|
|
|
|
|
|||
Ранним утром 16 января не стало Дмитрия Волкова — он ушёл из жизни после продолжительной борьбы с тяжёлой болезнью. Если рассказывать о нём сухим спортивным языком цифр — выиграл две бронзовые награды на Олимпиаде-1988 в Сеуле, серебро на Играх-1992 в Барселоне, рекордсмен мира на стометровке брассом. Плюс — личная бронза чемпионата мира-1986, четыре победы в чемпионатах Европы. Просто сухим языком о Волкове нельзя в принципе. Не знаю никакого другого спортсмена, который был бы до такой степени человечен. Живой сгусток невероятной доброты, заботы и оптимизма. «Самое страшное для него — это обременять собой окружающих, — сказал как-то о Диме его близкий друг. Это действительно всегда было так. Наши семьи дружили, Димку я знала едва ли не с дошкольного возраста, поэтому и степень откровенности всегда была гораздо более высокой, чем с кем-то ещё. Несмотря на это, когда Дима заболел и уже знал свой диагноз — не слишком утешительный с самого начала — я буквально клещами тянула из него информацию о реальном положении дел. Знала (не от него), что жена, бывшая прыгунья в воду Таня Алябьева, ушла с работы, чтобы постоянно находиться рядом. Соответственно не требовалось чрезмерной прозорливости, чтобы понять, насколько тяжело в этом случае может быть в семье с деньгами. Спросила напрямую — нужна ли помощь. Димка долго мялся, прежде чем выдавил из себя не слишком конкретный, но вполне понятный ответ: нужна. Очень. В тот же день был организован сбор, начали поступать деньги. Разговаривать Волкову было не всегда легко из-за продолжительных химиотерапий, поэтому большей частью он писал мне в ватсапе, каждый раз изумляя силой своего духа. «Воля железная, но временами скрежещет. Дух мой хоть и не павший, но слаб. По воде не пройду — маловерный. Имею претензии к самому себе по этому поводу…», — писал он в самом начале апреля 2024-го. Месяцем позже: «12 химий позади. Состояние окрыляющее, летать охота, но пока получается лишь подпрыгивать, как пингвину — он ведь тоже птица? Сейчас снова в клинике, купирую осложнения. Радуюсь солнцу за окном и ты, мой дорогой светлячок, помогла мне в этом. После твоей публикации многие совершенно незнакомые люди откликнулись, и это чудо. Нынче ведь чудеса в дефиците… Одно из таких чудес случилось благодаря борцам. Михаил Мамиашвили, выступавший с Волковым в одной команде на Играх в Сеуле, во время совершенно случайного разговора услышал от меня о состоянии Димы, тут же нашёл деньги, связался с пловцом, чтобы поддержать его личным участием, меня же успокоил: «Не волнуйся, мы будем рядом, решим всё, что в наших силах». Незадолго до этого я звонила Дмитрию, чтобы спросить: может быть, имеет смысл обратиться от его имени в федерацию плавания? «Не надо их беспокоить, — был ответ. — Володя Сальников знает, что я болен, даже немножко помог поначалу. Но дал понять, что у федерации нет средств, чтобы поддерживать меня постоянно. «Знаешь, в жизни ведь ничто не происходит просто так. И болезни всегда даются, как расплата. Я точно знаю, за что моя, — написал он в конце лета. В ноябре Димка прислал ещё одно скупое сообщение. Мол, предлагали очередную линию химиотерапии, отказался… Последняя смс пришла в начале декабря оборванной: «Здравствуй, Леночка…» Я ждала продолжения, а теперь запоздало понимаю: прощался. В четверг, когда я разговаривала по телефону с димкиным братом Максимом о последней ночи, которую Волков провёл в больнице, окружённый родными, он сказал севшим от горя голосом: «Не все соревнования мы выигрываем». Очень похожие слова 11 лет назад произнёс незадолго до своей смерти Андрей Корнеев — тоже брасист, и тоже ушедший из жизни в безуспешной борьбе с раком желудка: «Этот заплыв я, похоже, проиграл…» Димка не слишком любил говорить, тем более — говорить о себе, но прекрасно владел словом. Много лет был редактором созданного им же журнала «Плавание». Больше всего он писал на своей страничке в фейсбуке в последний год, уже будучи необратимо больным. Словно что есть сил старался зафиксировать в информационном пространстве невысказанные ранее мысли, вспомнить многочисленные жизненные отметины. * * * «Если кому-то нравится быть родственником обезьяны, что тоже, в некотором смысле, правда, милости прошу, будьте - у нас в ковчеге выживших после потопа каждой твари почёт. И все же мне лично