|
|
|
|
|
|||
...«За победу в Атланте я был готов заплатить любую цену», - сказал он и сжал в кулак вдруг задрожавшие пальцы. Заметив мой взгляд, неожиданно смутился: «До сих пор не могу спокойно вспоминать об Играх...». В Атланте Попов сделал то, что до него удалось лишь однажды легендарному Тарзану - американцу Джонни Вайсмюллеру: он выиграл стометровку вольным стилем на второй подряд Олимпиаде. Он и не проигрывал никогда эту дистанцию - с тех самых пор, как в 1991-м стал чемпионом Европы. Но не может же это продолжаться вечно! Когда Попов на Играх заявил журналистам, что намерен плавать еще как минимум четыре года, я невольно задумалась: а ведь третьей победы Попова - в Сиднее - уже может не быть. Точнее - с точки зрения здравого смысла - быть просто не может. Лет пять назад у меня был разговор с трехкратной олимпийской чемпионкой Ириной Родниной. «Я не проигрывала никогда в жизни, - сказала она тогда. - И не могу представить, что было бы со мной, случись проиграть хоть однажды...». А Попов? Фаталисты утверждают, что судьба всегда заставляет человека платить за звездные мгновения жизни. Но кто мог предположить, что пройдет всего месяц после Игр - и по дикому стечению обстоятельств Попов окажется на грани жизни и смерти? Нож, всаженный ему в спину в случайной уличной драке, прошел на пятнадцать сантиметров, зацепил почку, легкое. В федерацию плавания, равно как и в больницу, пачками шли телеграммы со всех концов света, информационные агентства хватались за любую, даже самую незначительную информацию и в каждом тексте, где в открытую, а где между строк, читалось: «Сможет ли Попов плавать дальше?». Собственно говоря, этот вопрос Попов сам задал хирургу, как только очнулся после операции: кроме плавания в его жизни по большому счету за 25 прожитых лет не было ничего. А всего через две недели, похудевший на шесть килограммов, он сидел напротив меня перед включенным диктофоном, и мы вновь вспоминали Атланту. - Эта Олимпиада как бы подводила итог всему, что я сделал за четыре года, - рассказывал пловец. - После Барселоны я очень долго не чувствовал особого желания заставлять себя делать в тренировках что-то сверхъестественное - соперников-то по большому счету не было. А за год до Игр совершенно случайно прочитал в какой-то газете: «Попов едет в Атланту отстаивать свой титул». И понял, что вопрос, отстою я этот титул или нет, интересует всех. Вот тогда вся подготовка по-настоящему и началась. Я как-то сразу осознал, что в этих Играх мне уже не позволено просто участвовать. И выбросил из головы все мысли, не относящиеся к плаванию. - Вы с тренером - Геннадием Турецким - готовились на какой-то конкретный результат? - Готовились ко всему. Турецкий очень часто повторял, что слияние американского патриотизма и тех денег, которые перед Играми американцы начали вкладывать в спорт вообще и в плавание в частности, может обернуться совершенно непредсказуемыми последствиями. Говорил насчет возможных провокаций. Я, кстати, более чем уверен, что история с его тюремным заключением на Гавайях, год назад, когда якобы по его вине был незапланированно посажен американский самолет, в очень большой степени была спровоцирована. Посудите сами: Турецкий летел в США один, без команды. Но едва самолет успел совершить посадку, как американские журналисты уже располагали детальной информацией - включая и то, что в Атланте я вполне могу оказаться без тренера. - Учитывая такое внимание, вас самого должны были узнавать еще на подступах к Атланте. - Когда я на американском самолете летел в Америку, то был просто потрясен, насколько наплевательски относится весь экипаж ко всем, у кого в речи чувствовался хоть малейший акцент. К «своим» штатники всегда относились по-особому. Но столько пренебрежения к иностранцам я увидел впервые. Проявлялось оно во всем, даже в мелочах. Когда же прилетел в Атланту, то ужаснулся: огромное количество волонтеров, которые не только ничего не знают и ни за что не отвечают, но всем своим видом дают понять, что хозяева здесь - они и порядки установлены тоже ими. - Насколько я знаю, австралийцы, которые все три года вашего пребывания в Канберре говорили о вас с гордостью, в Атланте были совсем не склонны считать вас своим. - На Олимпийских играх каждого в первую очередь интересует собственный успех. Если его нет, чужой только вызывает раздражение. Австралийцы действительно, составляя олимпийский контракт Турецкого, включили туда пункт, запрещающий ему работать со мной на бортике. Разговаривать нам было не запрещено, но тем не менее сразу два австралийских тренера по очереди непрерывно снимали все действия Турецкого на видеопленку. - Раздражало? - Я уже ни на что не обращал внимания. Это трудно объяснить, но меня не покидало ощущение, что все, что происходило вокруг, происходит не со