|
|
|
|
|
||
Прошло уже несколько лет, что я пребывал в должности президента FIAC и одновременно с этим был вице-президентом UCI. Вторую из этих федераций возглавлял тогда Пуич, но в 1990-м он умер. По тогдашним правилам я, как старший по сроку пребывания в UCI вице-президент, должен был занять его место и оставаться в этой должности вплоть до выборов, которые были назначены на 1991 год. С Вербрюггеном, который тогда возглавлял профессиональную федерацию велосипедного спорта (FICP) мы тогда встречались и разговаривали по этому поводу. Хейн прощупывал почву – хотел понять, в какой степени я претендую на пост главы UCI и насколько серьезным конкурентом могу для него оказаться. Я же откровенно сказал, что он совершенно спокойно может выдвигать свою кандидатуру, поскольку сам я делать этого не намерен. Руководствовался я следующим: для того, чтобы быть президентом UCI, надо было постоянно жить в Европе. Не просто знать два-три языка, но свободно ими владеть, знать экономику и юриспруденцию, поскольку профессиональный спорт – это большой бизнес со всеми вытекающими отсюда последствиями, а дураков бизнес не терпит. Прежде всего у меня было «Динамо». Просто все это происходило до того, как случился путч. * * * В августе 1991-го я находился в Штутгарте – проводил там чемпионат мира по велоспорту. Чемпионат необычайно тяжелый, поскольку все мероприятие продолжалось более двадцати дней. Начиналось оно тремя Конгрессами – любительской федерации велосипедного спорта, затем – профессиональной, затем – общий. Как президент UCI - Международной федерации велоспорта - я входил во все три руководящих комитета, кроме этого мы должны были провести по-сути два чемпионата – трековый и шоссейный. Дозвонился я до своего зама Митрофанова, попросил его связаться с вышестоящим руководством – объяснить ситуацию и получить дальнейшие распоряжения. Он мне сообщил, что никакой катастрофы пока не наблюдается, и что я могу спокойно продолжать работать на чемпионате мира. Все государственные организации, которые на тот период существовали в стране, были обязаны каким-то образом обозначить свое отношение к происходящему. Для нас все было несколько жестче в связи с тем, что «Динамо» было ведомственной организацией. Другими словами, мы были обязаны в той ситуации просто взять под козырек. И Митрофанов, не сказав мне ни слова ни пока я был в Штутгарте, ни потом после возвращения, отправил во все региональные отделения коротенькое – в шесть строчек – письмо, где выражалась полная поддержка ГКЧП и Временному правительству. Узнал я обо всем этом много позже – из книги Шамиля Тарпищева. А тогда вернулся в первых числах сентября в Москву и уже на следующий день ко мне приехали представители французского политического журнала L’Expresse. Вместе с пишущим журналистом в Москву приехал фотограф-югослав, которого я неплохо знал и который говорил по-русски. У него я и поинтересовался, что происходит: L’Expresse, насколько мне было известно, вообще никогда не печатал материалов на спортивную тематику. Фотограф меня и предупредил: «Не ждите ничего хорошего». Заказ на этот материал шел из нашей же страны – я в этом уверен. Уже через неделю после визита французов в Москву в журнале вышла огромная статья, в которой было расписано, что такое для СССР «Динамо», упоминался, как водится, Феликс Эдмундович Дзержинский, были опубликованы снимки, сделанные в моем рабочем кабинете – в том числе инкрустированный ценными породами дерева портрет Ленина, когда-то подаренный обществу одним из деревообрабатывающих предприятий, в общем, в наличии был весь антураж, принятый по тем временам. Французы очень хотели сфотографировать меня на фоне стадиона, но я отказался, сказав, что прекрасно понимаю замысел: сделать фотографию на фоне пустых трибун, показав тем самым, что в России – разруха и запустение. * * * В статье в числе прочего были такие пассажи: «...