Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Он — легенда, и этим всё сказано. Пять Олимпиад за плечами, и все с медалями. Два олимпийских золота, пять побед на мировых первенствах, 11 — на европейских. Долгое время было принято говорить, что более велик в прыжках в воду только четырёхкратный олимпийский чемпион Грег Луганис, но карьера американца пришлась на куда более благоприятные с точки зрения спорта времена, Саутин же имел все шансы не дожить даже до своей первой Олимпиады в прямом смысле слова. Да и подобное долгожительство ему не снилось. Жалеют ли о чём-то легенды подобного масштаба? Это мы и попытались выяснить у самого титулованного российского прыгуна в воду.

— Лет семь или восемь назад вы сказали, что очень жалеете, что не ушли из спорта сразу после Игр в Пекине, а продолжали выступать ещё два года. За прошедшие годы приходилось задумываться: а почему, собственно, не ушли сразу после той Олимпиады?

— Уходить из спорта всегда непросто. Поэтому я держался, как мог. К тому же жива была Татьяна Александровна Стародубцева, мой тренер. Вот мы и решили, что время позволяет еще попрыгать. В 2010-м вместе с Юрием Кунаковым стали третьими на чемпионате Европы в Будапеште, а в 2011-м нас уже сменили Илья Кузнецов и Илья Захаров. Тот год и стал для меня последним. Выступил на чемпионате России и понял, что да, пришло время. Хотя всё равно были мысли задержаться, попробовать отобраться на Олимпийские игры в Лондон. Но вот, не довелось.

— Я правильно понимаю, что боязнь ухода была связана с тем, что вы просто не знали, что дальше делать?

— Такие мысли тоже были, хотя на тот момент я уже был депутатом Воронежской областной думы. Плюс начал работать в федерации прыжков в воду — меня избрали первым вице-президентом. Потихонечку искал ответы на вопросы: что делать, как развивать регионы, и так далее. В Воронеже мы очень активно готовились к юбилею Стародубцевой: 27 октября 2012 года ей должно было исполниться 55 лет. Но получилось так, что за месяц до этой даты она ушла из жизни. И вот тут я уже окончательно закончил с прыжками, сразу же.

— Насколько сложным было адаптироваться в послеспортивной жизни?

— Когда всё обрубается, конечно, начинаешь уже тянуться к локтю. И понимаешь, что уже не укусишь, бесполезно. А жить-то привык неплохо. Привык к тому, что есть хорошая зарплата, какие-то коммерческие старты. То есть, о финансовой составляющей вообще не думаешь, вроде как само по себе всё складывается. Но, когда это всё заканчивается, начинаешь сразу включать мозги,. Многие вообще теряются, не знают, где себя найти. Кто-то спивается — сами знаете, сколько было таких примеров. Кто-то уезжает за границу, кто-то пытается устроиться в шоу устроиться. Я и сам, признаться, думал: может быть махнуть в Китай? На тот момент это была одна из главных стран, где развивался прыжковый шоу-бизнес. Аквапарки всякие...

— Неужели при вашем количестве травм были готовы продолжать платить за благополучие собственным здоровьем?

— Ну, а почему нет, если тебя сразу снимают с зарплаты? Спасибо огромное, что хоть какая-то пенсия имелась. В армии, где я продолжал служить, до 25-летней высуги мне оставалось ещё семь лет, поэтому надо было очень активно думать, где, все-таки, зарабатывать деньги. Уже была семья, двое детей, и вот это состояние, когда пытаешься куда-то устроиться, но, естественно, везде опаздываешь. Потому что всё уже давно занято. Ну, кроме какого-то совсем мелкого бизнеса. Очень хорошо на самом деле то состояние помню. Никакого денежного запаса, чтобы какое-то время не думать о том, на что жить и на что завести семью, я не создал. Тренировался всегда очень много – и поэтому мало что знал о нормальной жизни. Мои ровесники давно занимались каким-то бизнесом, а у меня из-за постоянной оторванности от дома не было даже надежных друзей, на которых можно положиться. Не скажу, что я скатывался в депрессию, но порой было сложновато.