по душе иное представление о происхождении видов. Нашу планету, где когда-то в гигантском океане и зародилась первая жизнь, было бы справедливо называть «Водою». Мы все когда-то умели нырять, помогая себе плавниками, а уж задерживать дыхание на пару десятков минут - и подавно…» * * * «Что есть случай? Как и кем он вынашивается? Где силы, что влияют на стечение обстоятельств? Кому и чему мы обязаны всем или хотя бы частично? Родители - вне конкуренции. Дом, семья, улица, школа — очевидно. Вот тренеры, к примеру, пусть и не папа с мамой, но куда от них ветер подует, туда мы и поплывем. Если о пловцах, то — в прямом смысле этого слова. От них, тренеров, зависело в моей жизни очень многое. Эрик Коновалов. Громкий как труба. Плюс к тому он тренировал и Максима тоже. Его, брата моего любимого, тогда вместе со мной из интерната выперли. По тем же обстоятельствам «бесперспективности». А позже, как и меня, восстановили, чтобы потом — оп-ля — как же все это иронично — снова выгнать. Лорина Валентиновна Кашина и Владимир Васильевич Сычев. Лора, так звали коллеги Кашину, разговаривала, улыбаясь. Подтянутая, спортивная, с добрыми морщинками в уголках сияющих глаз. Купала нас. Заставляла нырять за ключами от собственной квартиры. Баловала. В отличие от корпулентного Сычева, который с 11-ти отроческих лет грузил нас по 20 километров в день. Старшие девочки звали его «голубой слон». Но не из-за порочных взглядов на жизнь, а в связи с внушительным животом и цветом адидасовского костюма, подаренного ему самой успешной его ученицей, бронзовым призером чемпионата мира в Западном Берлине Ларисой Царевой… Борис Дмитриевич Зенов — Боб был непререкаем. Через его концентрационный лагерь пропускалось человек по пятнадцать в год. Сильные и молодые мастера появлялись и после Зенова пачками исчезали для спорта навсегда, не справившись с его отлаженной системой пыток. «Научись сачковать как Жуля (Робертас Жулпа), — говорил мне брат. — Иначе сдохнешь». А я плакал и просился к маме». * * * «К Зенову меня направил Панкин. Николай Иванович — чудотворец. Для меня — инопланетянин. Он пах успехом. Чемпион Советского Союза и Европы, победитель Всемирной Универсиады, бронзовый призер Олимпиады в Мехико. Четырехкратный рекордсмен мира – это, последнее, поражало больше всего — я представлял себе целую планету и все четыре с половиной миллиарда человек тщетно пытающихся обогнать Панкина. Он вдохнул в меня брасс, я все о нем знал: где, когда и у кого он плавал, что показывал на соревнованиях и кому. Повсюду искал его прежние фото. Вырезал их из каких-то учебных книжек, справочников, старых газет и журналов. А потом вклеивал себе в спортивный дневник». * * * «…Я живу с Салей последние два года. Саля — это его кличка, хоть он ее и не приветствует. Ему нравится просто и без изысков - Владимир. Как князя всея Руси. Однажды Леночка Дендеберова, мы тогда в Канаде на сборах засаживали, назвала его «Вовочкой»: «Вовочка, какой же ты молодец!», — это она о его вполне приличном выступлении в бассейне Торонто, где мы пробовали свои силы в режиме стартовой деятельности. И, кажется, ничего обидного, мы все желали Сале успеха, и все как один были его фанатами. Но то, что вслед за тем началось, вряд ли вписывалось в ожидаемую кем бы то ни было реакцию. Нужно было видеть в эту секунду обыкновенно скупого на аффекты Сальникова. Комплимент Дендеберовой сработал, но вовсе не так, как рассчитывала восходящая звезда советского плавания, услышав посвящённое ему уменьшительно-ласкательное определение, Владимир взорвался. Налившись по горлышко гневом, он быстро достиг необходимого градуса, крышка скороварки отлетела, обнажив содержимое черепа, серое вещество забулькало и выпустило раскалённый пар: «Вовочка! Да что ты себе позволяешь?!!! Какой такой я тебе Вовочка?!!!» — как Везувий, накрывший впавших в соблазн жителей Помпеи тремя метрами вулканического пепла, он ещё долго продолжал извергаться, пока несчастная Дендеберова отползла от него на безопасное расстояние, роняя разбросанные ранее, и собранные у ног кумира пожитки. «Вовочка», — хм. Да уж. Просто анекдот какой-то. Даже я бы на такое не решился. Хотя ближе товарища в тот год в сборной у меня и не было… * * * «…Звон разбитого стекла и фонтан крови. Разглядев апокалиптический этюд будто со стороны, будто не со мной, меня