После того, как ликовавшие москвичи снесли памятник Дзержинскому, стоявший напротив знания КГБ, динамовцы дрожат за свое будущее, потому что знаменитый Феликс – не кто иной, как создатель клуба. Для народа, населения, «Динамо» таким образом является синонимом команды «шпиков». Изображения позорного персонажа все еще повсюду присутствует на спортивном комплексе в Петровском парке. Барельеф, представляющий человека с острой бородкой, украшает вход в административное здание. Внутри главного холла нет ни одного почетного стенда без его образа. На руководящих этапах управления все высшие функционеры имеют погоны. Ясно, что это офицеры КГБ и милиции. ... В самой Москве началась новая эра. Охота за долларами открыта и в «Динамо». Закрытые теннисные корты уступили позиции приватному клубу «Петровский парк». Годовой взнос составляет от шестидесяти до семидесяти тысяч рублей при том, что средняя зарплата советского гражданина – 400 рублей в месяц. Там несколько лет назад играл в теннис и парился Юрий Чурбанов, зять Брежнева, который сейчас находится в заключении. Сейчас там играют и парятся нувориши Москвы. Охотничьи угодья «Динамо» тоже стали доступны для имущих клиентов, оплачивающих счета валютой. ... «Ни у кого нет интереса, чтобы «Динамо» исчезло», - заявляет Валерий Сысоев. Сидя в пластмассовых креслах гигантского стадиона, где легендарный Яшин заставлял публику ликовать, он смотрит плохую игру мужчин, которые составляют посредственную украинскую команду. Жалкая ничейная партия не дает ему забыть свои заботы. Член КПСС, народный депутат, генерал КГБ не имеет никакого желания стать членом оргкомитета по ликвидации общества. Лично он должен многое потерять...» * * * Сразу после выхода журнала мне позвонила из Рима генеральный секретарь UCI Карла Джулиани и сказала: «Господин президент, а мы, оказывается, многого о вас не знали...» Потом в репликах, которые пошли в спортивной прессе, были даже вопросы, адресованные главе МОК Хуану-Антонио Самаранчу: как вообще могло получиться, что столько лет у него под боком – в высшем руководстве международной спортивной федерации - находился генерал КГБ? Тема, безусловно, была щекотливой, а для того периода времени – так просто взрывной. Никто же не знал предыстории. В частности того, что я никогда в жизни не занимался оперативной работой, а получил генеральские погоны, поскольку «генеральской» была сама должность председателя «Динамо». Но я по-прежнему до конца не понимал, что вокруг меня происходит. Почему так стремительно вокруг образуется совершенно осязаемый вакуум? И главное – что со всем этим делать? В конце сентября я почувствовал себя совсем плохо – не было физических сил. Продолжал чем-то заниматься, куда-то ходил, но в буквальном смысле еле передвигал ноги. В таком состоянии дотянул до двадцать седьмого декабря и все-таки решил обратиться к врачу. очень сильно болит спина и отдает куда-то под лопатку, просто распорядился дать мне каких-то таблеток, не сделав даже кардиограмму. Из поликлиники, понимая, что никуда просто не доеду, я зашел на работу к приятелю, чей офис располагался поблизости, выпил у него литра два воды, поскольку во рту постоянно сохло, отсиделся до вечера, немного пришел в себя и все-таки добрался домой. Поскольку лучше мне не становилось, наутро я все-таки вызвал врача, и лишь тогда мне сделали кардиограмму. И немедленно отправили на скорой в госпиталь – в реанимацию. Пока в госпитале оформляли все бумаги, я упорно отказывался признавать, что чувствую себя совсем паршиво, пытался шутить на тему, что под Новый год ни в одном госпитале не найдешь приличного врача, а значит, и ложиться в больницу нет никакого смысла, но начальник медицинского отдела, с которым я был в хороших отношениях, принес мне лист бумаги и ручку, чтобы я написал расписку об отказе от госпитализации, и вполголоса произнес: «Валерий Сергеевич, ваше право поступать как угодно, но я бы категорически не советовал...» В реанимации я провел тогда четырнадцать дней. При первом же обследовании на сердце обнаружился довольно большой рубец от перенесенного на ногах инфаркта средней тяжести и еще два рубца поменьше. Еще до путча у меня набралось довольно много наработок по теме всевозможных спортивных фондов. В том числе по Национальному спортивному фонду США, с деятельностью которого меня познакомили во время какой-то командировки в Колорадо-Спрингс. И я, понимая, что с моим состоянием здоровья выбраться из больницы смогу еще нескоро, сказал Тарпищеву: - Ты ведь очень близок к Борису Ельцину, считай, у самой «кровати» стоишь, возьми эти бумаги – вдруг пригодятся? На самом деле все эти наработки я хотел реализовать сам – в «Динамо». Но уже не думал, что общество вообще сохранится в каком-либо виде, если уж перестал