Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Послужным списком любого игрового тренера всегда является послужной список его команды. За тринадцать лет, что Блюменталь был главным тренером сборной СССР по водному поло, наши ватерполисты выиграли абсолютно все титулы, о которых только может мечтать спортсмен: становились олимпийскими чемпионами в 1972-м, чемпионами мира в 1975-м, дважды - в 1966-м и 1970-м - чемпионами Европы.

А в 1976-м команда, обеспечившая себе за эти годы репутацию непобедимой, с треском провалила квалификационный турнир на Играх в Монреале, так и не добравшись до финала. После чего Блюменталь больше ни разу не вышел на бортик бассейна в форме сборной СССР.

- Анатолий Самойлович, чем больше я наблюдаю спорт со стороны, тем больше меня занимает вопрос: что же такое главный тренер? Что действительно главное в его работе и что считали главным вы, когда в 1964-м пришли в сборную?

- Я сам долго не мог ответить на этот вопрос, но ставил себе задачу сделать лучшую команду в мире. Для этого было необходимо прежде всего выработать у ребят сознание того, что они - непобедимые. И считаю самой большой своей заслугой, что такой настрой мне удалось не только создать, но и сохранить на многие годы.

- Вот так - на ровном месте и сразу непобедимые?

- Почему на ровном месте? Я принял команду, когда она только-только вернулась из Токио, с Олимпийских игр 1964 года, где заняла третье место. Тогда это сочли сумасшедшим успехом и, кстати, сразу шесть игроков получили звания заслуженных мастеров спорта. Весь следующий год я практически беспрерывно ездил по всем республикам, по всем соревнованиям - искал спортсменов. А еще через год - в Утрехте - мы впервые стали чемпионами Европы.

- А как вообще произошло, что вы стали главным тренером?

- К тому времени я 16 лет проработал в «Трудовых резервах», доработался даже до того, что возглавил все общество, но не успел и месяца пробыть в роли большого начальника, как меня вызвал к себе Виталий Смирнов. Тогда он был первым секретарем московского обкома комсомола и по совместительству - президентом федерации водного поло. И прямо в своем роскошном кабинете с портретом Хрущева на стене и двумя огромными снопами кукурузы предложил возглавить сборную.

- Вы, естественно, согласились?

- Сначала опешил, потому что никогда даже мечтать не мог об этом. Да и, честно говоря, не ожидал от Смирнова, что он способен пойти на такой риск.

- Почему риск?

- Во-первых, я до этого никогда не имел никакого отношения к сборной - был юношеским тренером. А главное - фамилия-то моя Блюменталь.

- В какой-то степени я это и имела в виду, когда спрашивала о вашем назначении. Потому что знаю, что в те времена главные требования предъявлялись не столько к рабочим качествам человека, сколько к его анкете.

- Эти проблемы взял на себя Смирнов. Во всяком случае, у председателя спорткомитета Юрия Машина мое назначение никаких вопросов не вызвало. Но, должен сказать, со своих выдвиженцев Смирнов требовал гораздо строже. А может быть, время было такое, что любое место, кроме первого, считалось позором.

- Сами вы так не считали?

- Считал. Мне всегда было стыдно чувствовать, что я могу быть хуже кого-то другого. Хуже венгра, югослава, американца. Именно поэтому жаждал, чтобы и моя команда была сильнее. Наверное, я слишком тщеславен.

- С вашей точки зрения это - достоинство или недостаток?

- Это необходимое качество. Если спортсмен не обладает им - он тряпка.

- А как вы сейчас воспринимаете спорт? С прежним максимализмом?

- Я пришел к выводу, что многое перестал понимать. Например, если команда проигрывает ответственный турнир, что сейчас случается не так редко, а главный тренер говорит, что не имеет претензий к игрокам, для меня это означает, что он - плохой тренер, который не умеет настроить команду. А не то, что спорт изменился.

- Склонна с вами согласиться. Возможно, я тоже рассуждаю прошлыми категориями, но мне почему-то кажется, что на самом высшем уровне законы спорта остались прежними: чтобы выиграть, иногда надо вывернуться наизнанку. Жалко себя - займись чем-нибудь другим.