бросило в жар. Не от боли, от стыда. Как же я всех подвёл! Тренера, родителей, брата, да и себя, надо сказать, мне было тоже жаль. Пытаюсь зажать рану, закручиваю руку в экипировочное полотенце, болтавшееся на шее — оно мгновенно тяжелеет, окрашиваясь темно-красным. Бассейн СК «Олимпийский» (два месяца до Игр в Сеуле — RT). Павлин — это мы так Игорька Павленкова дразнили, — начал меня домогаться. То ущипнет, то водой обрызнет. Ну, я и побежал. За ним. Загнал Павлина на лестницу, схватился за дверь, чтобы ее запереть, а она, дверь эта неподъёмная, в проем не встаёт, скребётся по полу, еле тащится. Подналег как следует плечом, да как шваркну ею о косяк! Мгновение и вставленное без ленты резинового амортизатора, шатающееся в разболтанном пазе стекло, раскалывается на две половины, и верхней своей частью, словно гильотиной соскальзывает вниз. Удар о тыльную сторону кисти будто топором. Точно и надёжно. А затем через мгновение: дзи-и-инь!!! Осколки витража обрушиваются на пол, с блеском разыгранной судьбой мизансцены. Шум неимоверный. Все вокруг шарахаются в стороны. С изумлением смотрю на раненую кисть. Пальцы, чужие, не мои, прижались к ладони, перестав слушаться сигналов мозга. При попытке ими пошевелить, сухожилия, вылезшие наружу, дергаются как у испорченного терминатора из одноименного фильма со Шварцнегером. Приплыли… Почти как у Панкина в 1968-м. С той лишь разницей, что свою бронзу в Мехико он забрал с разрывом суставной сумки правого плеча…» * * * «Сложно описать чувства, когда внутри тебя бурлит закисляющая сознание молочная кислота. Человеческие мысли при этом всплывают крайне редко, все, что занимает сознание проваливающегося в кому организма, предстаёт ему в виде ощущений. Миллионы раз, возвращаясь в тот сеульский финал, снова и снова я вспоминаю, как вдруг подумал: а где же эта красная колобашка, что делит бассейн на две половины? Наверное, я ее уже проплыл. Теперь только вперёд! Я вкладываюсь в последнее ускорение и вдруг с ужасом замечаю, как эта самая красная метка - колобашка, вмонтированная в разделительную дорожку точно посередине пятидесятиметровой ванны - мучительно медленно смещается по периферии зрения куда-то в невидимое — назад. Я еще боролся за живучесть, не собирался сдаваться, но факт того, что до финишного бортика ещё 25 метров, меня сломил. Я испытал внезапный ужас, отчаяние, и в ответ организм выдал соответствующую биохимию — с каждым гребком я становился все тяжелее, непомерный угол атаки превратил меня в грузчика крупногабаритной мебели, взявшегося переносить рояль с открытой крышкой на другую сторону моря во время прилива. За пару секунд до финиша я полностью потерял контроль над телом, зрение вырубилось, стало темно как в преисподней, меня разрывали на куски невидимые твари - мрак, боль, страх и безысходность — весь комплект грешника, к коим по праву можно было причислить и меня. Не знаю, мечтал ли кто-нибудь когда-либо ещё, так же беспечно, самозабвенно и безумно как я, о победе?» * * * «Следующую Олимпиаду я проиграю. Все случится иначе, неизменным останется лишь моя безусловная готовность быть первым. Собственно, результат, показанный мной в Барселоне, в предварительной части программы, лучший из всех прочих, казалось, гарантировал успех — в тот вечер мои соперники были слабее меня. А я? Я им в финале все же проиграл. Фатальное невезение. Я сказал: «невезение»? Нет, закономерность. Я не должен был победить — слишком уж непозволительно я стремился стать первым. Господь услышал мои молитвы, и спас меня. И в Лос-Анджелесе, куда мы не доехали в 1984-м, и в Сеуле, и позже в Барселоне — везде, в каждом из этих трёх сценариев дух мой запутывался в неразрешимой дилемме — я слишком мало знал о жизни, и представления об успехе в ней ограничивались единственным критерием - победой или поражением на соревнованиях. «Biene ou rien, что в переводе, - хорошо или никак», — так говаривал Фернц Лист, насвистывая свои бессмертные этюды. В моем случае — редкая глупость…» * * * «Если взвинтить в себе страсти до предела, так, как это делал я, то ничего хорошего от занятий спортом вы не получите. Ну разве что кубики на мышцах пресса. А теперь ответьте, готовы ли вы отдать свою жизнь за какие-то там кубики?» Прощай, Димка! Ты как никто другой умел делать этот мир солнечным. 2025 год
|
Плавание - Спортсмены
