему я тоже пытался объяснять, что любые контакты с Квартришвили мне просто по-человечески противны. Но они меня все-таки уговорили позвонить Отари. Он, как мне показалось, даже обрадовался, хотя на тот момент я уже перестал быть председателем Спорткомитета: - Куда же вы пропали? Все спрашивают, интересуются, где вы, что с вами. Вы же – наш! Я прервал этот поток красноречия, изложил просьбу и слышу: - Ради вас я готов с кем угодно встретиться. Но давайте сделаем так: завтра у нас с ребятами банный день, я буду на Красной Пресне, в банях. Приходите, там все свои - борцы, все хорошо вас знают. Антипов под каким-то предлогом с той нашей встречи соскочил. После того, как я представил Квантришвили Бондаренко, начался форменный спектакль. Отари начал чехвостить этого Бондаренко матом. «Вот ему, - показывает на меня, - деньги дам, а ты прямо сейчас пойдешь к такой-то матери. Ты думаешь, я не знаю, кто ты такой?». Продолжалось это все больше часа. Потом Отари уехал. Но осадок остался тяжелый. Я как сидел, чуть не упал со стула. Думаю: «Ё-моё. Меня же как раз в ту баню приглашали..». * * * Мой уход с поста председателя Спорткомитета состоялся несколькими месяцами ранее. Я в общем-то понимал, что мое противостояние со Смирновым, как и выступление по поводу Партии спорта на олимпийском собрании наверняка каким-то образом мне еще аукнется. В тот период времени Ельцин постоянно менял структуры своих министерств и прочих образований. Координационный совет по физической культуре и спорту при Председателе Правительства РФ, главой которого я был назначен президентским указом в день своего пятидесятилетия 1 июня 1992 года, три месяца спустя был преобразован в Комитет РФ по физическому воспитанию и массовому спорту, а в самом конце ноября - в Комитет по физической культуре. В декабре 1993-го Борис Федоров как-то вскользь сказал мне, что, мол, каждое такое переназначение – оно же чего-то стоит. Я немедленно сделал на эти слова стойку: - Не понял: за меня что, кто-то платит? Федоров тут же дал задний ход: - Нет-нет, вы меня неправильно поняли. Просто в январе будет уже новая структура – вроде бы Ельцин намерен создать комитет по делам молодежи, спорта и туризма. Вот к такому повороту я был не совсем готов. Сказал Федорову, что спорт и молодежь имеют, конечно, много общего, но организационно это две совершенно разные вещи, браться за которые я просто не готов. Во-первых, мне это не интересно. Во-вторых, не вижу смысла себя тиражировать, зная, что на «выходе» результата не получится ни там, ни там. Федоров попытался меня успокоить, мол, совершенно не стоит начинать по какому бы то ни было поводу волноваться, но я интуитивно чувствовал, что ничего хорошего для меня в этой ситуации нет. И что рано или поздно я могу просто стать в этой структуре лишним. На тот момент у меня были нормальные отношения первым помощником Ельцина Виктором Илюшиным. Его я и спросил, возможно ли подписать мое заявление у Ельцина, минуя Тарпищева?» Виктор Васильевич вызвался мне в этом посодействовать и уже на следующий день, когда Тарпищев пришел на работу, у него на столе лежало мое заявление: «Прошу освободить меня от занимаемой должности, в связи с ухудшением состояния здоровья». И резолюция Ельцина: «Согласиться». Составляя то заявление я преследовал чисто корыстные цели: после того, как в 1991-м я перенес на ногах несколько инфарктов, у меня периодически начинали возникать проблемы со здоровьем. Если бы меня уволили, я автоматически лишался медицинского обеспечения. А так за мной оставались все соответствующие льготы. Хотя я прекрасно понимал: как только заявление будет подписано, никто моей дальнейшей судьбой заниматься уже не будет. Шамиль на меня, конечно, взъелся. В глубине души он наверняка прекрасно понимал, что заявление – мой открытый протест против всего, что происходит вокруг. Но мне он тогда сказал, пытаясь давить на эмоции: - Меня, получается, вы бросили? На это я уже не повелся, Ответил: - «Бросили», «подставили», «подвели» - это, Шама, уже не ко мне. Если вы предпочитаете играть в собственные игры, организовывать партии и все прочее, обрамлять ваши телодвижения собственной должностью и персоной я не собираюсь. Так что прошу тебя, не надо...
|
Валерий Сысоев «Групповая гонка» 