— Вы по-прежнему первый вице-президент федерации прыжков в воду, много ездите по регионам. Когда-нибудь задумывались, почему в российских прыжках в воду уже достаточно давно нет результата, который вызывал бы восхищение? И почему, собственно, этот результат был у вас? Вы были более талантливы, больше работали, или просто повезло с тренером?

— Я ведь не один такой замечательный в сборной был, а, считайте, вся команда. В те годы прекрасно выступали Саша Доброскок, Игорь Лукашин, Юля Пахалина, Вера Ильина, Ира Лашко. Элита мирового спорта, можно сказать.

— Тогда вопрос в лоб: чем вы были лучше тех, кто прыгает сейчас?

— Ничем. И все работали в одинаковых и не самых комфортных условиях. База была фактически одна — в Электростали. Не сравнить с теми возможностями, которые есть сейчас. Но нам хотелось прыгать, хотелось выигрывать. Других возможностей как-то себя проявить толком и не имелось. И, тем более, не такая устроенная была жизнь, как сейчас. Каждый понимал, что если чего-то хочет добиться, если хочет сделать себе имя, то должен в каждой попытке показывать максимум того, на что способен. До сих пор помню, как мы бились с Володей Тимошининым за право поехать на те или иные турниры, когда первая коммерция пошла, первая возможность заработать. В 1998-м году выступали в Аахене, где победителю соревнований платили сто долларов. Сейчас, я думаю, ребята за 100 долларов шаг не сделают, с кровати не встанут. А нам надо было как-то выживать, зарабатывать, и показывать хорошие результаты. Не только на чемпионатах мира или Олимпиадах, а от турнира к турниру. Это потом уже появились какие-то спонсоры, какие-то иностранные деньги. Аахен у меня так и остался в памяти, как совершенно классный турнир — он проводился в конце каждого сезона. Главным спонсором был «Мерседес», всегда какую-то программу для нас устраивали, всегда находили время какое-то развлечение устроить. Чтобы мы немножко, все-таки, забывали о серьёзном спорте.

— Вы начали соревноваться со взрослыми в 13 лет. О чём думаете сейчас с высоты прожитых лет, наблюдая за тем, как в сборной из-года в год выступают одни и те же люди и не выступает, например, один из наиболее талантливых молодых вышечников страны Руслан Терновой?

— Я, кстати, был за то, чтобы Руслана взяли на Олимпиаду в Токио. И до сих пор считаю, что его надо было брать. Пускай бы парень прыгал в индивидуале. Может быть, даже за бронзу поборолся бы.

— На своей первой Олимпиаде в Барселоне вам было на два года больше, чем Терновому сейчас. Как вы сейчас вспоминаете тот опыт?

— Для меня это вообще был, конечно, шок — попасть в 18 лет на Игры. Время было тяжелое, распад страны, выход команды под белым олимпийских флагом, форма без каких бы то ни было названий с непонятной аббревиатурой СНГ. Плавки, которые я забыл в номере, когда поехал в бассейн на финал. О соревнованиях я вообще в тот момент не думал, как и о каких-то медалях. Был совершенно безбашенным, а находиться в деревне было гораздо интереснее, чем в бассейне. Голову совсем потерял, что неудивительно: поставьте себя на место провинциального глупенького пацана! Когда все эти развлечения в олимпийской деревне увидел, от всяких боулингов и биллиардов до «Макдональдса», было ощущение, что в другой мир попал. А на вышке провалился — занял шестое место. Поймал там «солнышко»: бассейн-то открытым был. И завалил два прыжка. Стыдно было перед тренером, страшное дело как. На трамплине уже думал только о том, чтобы сделать свою работу. Поэтому, наверное, и медаль выиграл.

— Двукратный олимпийский чемпион денис Панкратов как-то признался, что, если бы не спорт, то он, парень из волгоградских дворов, сейчас вряд ли был в живых. В лучшем случае, сидел бы в тюрьме.

— А мы все в этом плане похожи, дети 80-х…

— Вы наверняка ведь уже поняли, о чём я хочу спросить. 1991 год, осень...