мной, а где-то совсем в другом измерении. А я - один. Наедине со своими мыслями, ощущениями... - Не было страшно проиграть? - Я допускал возможность того, что выиграет Гэри Холл. Правда, когда мы только приехали, американцы говорили мне, что Холл практически не тренировался. Но когда он утром, не напрягаясь, проплыл за 48,9, у меня волосы зашевелились. - Вспомнили тогда слова Турецкого? - Я много чего вспомнил. Но прекрасно понимал при этом, что просто так я победу не отдам. Если приходится плыть быстро, после финиша обычно накатывает страшная болевая волна. Когда я испытывал это, то каждый раз отдавал себе отчет в том, что однажды у меня просто могут не выдержать сердце, почки, печень, мозг. И подсознательно всегда чувствовал какую-то грань, которую лучше не переступать. В Атланте же я совершенно трезво понимал, что, если понадобится, пойду на любое сверхнапряжение. Я редко волнуюсь во время соревнований. Тут же меня всего колотило. Сказалось, видимо, и то, что до Игр я больше двух месяцев нигде не выступал, а от соревнований очень быстро отвыкаешь. Я всегда пытаюсь поспать перед финалом, заснул и тогда, но последним ощущением было выскакивающее из груди сердце. Проснулся же необычайно спокойным. Вот тогда я и почувствовал это ощущение внешнего кокона: я - внутри, а остальное меня не касается. - Сейчас вы можете вспомнить, как все происходило в день первого старта? Вас построили, повели... - Я еще до этого понимал, что главное - заставить себя ничего не слышать. Потому что стоило хотя бы на секунду обратить внимание на то, что происходит на трибунах, думать о чем-то другом становилось просто невозможным. Я видел, как у многих в этот момент наступал шок, избавиться от которого за секунды, остающиеся до старта, оказывалось невыполнимой задачей. А сам заплыв помню очень смутно. Разве что последние два гребка. Они были словно в замедленной съемке - в голове успела проскочить тысяча мыслей. - О чем? - Ну, что я не могу прибавить - руки уже не в состоянии разгребать воду, что Холл - я его видел боковым зрением под водой - тоже не может прибавить, что ни в коем случае нельзя снижать темп, что у меня вот-вот начнет темнеть в глазах... До Атланты всегда, когда доводилось плавать «сотню», у меня на последних гребках неизменно присутствовало чувство, что я выиграл. В Атланте такого чувства не было. - А что было после финиша? - Отчетливо помню лишь сумасшедший страх от мысли, что я должен посмотреть на табло. - Вы когда-нибудь задумывались о том, почему дистанцию 100 метров вольным стилем практически никто не выигрывал дважды? - Задумывался. Проблема скорее всего в психологии: когда хочешь сделать то, что до тебя не делал никто, самому вдвойне тяжело. 100 метров довольно специфическая дистанция: ее плавают все кому не лень. У нас считается: если не умеешь ничего, плавай «сотню». Потому-то на ней, как правило, бывает рекордное количество участников, и кто-то всегда может оказаться в сумасшедшей форме и кураже. Многие из предыдущих чемпионов специализировались на других дистанциях, а 100 метров начинали плавать большей частью по стечению обстоятельств. Марк Спитц, Мэтт Бионди... Делать ставку только на «сотню» - слишком большой риск. - Вряд ли больший, чем решиться обречь себя еще на четыре года каторжной работы. Ведь, по сути, ничего не изменилось: вам на всех без исключения соревнованиях предстоит отстаивать то, что уже сделано, то есть по-прежнему быть первым. И вряд ли в мире плавания найдется человек, который рискнет сказать, что 100 метров на Олимпийских играх можно выиграть трижды. - Только потому, что никто этого не делал раньше? - Потому, что вам в Сиднее будет не 24, а 28, потому, что это будет не первая Олимпиада, а третья, потому, что сейчас никто, в том числе и вы сами, не можете знать, какие последствия будет именно ножевое ранение... - Я действительно не имею об этом ни малейшего представления. Однако точно знаю, что восстановиться, в том числе и психологически, я могу только через плавание. Знаю, что мне предстоит сумасшедшая работа, боль, преодоление этой боли. Но я готов к этому. Может быть, это только у русских в характере - чем больше проблем, тем больше находится сил на борьбу? Как бы то ни было, я хочу сам себе доказать? что смогу это сделать. Причем я вполне отдаю себе отчет в том, что обрадует это очень немногих. - Вы снова вернетесь в Австралию? - Пока да - контракт Турецкого истекает в декабре, но австралийцы готовы его продлить на любой срок. К тому же я уезжаю не один. - Когда-то вы говорили, что серьезные личные отношения во время серьезных тренировок только осложняют работу. - За то время, что я провел в Австралии, у меня не раз возникали моменты, когда от одиночества я просто садился в машину - иногда среди ночи - и несколько часов ездил по Канберре. Но это ведь