- Даже не ожидал услышать столь подобное единомыслие от журналиста. На самом деле вы правы. Мне крупно повезло, что, когда я только начинал работать тренером, со мной рядом, в клубах, работали такие люди, как Николай Малин, Борис Гойхман, Иван Штеллер, Андрей Кистяковский. У них я учился всему. В том числе и ставить задачи высшего порядка. Я убежден, что тренер, по крайней мере вслух, не имеет права допускать мысли о том, что может проиграть. Иначе он неизбежно проигрывает. Я, например, не верю, что наша хоккейная сборная даже при самом благоприятном стечении обстоятельств смогла бы стать чемпионом мира в Швеции (ЧМ-95 - прим Е.В.). Потому что видел глаза главного тренера во время игр. Когда у тренера такие глаза, он не в состоянии руководить командой.

- Неужели состояние тренера так быстро передается игрокам?

- Мгновенно. Причем любое. Особенно если игроки привыкли к тренеру и доверяют ему.

- У вас было много единомышленников в тренерской среде, которая вас окружала?

- Мне было гораздо важнее чувствовать единомыслие команды. Только уйдя из сборной, я по-настоящему понял, насколько разными и сложными людьми руководил. Но никогда за эти тринадцать лет я не слышал от них ни малейшего сомнения в правильности своих решений. Что же касается тренеров, то ситуации были разные. Вполне естественные, кстати. Я еще не встречал человека, который равнодушно бы относился к чужому успеху. Помню, впервые почувствовал это накануне Игр в Мюнхене, когда уже в звании двукратных чемпионов Европы мы проиграли какой-то не очень важный турнир. Меня, как водилось, вызвали на ковер, и тогда же я впервые почувствовал, насколько могу быть своими коллегами м-м-м… покусан.

- Однажды я слышала мнение одного из игровых тренеров о том, что в ходе крупного турнира нельзя только выигрывать - мол, не хватит злости на финал. Вы тоже планировали победы и поражения?

- Я довольно часто отказывался от промежуточных турниров. Вопреки, кстати, мнению руководства. Потому что считаю, что, когда команда находится не в должном состоянии, это нельзя показывать. Ни к чему позволять ей проигрывать. Поражения портят характер.

- Но ведь бывают случайные победы и поражения?

- Конечно. Но, исходя из собственного тренерского опыта, я склонен считать, что на крупнейших соревнованиях случайности происходят крайне редко. Особенно на Олимпийских играх.

- Там исход борьбы решает не столько физическая готовность, сколько совершенно другие качества. При всем уважении к чемпионатам мира должен сказать, что Игры - это совсем другое. Их ни с чем сравнить нельзя. Сама их атмосфера способна сжечь многих. И побеждают там исключительно самые мужественные.

- Получается, фактор везения вы совсем сбрасываете со счетов?

- Фарт - это далеко не главное. Поэтому, когда тренер оправдывает поражение его отсутствием, для меня это означает, что ему просто надо учиться работать. Не говорю уже о том, что в жизни гораздо чаще бывают ситуации, когда человек сам упускает свой шанс.

- То есть, удача ищет подготовленных?

- И неудача тоже. Вспомните спортивную истину: везет сильнейшим. И этим все сказано.

- Я не могу не провести параллель с самым нефартовым, с точки зрения болельщика, российским видом спорта - футболом. В частности, совсем недавно слышала из уст очень высокого спортивного руководителя мнение, что наши неудачи в этом виде спорта объясняются в первую очередь тем, что в России нет таких богатых традиций, как, скажем, в Бразилии, Италии. Да и климатические условия не благоприятствуют.

- Ну, знаете, если так рассуждать, то шансов выиграть недавний чемпионат мира по гандболу в Исландии меньше всего было у французов. Уж очень этот народ любит себя и все жизненные удовольствия, чтобы побеждать в виде, где с первой и до последней минуты идет игра в кость. Но ведь они выиграли? Меня, кстати, не меньше потрясло, когда я узнал, что прямо в Исландию за ними прислал свой личный самолет президент Франции. Наших же, когда они выиграли предыдущий чемпионат, насколько я помню, в Шереметьеве вообще никто не встретил. Но это уже другая тема.

- А почему вы проиграли в Монреале?