— Да, это как раз 91-й был. Первый старт во взрослой команде, чемпионат Европы в Афинах, где я занял второе место, проиграв Владимиру Тимошинину. и той же осенью, 6-го октября, которое я до сих пор воспринимаю, как второй день рождения, на улице у нас в Воронеже просто столкнулись две группировки, как тогда их все называли, Слово за слово, повздорили из-за какой-то ерунды, завязалась самая обычная драка. У нас всегда на этот счёт была договорённость, что деремся без всяких лишних принадлежностей. Ни ножей, ни пистолетов, которые тогда уже стали появляться. А получилось совсем иначе — человек, с которым дрался я, достал нож. Видимо, чувствовал, что сейчас проиграет, вот и не сдержал слово. Тем более, у него отец был милиционер, и парень заведомо понимал, что ему ничего не угрожает. Сначала просто пырнул меня, а, когда я упал на колени, еще три раза ударил ножом в спину.

— Получается, просто повезло, что быстро отвезли в больницу?

— Повезло — не то слово. Все даже не на улице случилось, где был хоть какой-то свет, а во дворе. Тот парень, с которым мы дрались, сразу убежал домой, а мой друг случайно заглянул за угол и увидел, что я лежу. Сразу выбежал на дорогу, остановил машину, просто бросившись наперерез. Остановилась девчонка, которая училась с нами в школе, а в тот вечер просто каталась по городу со своим молодым человеком — на стареньком 413-м «Москвиче». Мы до сих пор поддерживаем отношения, дружим. Этим людям я просто обязан по жизни. Как и своему тренеру, что всех на ноги подняла, да и вообще не бросила. Татьяну я вообще каждый день вспоминаю. Никто ведь даже не знал, что она тяжело больна, даже ее семья. Железная леди. Никогда не позволяла себе никаких жалоб. Всегда четко видела цель и очень быстро рассчитывала, как до нее добраться. В работе у нас все было очень жестко. А вот в жизни Таня, наоборот, была веселой. Душа любой компании, смеялась постоянно. Только в обычной жизни мы общались с ней слишком мало. Знать бы, что все так сложится… После ее смерти я очень многое переосмыслил. Относительно человеческих отношений в том числе. Кстати, именно Татьяна все время заставляла меня думать о том, что на спорте жизнь не заканчивается. Что нужно думать о будущем, создавать семью – чтобы не оказаться в сорок лет одному на обочине с ощущением, что жизнь прошла мимо. Она часто повторяла: какой бы результат ни приносили прыжки в воду, это далеко не вся жизнь. А лишь небольшая ее часть.

— В 1994-м, когда вы выиграли своё первое золото на чемпионате мира в Риме, я спросила, знаете ли вы, что на трибуне присутствует Грег Луганис. И вы ответили, что приехали в Италию прыгать в воду, а не смотреть по сторонам. И что знать не знаете, кто такой Луганис.

— Да нет, знал, конечно. Я с Грегом познакомился, когда сам только начинал прыгать, а он еще не был четырёхкратным. На Гран-при в Австрии в 1987-м. Луганис подарил мне специальную тряпку, чтобы вытирать тело на вышке, так я был на седьмом небе от счастья просто. Потом через год мы весной встречались на турнире в Больцано, а потом были Олимпийские игры в Сеуле, где Грег выиграл ещё два золота и закончил.

— Зато сейчас вы постоянно пересекаетесь на турнирах по хайдайвингу.

— Да. Луганис сейчас занимает пост директора Мировой серии Red Bull, стал им после смерти Ники Стайковича. Но не сказать, что мы много общаемся. Когда встречаемся, всегда обмениваемся каким-то набором дежурных фраз: привет, как дела, как что идёт, всё хорошо. И расходимся, каждый по своим делам. Он идет в офис, я иду либо тренировать ребят, либо на какие-то совещания по судейству.

— В Грегори хоть как-то сквозит его легендарность?

— На самом деле, при всей своей известности и популярности, он очень скромный человек. На соревнованиях сидит у себя в офисе, наблюдает со стороны. Если даже на банкете появляется, то быстро уходит. Всегда сам в себе.

— Для вас он по-прежнему остаётся самым легендарным персонажем в прыжках в воду?

