Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Из спортивных династий мира эта — одна из самых известных. Восемь заслуженных мастеров спорта, пять заслуженных тренеров. Если вести обратный отсчёт от самой юной представительницы фамилии, четырёхкратной чемпионки Европы Юлии Тимошининой, стоит вспомнить, что один из её прадедов был пятикратным чемпионом страны по гребле, а второй дважды участвовал в Олимпиадах как ватерполист.

Впрочем, для того, чтобы выстроить чемпионское семейное древо, есть Википедия. А мы с Владимиром Тимошининым, двукратным чемпионом Европы, а по совместительству — отцом и тренером Юлии, сидим под вышками в старом московском бассейне, куда когда-то его, четырёхлетнего, привела мать — вице-чемпионка Олимпиады в Мехико Наталья Кузнецова. С тех пор и знакомы, собственно.

«В четыре года я только плавать научился, — ностальгически вспоминает мой собеседник. — Меня отец с бортика в воду бросал. Сам рядом стоял, если чего. Рядом с основной прыжковой ванной ещё один бассейн был, не слишком глубокий, в нём я плавать и научился. И сразу начал прыгать».

— Прямо представляю себе подпись под таким снимком: «Двукратный олимпийский чемпион по гребле учит плавать будущего участника двух Олимпиад по прыжкам в воду». Хотя, если вдуматься, такое количество звёздных родственников — это тяжеленная плита, которая едва ли не с рождения лежит на ребёнке. Как тебе удалось не возненавидеть спорт, а прожить в нём длинную, яркую жизнь, да ещё и дочь до высот довести?

— Честно говоря, я это не особо ощущал, спокойно ко всему относился. Мне кажется, что наша Юлька ощущает тяжесть ответственности гораздо в большей степени.

— Если говорить начистоту, ты считаешь собственную карьеру удачной?

— Ну, на твёрдую четвёрку, так скажем.

— О чём чаще всего сожалеешь?

— О том, что не получилось с Олимпиадой в Барселоне. Первые Игры у меня сеульские, в 1988-м, но там я совсем молодой был, восьмое место занял. В 1991-м выиграл чемпионат Европы, но из олимпийской команды меня выбил Георгий Чоговадзе. Правда, на самих Играх он стал 16-м…

— Обидно было это видеть?

— Я даже не смотрел те соревнования, неохота было.

— Я почему-то запомнила, как в 1991-м на чемпионате мира в Перте все ждали от тебя медали, возможно, даже золотой, а ты стал в финале последним. Что помешало?

— Может быть, слишком рано медаль себе на шею повесил, может быть, где-то опыта не хватало, а, скорее всего, слишком сильно хотел выиграть. И перегорел. Всю произвольную тогда завалил, начиная с первого прыжка. Татьяна Максимовна Пертрухина, мой тренер, просто в шоке была. Она всегда была максималисткой, от всех нас тоже требовала абсолютной самоотдачи. Помню, я как-то прочитал высказывание кого-то из великих хоккейных тренеров: «Требуй невозможного — получишь максимум». Вот и у Петрухиной примерно такой же был подход.

— Я бы сказала, что она сумела воссоздать в те времена своего рода прообраз китайских прыжков в воду в отдельно взятой группе.

— С китайцами мне сравнивать трудно, потому что в те времена их просто не было. Но прыгали мы много. На меня, помню, в своё время произвёл очень большое впечатление Сергей Немцанов, который в этом же самом бассейне, с этой же самой вышки по сто раз прыгал каждый из четырёх прыжков обязательной программы. Два прыжка утром, два вечером.

Я почему-то запомнил, как Сергей стоял головой вниз в стойке на руках на краю вышки и безостановочно матерился. Мы тоже тогда много прыгали. Считали прыжки тапочкой, передвигали её по кафельным плиткам после каждой попытки. Минимум 100 прыжков за тренировку получалось.

— В 2000-м на Играх в Сиднее Дмитрий Саутин стал олимпийским чемпионом в синхронных прыжках с вышки, выступая с Игорем Лукашиным, с которым ты довольно успешно выступал в 1999-м. И если бы ситуация сложилась как-то иначе…

— Мог бы я поехать в Сидней и там выступать? Нет. На Кубке мира в начале олимпийского года мы с Лукашиным завоевали лицензию, но это совершенно не считалось по тем временам каким-то геройством, как считается сейчас. Это было совершенно нормально, даже мысли ни у кого не возникало, что какая-то из российских пар может не попасть в восьмёрку в синхроне. Но на Играх действовало правило: в синхронных прыжках могут выступать только те спортсмены, кто отобрался в индивидуальном разряде. Первым номером команды считался тогда Саутин, это даже не обсуждалось, а Лукашин получил вторую вакансию как призёр Кубка мира — он был третьим на вышке в индивидуале. То есть у меня вообще не было шансов.