существовать Советский союз. * * * Решение поехать на Пленум оказалось совершенно правильным даже с той точки зрения, что лежать в палате и пассивно ждать, чем все закончится, могло бы оказаться для меня непосильным испытанием – вполне мог вообще не дожить до вечера. Драка между организациями, которые входили в ЦС «Динамо», оказалось остервенелой. Особенно неистовствали украинцы. По сути уже тогда я на практике увидел все то, что будет происходить в отношениях между нашими странами спустя десять с лишним лет. Но мне тем не менее удалось добиться решения не распустить общество, а создать рабочую комиссию, чтобы потом уже на новых условиях сотрудничества и взаимодействия найти новую форму организации. На тот момент я полагал, что это было бы правильно. Точно так же в бытность заместителем Марата Грамова в Спорткомитете, я спорил с ним, когда процесс разрушения стал затрагивать олимпийское движение – даже сделал проект нового устава ОКР, где предусматривалось автономное, но не раздельное существование России и всех республик, включая прибалтийские. Грамов, помню, сказал мне тогда в сердцах: «Вот и езжай в свою любимую Прибалтику, раз тебя там так любят!». Я же упорно продолжал гнуть свою линию, считая, что в любом сотрудничестве все строится точно таким образом, как в браке: даже расставаясь, нужно стараться сохранить максимально хорошие отношения. * * * С возрастом я понял одну очень простую и очень важную вещь: что бы ты ни сделал в своей жизни, все это обязательно к тебе вернется. Свои проступки ты несешь с собой всю жизнь и рано или поздно будешь обязан за них заплатить. Я очень сильно переживал свой первый развод, считал себя виноватым и перед женой, и перед сыном. Из дома ушел тогда с чемоданом, оставив квартиру своей уже бывшей семье. Много лет спустя сын спросил меня о причинах, по которым я ушел. Я не ответил, считая, что это – слишком личный вопрос, который может касаться только меня и его матери. Но спросил Бориса: - Ты хоть раз слышал, чтобы я сказал на тему наших отношений хоть одно плохое слово? Нет? Вот и хорошо. Давай пока поставим здесь точку. Другой вопрос, что сыну я конечно многое недодал. В нашей семье тогда жила мать жены, которая, естественно, всецело была не на моей стороне, поэтому и поток негатива в мою сторону шел такой, что я счет разумным никак не форсировать после развода свои отношения с сыном, чтобы не наносить ему дополнительных моральных травм. Хотел дождаться, когда он повзрослеет, а там уж – как получится: почувствует потребность в общении – придет. Борис пришел – спустя семь или восемь лет. Вину же я чувствовал в том, что сам рос без отца и прекрасно знал, что это такое. Понимал, что какие-то стороны характера сына, которые порой вызывают у меня раздражение, – это следствие в том числе и моего отсутствия в его жизни на этапе взросления. Но так уж сложилась жизнь. Под жизненными проступками я понимал и гораздо менее значимые вещи: где-то кого-то обидел, не так отнесся к человеку, не то ему сказал. Человек, которого ты этим задел, возможно ничего и не ответит, промолчит, но внутри тебя все это остается навсегда. Как внутренний долг. И очень важно на пороге ухода из жизни не оставлять за собой этих внутренних долгов, отплатить их. Пусть не впрямую, опосредованно – через помощь нуждающимся людям, детским домам. Наверное это называется отмолить грехи. Не могу сказать, что я человек сильно верующий, хотя тайно крещеный, но в вере конечно же неграмотный, неприученный к пониманию обрядов. Людям моего поколения это свойственно - общество никак не поощряло движения к вере, напротив, препятствовало этому. Просто в моем понимании «отмолить грехи» не значит, сделать что-то такое, что оценят окружающие. Гораздо важнее внутренне понимать: не нужно совершать поступков, которые в глубине души считаешь неправильными ты сам. * * * В тот период я много размышлял как о роли «Динамо» в жизни страны, так и о роли спортивных обществ в целом. В каждой многоконфессиональной стране есть ведь своя история развития спорта. В 30-х годах прошлого века - как раз те годы, когда страна боролась с басмачами в Азии, в нашей стране было обилие спортивных обществ. Люди в тогдашнем правительстве сидели неглупые, понимали, что спорт, помимо того, что дает здоровое поколение, может еще играть роль наднационального единения. Его