— Если говорить о в советских временах, то конечно. Сейчас с точки зрения титулов впереди всех идут, конечно же, китайцы. Та же Чен Жолинь, у которой пять золотых олимпийских медалей. Сун Шуэй, который выиграл 10-метровую вышку в Барселоне, Тянь Лянь, с которым я много лет соревновался на трамплине. Люди — машины. Сейчас имена поменялись, но не меняется суть: китайская школа по-прежнему поражает весь мир своими прыжками. Четыре с половиной оборота вперед согнувшись, это как вообще себе представить такое? Три с половиной оборота под себя с вышки согнувшись. Причем, выполняются все эти прыжки элементарно. Если сравнить этот уровень с нашей российской школой, нам еще эти горы покорять и покорять. Иногда мне вообще кажется, что не родились такие дети в нашей стране, которые были бы способны настолько быстро вращаться в воздухе.

— Вы ведь тоже как-то пробовали скрутить 4,5 оборота, если не ошибаюсь?

— Да, с трамплина. Один раз. Правда, ничего не понял. Мой тренер Таня Стародубцева тогда еще была жива, и как-то сказала, что нам надо этот прыжок попробовать. Было страшно на самом деле. Добавить к сложному прыжку один оборот или еще один винт ведь не так просто. В общем, я пошел пробовать, но двадцать раз напомнил Стародубцевой: «Только не забудьте крикнуть «Ап!» на раскрытие. Что такое 3,5 оборота я понимал, а вот дальше, когда делаешь новый прыжок впервые, во вращении просто теряешься, перестаешь соображать, сколько на самом деле оборотов сделал. Голова-то к этому не привыкшая.

— Вошли в воду нормально?

— Да, даже перекрутил чуток. То есть, высоты хватило. Просто по тем временам это мне не нужно было. Да и слишком много сил уходило в том моем возрасте. Это сейчас ребята элементарно 4,5 оборота делают, ну так у них и телосложение иным стало – ножищи огромные, отталкивания высоченные.

— Состязания с китайцами сравнимы с шахматными поединками живого человека и компьютера?

— Очень точная аналогия. Хотя мы их обыгрывали. И не только мы. Илья Захаров обыгрывал, австралиец, американец... У каждой страны, думаю, такая задача есть. Как раньше была задача обыграть русских. «Китайская стена» — это такая реальная преграда к золоту, которая существует уже лет 20. И, заметьте, китайские специалисты во всем мире сейчас работают, кроме Российской Федерации.

— Это хорошо или плохо, что они не работают у нас в стране?

— С одной стороны, хорошо, что у нас продолжает оставаться собственный стиль. Но, согласитесь, мы сильно отстаем. Вроде бы на «Круглом» есть всё. Но то ли такие сейчас ребята, что не хотят после тренировки пойти в тот же зал, поработать с мышцами.

— Получается, по-любому нужен китаец, хотя бы специалистом по физподготовке?

— Да, причем, давно.

— Единственный вид прыжков в воду, в котором не спешат появляться китайские прыгуны в воду — хайдайвинг. Кто самый крутой хайдайвер, в вашем понимании?

— Гэри Хант.

— Вы так стремительно ответили на этот вопрос, что не могу не спросить: почему?

— Парень в воздухе — как рыба в воде. Как кошка — всё видит вокруг себя, всё понимает, всё ощущает. За всё время, что я езжу судить соревнования, не припомню, чтобы он где-то ошибался по-крупному. Соответственно есть стабильность, а это для любого спортсмена самое главное.

— А ведь в 2006-м Хант выступал на чемпионате Европы в Будапеште, где вы завоевали золото и серебро, но не сумел даже отобраться в финал на вышке.

— Надо же, совершенно не помню его там, если честно. Но видите, как бывает — парень нашёл себя в хайдайвинге. Прыгает и прыгает. Какая бы погода ни была, вообще на неё не реагирует, хотя погода может внести очень серьезные коррективы. В сильный ветер могут даже отменить соревнования, поскольку прыгать с большой высоты реально становится опасно для жизни. А Ханту по барабану. Дождь, снег, ветер — неважно. А в Англии всегда ветер или дождь, как мне кажется. Правда, знаю, где английские хайдайверы тренируются.

— Наверное, как все остальные — в Австрии. Или есть еще какая-то база для хайдайверов?