— Точно такая же драма была, помню, и на женском трамплине, где на два места в команде на равных претендовали Ирина Лашко, Вера Ильина и Юлия Пахалина.

— Да, аналогичная ситуация. Хотя для меня это точно драмой не стало. Мне уж к тридцатнику шло, я готов был к такому повороту событий. И раньше был готов закончить карьеру. В 1999-м, помню, в Электростали проводились «Весенние ласточки», на предварительных соревнованиях я совсем плохо отпрыгал и решил, что вечером будет мой последний старт. Но получилось, что турнир я выиграл и благодаря этому отобрался на все старты на год вперёд. И на чемпионат Европы, и на Кубок мира.

— Прости за глубоко личный вопрос. Ты знал в 1998-м, когда ехал на чемпионат мира в Австралию, что врачи категорически не рекомендуют эту поездку твоей маме из-за рецидива онкологии?

— Тогда ещё никто ничего не знал, только отец, но он ничего не говорил ни мне, ни Свете — она ведь тоже тренировалась у мамы. 23 января, когда команда только-только вернулась из Австралии, у нас со Светой родилась Юлька, и лишь на следующий день я узнал мамин диагноз. Австралия тогда спровоцировала очень резкое обострение болезни. И уже ничего нельзя было сделать.

— Из своей дочери вы со Светой сразу собирались растить спортсмена экстра-класса?

— Изначально просто хотели, чтобы Юля занималась спортом. Вот и привели её в бассейн. Но она рвалась, сама рвалась. Мы ей только помогали в этом.

— Кто в большей степени тащил на себе тренерскую работу?

— Света. Мы однажды очень жёстко поспорили на эту тему дома на кухне. И Светка отвоевала себе это право. Ну а я тогда же для себя решил, что продолжать конфликтовать не имеет смысла: одна голова хорошо, а две лучше. Больше никаких ссор у нас по этому поводу не случалось.

— Что было наиболее сильной стороной Светы как спортсменки?

— Характер. Она вроде маленькая, тихая внешне, но это только кажется. Хотя, когда она прыгала со мной в одной группе, я обратил на неё внимание как на девочку, а не как на спортсменку. В этом же самом бассейне дело было, кстати. Мне тогда исполнилось 19 лет, Светке было 16, мы залезали на десятку, где стояла небольшая лавочка, и сидели там — ворковали, женихались потихоньку. Потом прыгнем по очереди — и опять на лавочку.

— Самый тяжёлый период в вашей совместной жизни?

— Когда я прыгать закончил.

— Ты же сказал, что был готов к этому?

— Готов-то был. Но вот этот переход из одной жизни в другую дался тяжело. В спорте у тебя на первом плане тренировки, а всё остальное как бы между ними. А здесь вдруг образуется куча свободного времени, что-то надо делать, как-то жить… Ещё и времена тяжёлые были — конец 1990-х — начало 2000-х. Но год прошёл, и я втянулся.

— Дочь по характеру пошла в тебя или в жену?

— Наверное, больше в Свету, хотя мы оба довольно целеустремлёнными были. Ноги мои. Даже, скорее, бабушкины. Да и в целом по фигуре Юля больше в мою маму пошла.

— По количеству высших европейских титулов Юля уже превзошла и тебя, и Светлану. Это повод для гордости?

— Ну конечно. Но в индивидуальных прыжках дочка пока ни разу не выиграла. А хочется.

— Можешь рассудить не как отец, а как тренер, чего ей не хватает?

— Передних входов.

— Мне всегда казалось, передние входы — самое простое, что может быть в прыжках в воду. Всё ведь перед глазами, только руки правильно ставь.

— Ну вот, тоже всегда так считал. А у нас тем не менее задние входы без проблем, а на передних постоянно чего-то не хватает. Всё перепробовали с Юлькой в этом плане, что только можно. Вертикально ставит вход, но летят брызги — и ничего не можем с этим поделать. Вход в воду — это такая очень тонкая материя. Если человеку от природы не дано, научить невозможно. Разве что чуть подправить. Хотя та же Светка в своё время гасила передние входы идеально. Три с половиной оборота вперёд в группировке всегда считались её коронным прыжком. Она его последним делала, и почти всегда на девятку.

— Не первый раз уже обращаю внимание на то, что в ходе соревнований на бортике всегда сидишь ты, а не Светлана. Почему?

— Даже не знаю, стоит ли рассказывать. После того как на чемпионате мира в Кванджу в 2019-м Юля осталась 31-й, мы долго пытались понять причину — почему вдруг в соревнованиях всё перестало получаться? И пришли к выводу, что Юле проще и спокойнее настраиваться на прыжки, когда мамы нет на бортике. Сейчас придерживаемся именно такой схемы: Света проводит разминку, потом уходит, а на бортике остаюсь я. Возможно, всё дело в том, что внутренне я гораздо более спокойный человек, чем жена, причём не только в спорте, но и по жизни. А спортсмен всегда такие вещи чувствует.