можно сделать либо инструментом объединения страны, либо средством национального конфликта. Ведь когда в соревнованиях выступает команда «Динамо» или сборная профсоюзов, никто не кричит в ней: «Мочи мордву!» или «Татарин, бей узбека?» Как только мы загоняем спорт в национальные окраины, мы тут же начинаем провоцировать национальную рознь. На базе всех обществ у нас существовали экспериментальные группы спортсменов и это было крайне важно уже для большого спорта. Прежде чем внедрять какие-то инновации в национальные сборные команды, все это проходило опробование в обществах. Такие эксперименты прежде всего носили методический характер, и каждый тренер, предлагающий в методическом плане что-то новое, первым делом был обязан свою методику защитить и обосновать. Это сильно поднимало и тренерскую конкуренцию – мы получали очень хорошо подготовленный кадровый резерв. Система обществ обеспечивала очень четкие вертикали: армия, внутренние войска, «Локомотив» со всеми железными дорогами страны, транспорт, «Урожай», объединяющий сельский и деревенский спорт, студенческий «Буревестник» – все они были меж-территориальными. Как только вертикали исключили, система потеряла устойчивость. По мере того, как спортивные общества в нашей стране прекращали свое существование, никто не озаботился тем, чтобы создать альтернативную структуру. Спортивные федерации начали жить своей собственной и крайне обособленной жизнью. Если раньше в Спорткомитете существовали всевозможные управления - прикладных видов спорта, единоборств и так далее – они создавались не просто так, а с учетом того, что между теми же единоборствами есть очень много общего в методике. Как только вид спорта уходит в свой узкий коридор – он неизменно начинает гибнуть. Именно это начало происходить в России как только федерации стали обособляться. Я видел, как болеет за «Спартак» министр промышленности и строительства Алексей Иванович Яшин. Если бы кто увидел его в момент матча «Спартака» на трибуне, то, пожалуй, вообще усомнился бы в том, что он нормален. Столь же отчаянно болел за красно-белых заместитель председателя Гостелерадио Владимир Иванович Попов. * * * Определенную роль в перестройке спортивного будущего всей России сыграл тогда Шамиль Тарпищев. Он вообще был сторонником того, чтобы перевести «Динамо» на клубную систему. Мы много раз с ним это обсуждали и в целом я выступал «за». Просто я понимал, что переводя общество на клубную систему нужно было в обязательном порядке сохранить весь динамовский потенциал, чтобы система не рухнула, а оставалась жизнеспособной. Те спортивные федерации, что существовали тогда, экономически были не слишком дееспособны, как и нынешние. Поэтому сам по себе эксперимент по разрушению обществ казался мне достаточно рискованным. И уж точно это не было тем вопросом, с решением которого следовало спешить. Если рассуждать глобально, в клубной системе очень много плюсов. Просто применительно к нашей стране она до сих пор имеет слабые стороны, я значит - не решает всех проблем, особенно с учетом того, что ее вовремя не оформили ни законодательно, ни нормативно. Экономически эта система базируется у нас как правило на государственных деньгах, а в этом случае система неизбежно превращается в механизм использования бюджета для личного бизнеса с «отщеплением» части средств на развитие собственно спорта. Вся эта зараза началась с футбола и очень быстро стала распространяться во все стороны. Оттуда же пошел конфликт между клубными и национальными сборными: тех, кто вставал во главе клубов, интересы страны начинали интересовать лишь во вторую очередь. В чем была уникальность «Динамо»? За период своего существования и развития оно достигло той структуры, к которой сегодня путем бизнес-эволюции пришел футбольный «Манчестер» - клуб, имеющий свои сооружения, свои предприятия, свою индустрию, акции, «играющие» на сингапурской бирже, то есть «Манчестер» - это огромная самодостаточная корпорация, витрина которой – футбольный клуб. У «Динамо» имелось семьдесят шесть различных предприятий, четырнадцать отраслей промышленности от деревообработки до полиграфии, за счет этих доходов общество и жило, имея индульгенцию от государства в виде освобождения от налога с товарооборота, который по тем временам составлял порядка двухсот миллионов рублей в год. Эти