— Слышал, что ещё одну базу сейчас строят в Майами.У нас в Казани тоже собираются — там между бассейном и стадионом есть пространство, позволяющее разместить не только еще один бассейн, для хайдайвинга, но и дополнительную инфраструктуру: пару гостиниц, кафе, и так далее. То есть, полностью сделать территорию спортивной.

— Не хотелось самому попробовать, каково это – прыгнуть вниз с 27-метровой высоты?

— Знаете, нет. Я прыгал с двадцати метров, когда мне лет 15 было. Отталкиваешься – и сердце обрывается, пока летишь вниз. С третьего раза только это ощущение ушло. На 27-ми метрах, открою секрет, даже просто подойти к краю вышки и посмотреть вниз дико страшно.

— Если бы у вас была возможность прокрутить свою спортивную жизнь с самого начала, что бы в ней изменили?

— Ничего. Я благодарен Богу, что сразу попал в хорошие руки, к хорошему тренеру. И это — самая большая удача в жизни. Потому что только спорт меня вывел в нормальные люди.

— А пытаться помириться с Александром Доброскоком, чтобы продолжить с ним синхронные выступления после проигранной в Афинах Олимпиады не стали бы?

— Так мы особо и не ссорились. Просто как-то так получилось, что Саша пожелал себе другого себе партнера. Мы никогда это с ним не обсуждали, хотя сейчас между нами вполне дружеские отношения. Не так часто видимся, конечно, как раньше, но с днем рождения друг друга поздравляем.

— Та ситуация, когда в заключительном прыжке вы ударились ногами о доску и потеряли золотую медаль, потом не снилась?

— Не то, чтобы снится... Я и тогда понимал, да и сейчас тоже, что был виноват: сильно подвел, и партнера, и тренера, и страну, и команду. Хотя наверное мог бы найти какие-то оправдания. Лечился долго перед теми Играми, рука вообще не поднималась. Нина Васильевна Савкина, наш врач, с января меня восстанавливала — всю весну и всё лето. В воду я в тот период вообще не прыгал. Ходил в зал, качал ноги. Ну да, можно было даже после того, как я доску зацепил, не расслабляться, сделать прыжок — всё ведь от меня зависело.. Но я просто испугался, честно сейчас об этом говорю. Оказался не готов к ситуации, ничто ведь не предвещало. И начало прыжка нормальным было.

Хотя если реально вспоминать моменты, которые, как говорится, ночами не дают спать, – это, конечно, Сидней 2000-го. Я проиграл ту Олимпиаду последним прыжком, хотя лидировал с запасом в 27 баллов. Это был как раз тот случай, когда нужно было гнаться не за предельной сложностью, а выбирать самый надежный вариант. Но позиция моего тренера тогда была другой: брать сложностью. И в принципе такая тактика часто оправдывала себя.

— Вы заговорили о травмах, которых у вас было больше, чем у любого другого прыгуна в воду, а мне хочется спросить: оно того стоило? Травмы-то, уверена, до сих пор каждое утро аукаются.

— О, да. Каждое утро, каждый божий день. Пока на турнике не повишу, не растяну позвоночник, пока мышцы не разогрею, хоть с кровати не вставай. Хорошо, собака есть. Погуляю с ней с утра, чуть-чуть разомнусь в лесу — вроде живой. Кто ж знал, что большой спорт до такой степени травмоопасен?

— Ну так не на исходе же карьеры вы это поняли?

— А нельзя было отступать. Да и не умел я ничего другого в жизни, кроме как идти вперед, и добиваться очередных медалей. Понимал, что стоит остановиться, про меня тут же все забудут. Как это всегда происходит в жизни.

— Насколько вы популярны в своём родном Воронеже?

— Пока еще узнают, хотя меньше, чем когда был спортсменом. Я же не слишком публичная персона, отошел от политики. Это и к лучшему, на самом деле. Когда работаешь в политике, от тебя начинают немножко отворачиваться. Я это успел очень хорошо почувствовать. И понял, что куда лучше остаться в памяти людей спортсменом, олимпийским чемпионом, почетным гражданином города Воронежа, чем умничать по телевизору и что-то там возглавлять, доказывая окружающим, что ты не подлец и не жулик. Так что сейчас я свободный человек, у меня большая семья, своя школа прыжков в воду, где тренируются мои дети. И, знаете, я счастлив...