— Ты сказал в начале разговора, что на Юльку гораздо больше всегда давила вся эта семейная чемпионская история.

— После неудачных выступлений — безусловно. Ещё дедушка наш покойный (двукратный олимпийский чемпион Александр Тимошинин. — RT) на это обращал внимание. Постоянно говорил, что как-то надо Юлю успокоить, отвести от этих мыслей. Он за неё тоже очень болел всегда, переживал.

— Мой папа однажды увидел, как я ударилась о воду, прыгая с вышки, и сказал: «Никогда больше!» И действительно больше никогда не приходил на мои соревнования. Юлька на твоих глазах билась?

— Сильно не билась никогда. Однажды, когда только собирала программу с вышки и пошла делать три оборота назад со стойки на руках, сделала три с половиной и вошла в воду ногами. Мы со Светой, сидя на бортике, чуть со стульев не съехали. А Юлька даже не испугалась: «Ой, я что-то со счёта сбилась». Пошла ещё раз и сделала прыжок уже нормально. У меня в этом плане опыт покруче был. На спину прилетал, нога в воздухе во вращении выскакивала.

Помню, на Канарах были, приехали туда на международный турнир, я делал на тренировке прыжок со стойки на руках, и обе руки в отталкивании подкосились. Бассейн открытый, солнце — я глаза зажмурил, голову задрал. Светло — темно, светло — темно, светло — темно. В общем, так, не раскрываясь, в группировке в воду и вошёл. Выплываю — в бассейне тишина гробовая. Тренировался я тогда уже у Владимира Рулёва, он мне с бортика и кричит: «Быстро пошёл ещё раз сделал!»

— Старый добрый цирковой закон: убился — немедленно повтори попытку, чтобы не загнать страх ещё глубже.

— Реально страшно было, да. Вторую попытку со страху засадил. В бассейне овации, все подходят, поздравляют, по плечу бьют. Потом кто-то из испанцев сказал: «Ты сумасшедший, у нас человека в госпиталь дня на три положили бы».

— Самый страшный прыжок, на который тебе приходилось идти впервые, вспомнишь?

— Даже не вспомню, что такие прыжки вообще у меня случались. Татьяна Максимовна всегда очень долго нас к новым прыжкам подводила. Пока не убеждалась, что человек готов на 200%, ни о каких экспериментах даже речи не шло. Был период, когда все мои ровесники уже прыгали с десятки, а я с пятёрки. Постоянно им из-за этого проигрывал. А потом как-то за одну тренировку собрал с десяти метров всю программу. По паре раз сделал все прыжки — правда, в воздушную подушку.

— В мои времена все электростальские спортсмены прыгали новые прыжки в одежде, чтобы удар о воду, если случится, был не слишком силён.

— Все питерские точно так же прыгали в одежде. Да и до сих пор некоторые прыгают. У подушки проблема одна: она очень сильно отбрасывает человека в сторону после входа в воду. Надо быть просто к этому готовым. Но в целом, мне кажется, такой метод намного эффективнее.

— Не жалеешь, что в твои времена не было хайдайвинга? С твоим телосложением мог бы быть в этом виде более чем успешен.

— Я, когда прыгал, почему-то всегда хотел прыгнуть с парашютом. А в воду с большой высоты прыгал только в Крыму, на Фиоленте. Там было 19 м, вот мы и прыгали — солдатиком. Прикольные ощущения. Где-то метров десять пролетаешь, и в этот момент вдруг захватывает дух. Голова-то привыкла к тому, что должна быть вода, а её нет.

— Что в нынешних прыжках в воду способно тебя восхитить?

— Сложность, конечно. Раньше, когда прыгали мы сами, больше ценились артистизм и красота линий. Помню, та же Марина Бабкова прыгала с трамплина, глаз не оторвать: всё чистенько, всё красиво, ножки ровненькие, носочки чётко натянуты. Сейчас на первый план выходит мощность. В этом плане не только прыжки в воду, весь мировой спорт изменился. Иногда смотришь на женский трамплин, там такие бабенции — над трамплином все обороты заканчивают.

— Если я предложу тебе как зрителю выбрать из четырёх индивидуальных финалов один, это будет мужская вышка или женская?

— Мужская, конечно. В прыжках в воду это самое зрелищное. Хайдайвинг тоже интересно смотреть, но я каждый раз ловлю себя на том, что не особо в нём понимаю.

— Неожиданное признание для человека с твоим послужным списком.

— Я скорее про судейство говорю. Обычные соревнования я сужу без проблем. А здесь… Понятно, что основная задача — вертикально в воду войти и вход погасить. А если чуть не дошёл или перешёл, сколько за это снимается? То есть я судить хайдавинг не смог бы, наверное.

— Работа судьёй — это сопутствующее занятие или отдельная профессия?

— Для меня больше как хобби. Мне интересно, удовольствие получаю от процесса. Да и вообще нравится смотреть со стороны за тем, как прыгают другие.