деньги шли в Центральный совет и распределялись по региональным динамовским организациям. В отличие от того же ЦСКА, все наши сборные команды содержались за счет средств общества, а не госбюджета. «Динамо» имело свое управление по строительству и эксплуатации спортивных сооружений, финансово-плановое управление, всевозможные медицинские подразделения, управление международных связей, промышленные управленческие структуры. Когда после московской Олимпиады я принимал аппарат у Петра Степановича Богданова, численность этого аппарата составляла шестьсот человек. То есть это однозначно была самая большая спортивная инфраструктура Советского Союза. Промышленная база Спорткомитета была значительно ниже. * * * Когда после того совещания я направлялся в свой кабинет, позади меня шел заместитель министра внутренних дел по кадрам – он входил в Президиум. Я тогда остановился прямо в коридоре и в лоб спросил его: - Что же вы творите? Когда человека ошарашиваешь прямым вопросом, он обычно говорит правду – просто не успевает просчитать другие варианты. Вот он мне и ответил: - Вы, Валерий Сергеевич, слишком сильно контрастируете с другими руководителями, занимая этот пост. Вот тут-то я и вспомнил: когда мы вступали в Европейский союз полицейских, и я привез в Москву президента этой организации – испанца, проблема была в чем: «Динамо» олицетворяло и КГБ и МВД и могла войти в этот Союз только своим «милицейским» сегментом. Но присутствие в международной организации КГБ иностранцев сильно смущало – что было абсолютно понятно. И тогда я уговорил министра внутренних дел Вадима Бакатина этого испанца принять. Он согласился, благодаря чему мы в этот Союз полицейских все же вступили. До этого Бакатин как-то обращался ко мне с просьбой дать ему возможность посмотреть своими глазами, что такое московское «Динамо». Сам он когда-то играл в русский хокей, был довольно спортивным дядькой. И когда мы с ним поехали по всем спортсооружениям, проехались по спортивным базам, когда он увидел витрины с призами, кубками и понял, какая за всем этим стоит история, то сказал: Ну а любая империя, как известно, имеет свое время для того, чтобы упасть. Я вернулся в госпиталь, долечивался там вплоть до самого лета, и все это время в Динамо велась работа по моему уничтожению. Оппоненты оказались жестокими. Я старался понять их – и не мог. Ну ладно, уничтожить меня. Но зачем было уничтожать «Динамо»? * * * Когда «выходишь в тираж» – становится очень заметно, как вокруг тебя меняется мир. Заходит, допустим, в зал на каком-нибудь мероприятии человек, в судьбе которого ты принял достаточно большое участие, проходит кружным путем мимо, а потом так тихонько и вроде как невзначай подбирается поближе – поздороваться, но так, чтобы окружающие обратили на это как можно меньше внимания. Вот это самое неприятное – понимать, что люди отворачиваются от тебя лишь потому, что ты не при должности. Привыкнуть к этому невозможно – я пытался. Потом понял, что просто не нужно обращать на это внимания. К моему великому счастью таких людей вокруг меня оказалось не так много. Но именно в тот период своей жизни я понял, что главное заключается не в том, чтобы подняться после того, как судьба швырнула тебя вниз, а в том, чтобы не затаить внутри себя обиду, переходящую в ненависть по отношению ко всему вокруг. А ведь я был очень близок к этому, когда распустил «Динамо» и в жизни началась полоса, на протяжении которой я в основном скитался по больницам. Откуда идут все мои рабочие неприятности, я к тому времени понимал очень хорошо. И чувствовал, что у меня внутри по отношению к этому человеку растет какая-то черная, звериная ненависть. Готов был его удушить своими руками, уничтожить. Причем это состояние было не аффектом, как тот миг, когда я чуть не швырнул табуретку в голову Чурбанова, а длилось несколько месяцев и не становилось слабее. Переживать это было очень тяжело. Но в один прекрасный день я совершенно неожиданно для себя вдруг даже не произнес, а ощутил в себе фразу: «Бог ему судья». С того самого дня вся обида на внешний мир и ненависть на отдельных людей просто ушли. Более того, с этими же людьми я стал совершенно спокойно общаться, если того требовала ситуация: эмоционально они перестали вызывать у меня какую бы то ни было реакцию.
|
Валерий Сысоев «Групповая гонка» 