не выход. Может быть, я стал взрослее. Но мне кажется, что я наконец нашел человека, который меня во всем понимает, поддерживает и рядом с которым я вполне сознательно готов провести большую часть жизни. Вряд ли это помешает плаванию. Мы знакомы довольно давно, и за это время не раз возникали ситуации, когда Даша просто давала мне хорошие советы. В том числе когда мы вернулись в Россию, она не раз говорила: «Будь осторожен». Другое дело, что я практически никогда не следовал этим советам. А потом жалел. - И в том случае, который произошел? - Знаете, я никогда не провоцировал никаких стычек и скандалов. Да и в Москве все произошло, в общем-то, случайно и глупо. Я шел немного впереди, когда произошел конфликт. Когда понял, что обстановка накаляется, бросился назад, чтобы как-то все уладить. Но было уже поздно. - Решение принять крещение через день после выхода из больницы тоже было осознанным? - Я думал об этом и раньше. Ранение в какой-то степени стало решающим моментом. Слишком много в этой истории было необъяснимых случайностей: камень, которым меня ударили по затылку, был больше ладони (я его видел), но лишь раскроил мне кожу. Нож вошел на 15 сантиметров под левой лопаткой, но практически ничего не повредил - проскользил по мышцам. Машина... Я не знаю, как мне разыскать того парня, который остановился и подобрал нас. Помню только, что это был красный жигуленок, «пятерка», а сам водитель - наверное, мой ровесник. Он даже ничего не стал спрашивать, развернулся через две сплошные линии и погнал в ближайшую больницу. Взять шестерых человек, ночью... За неделю до случившегося мне еще сон приснился, что в меня дважды стреляли: первая пуля вскользь попала в затылок, а вторая вошла под лопатку и вышла в районе солнечного сплетения. Я даже помню, что, когда меня стали будить, пробормотал, что сейчас встану, только, мол, сон досмотрю. Последнее ощущение от сна - что меня прооперировали и что все закончилось хорошо. Хотите верьте, хотите нет, но когда меня на самом деле привезли в больницу и стали давать наркоз, я этот сон вспомнил и засыпал на операционном столе с полным сознанием того, что все будет в порядке. Успел даже предупредить хирурга, что брыкаюсь во сне, а он меня успокоил: «Мы тебя сейчас привяжем...». - Как ни цинично звучит, но вам действительно повезло. - Не то слово. Мне уже после операции сказали, что никому и в голову не могло прийти предположение, что серьезно не задеты никакие внутренние органы. Поэтому и разрезали меня по полной программе - чтобы все проверить. И только в больнице я узнал, что родился в «рубашке» в полном смысле этого слова - появился на свет вместе с пузырем. Просто мама никогда раньше мне об этом не говорила. Теперь самое главное - побыстрее растянуть операционный шов, чтобы все мышцы начали нормально работать. До этого я вряд ли смогу плавать кролем - очень большой риск поломать технику. С этим мне уже приходилось сталкиваться два года назад, после того как мне вырезали аппендицит. - Естественно, далеко идущих планов вы пока не строили? - Кое-какие приглашения на соревнования у меня уже есть. Но не хочу загадывать. - Ваша персональная цена на коммерческих турнирах теперь, надо думать, возрастет? - Плавание - не тот вид спорта, чтобы особенно диктовать условия: могут ведь и вовсе перестать приглашать. К тому же многие из турниров организовывают мои друзья, которым мне просто неудобно отказывать. Да и сами по себе деньги никогда не были для меня главным. - Простите, что лезу в коммерческие детали, но, например, в Германии ни для кого не секрет, что Франсиска ван Альмсик, (несмотря на то, что по сравнению с вами не добилась никаких особо выдающихся результатов) имеет гораздо более выгодный контракт с фирмой «Арена», чем вы. - Поэтому я двадцать раз подумаю, прежде чем продлить с «Ареной» свои собственные взаимоотношения. Других предложений у меня, знаете, хватает. - И все-таки: если вы почувствуете, что уже никогда не сможете плавать быстрее? - Хотите спросить, не боюсь ли я остаться у разбитого корыта? Пожалуй, нет. Я еще после Игр в Барселоне начал думать о том, чем мог бы и чем хотел бы заниматься после того, как уйду. Планы есть, но говорить о них пока воздержусь. Единственное, в чем уверен на сто процентов, - я никогда не стану цепляться за плавание только для того, чтобы оттянуть момент ухода. У меня, видимо, не совсем подходящий характер, чтобы плавать просто так... За день до отъезда Попова из Москвы, когда я заехала попрощаться, он вдруг молча достал из внутреннего кармашка сумки небольшой кусочек бумаги и протянул мне. В телеграмме с обратным американским адресом говорилось: «...Мы очень хотим, чтобы ты сделал то, что так и не удалось сделать нашему отцу. Верим и желаем удачи. Мария и Лайза Вайсмюллер»... 1996 год
|
Плавание - Спортсмены