- Это целиком моя вина. Накануне Игр мы выиграли несколько очень представительных турниров. Помню, в румынском Клуше во время игры с венграми у нас в середине второго периода удалили до конца игры без права замены Алексея Баркалова. И даже несмотря на это, мы выиграли - такой был настрой на победу.

А накануне Игр меня вызвал тогдашний председатель спорткомитета Павлов и сказал, что медики разработали какой-то чудодейственный препарат, который хорошо бы попробовать на команде. Мол, хуже не будет, а для пущей уверенности не помешает. Кончились все уговоры тем, что я согласился. И даже сам на последнем сборе первым пошел на укол.

Это было за двадцать дней до Игр. А через три дня после начала соревнований команды уже не было. Она развалилась на моих глазах. И знаете, что было больнее всего? Что ни один игрок не бросил мне упрека.

- Вас сняли сразу?

- Парадоксально, но меня никто не снимал. Я ушел сам. Потому что еще в Москве говорил руководству, что, несмотря на результат (а мы ехали, естественно, выигрывать), после Игр закончу работать со сборной. Нельзя находиться на таком посту чересчур долго.

- Да, но вы проиграли. Неужели не понимали, что ваш добровольный уход будет немедленно расценен окружающими как малодушие?

- В тот момент я был совершенно опустошен. И, как сейчас помню, мечтал поехать работать в Болгарию. Мне казалось, что вся Болгария - это сплошные Золотые пески.

- Куда там! Я сразу же стал абсолютно невыездным. Вспомнили и пятый пункт, и все прегрешения. Уже потом, лет через пять, когда снова выезжать начал, узнал, что все это время обо мне спрашивали и венгры, и югославы - были уверены, что меня в Сибирь сослали.

- А что было на самом деле?

- Несколько лет проработал в российском спорткомитете. Это ужасно задевало самолюбие, но в то же время я отдавал себе отчет в том, что абсолютно не стремлюсь вернуться. Хотя команда, особенно после того, как ее возглавил Борис Попов, стала восстанавливаться и даже выиграла Олимпийские игры в Москве.

- Не буду говорить о водном поло, но что касалось других видов спорта, особенно тех, где судейство никогда не отличалось объективностью, московская Олимпиада была достаточно специфической.

- Так ведь это понимают очень немногие. Могу сказать только, что выиграть дома и выиграть за границей - это две большие разницы. Я очень хорошо помню свои первые Игры - в Мехико, которые пришлись на чехословацкие события. Наша финальная игра с югославами продолжалась два с половиной часа: мы проиграли в третьем дополнительном времени со счетом 12:13 и все два с половиной часа я не мог даже встать со скамейки, потому что в меня все время что-то летело с трибун. Самым приличным были банановые и апельсиновые корки. Не будь этого, уверен, мы бы выиграли.

- Вы никогда не задавались вопросом, почему ни у кого из великих игроков вашего времени не получается стать столь же великими тренерами?

- Мне сложно ответить. Знаете, всю свою спортивную жизнь я очень критически относился к тому, как работают мои коллеги. При этом не стеснялся что-то перенимать. Например, великолепную плавательную подготовку, которую использовал Штеллер, науку взаимоотношений с командой Николая Ивановича Малина… Сейчас, как мне кажется, тренеры очень часто замыкаются. И получается, что вокруг - пустыня.

- А может быть сейчас действительно вокруг пустыня?

- Так не бывает. Увидеть бывает трудно. Есть и еще одна причина: в великих спортсменах практически всегда сквозит их величие. Это нормально, так должно быть. Но великому гораздо тяжелее прислушаться, присмотреться к тому, что происходит вокруг. Как правило, им это не дано.

- Как не дано великим тренерам чувствовать себя счастливыми в обычной, неспортивной жизни?

- Я, наверное, исключение. У меня прекрасная семья, через два года мы отпразднуем золотую свадьбу. Две дочери, две внучки, очень интересная работа с детскими командами московского автокомбината, где директорствует один из моих бывших учеников.

- А если бы вам сейчас предложили принять сборную?

- Это уже, увы, из области фантастики - мне 70. Но я бы согласился. Хотя отдаю себе отчет в том, что первая же серьезная игра закончилась бы для меня инфарктом.

- Зачем же тогда?

- Хотя бы потому, что подобного прецедента в мировой практике еще не было.