|
|
|
|
|
|||
Отношения с выдающимся биатлонистом современности на протяжении двух последних сезонов у меня не складывались категорически. Пару раз я предпринимала попытки разговорить Оле Эйнара Бьорндалена после пресс-конференций, однако он отвечал на вопросы такими дежурными и рубленными фразами, что это напрочь отбивало охоту продолжать разговор. Вот и на четвертом этапе Кубка мира в Хохфильцене, стоило мне поинтересоваться каким образом выдающемуся норвежцу удается сохранять в себе столь высокую мотивацию на протяжении стольких лет выступлений, Оле Эйнар перебил, не дослушав: «Мотивация у меня есть всегда. Я вообще не испытываю с этим никаких проблем». Я все-таки попросила знакомого – высокопоставленного чиновника Международного союза биатлонистов и хорошего приятеля Бьорндалена – посодействовать в организации интервью. Особенно на это не надеялась - сразу после индивидуальной гонки, в которой пятикратный олимпийский чемпион финишировал лишь 15-м, стало известно, что норвежец решил вообще уехать из Хохфильцена. Однако уже через несколько минут после церемонии награждения у меня зазвонил телефон: «Оле Эйнар будет ждать вас ровно через час. В отеле «Эдельвейс». В назначенное время Бьорндален появился в крошечном холле. - Вы на самом деле решили уехать из Хохфильцена, не дожидаясь окончания соревнований? - Да. Это – длинная история, которая началась в октябре и давно уже не является ни для кого секретом. Я был на высокогорном сборе в Италии и банально отравился. Причем, так сильно, что вынужден был вообще отказаться от тренировок на две с половиной недели. Вот и получилось, что за полтора месяца, которые оставались до начала соревновательного сезона, мне удалось выполнить лишь половинный объем нагрузок по сравнению с тем, который привык выполнять в последние несколько лет. Соответственно, и чувствую себя сейчас далеко не так уверенно, как прежде. Выступать на соревнованиях могу, иногда это даже неплохо получается, но если думать наперед, - а ответственных стартов в этом году набирается довольно много, - то желательно во чтобы то ни стало наверстать упущенное в тренировках, прежде чем начнутся январские старты Кубка мира. - Я правильно понимаю, что итальянская подготовка в Валь Сенале на высоте три тысячи метров над уровнем моря была для вас своего рода экспериментом? - Нет. Один из октябрьских сборов я уже давно предпочитаю проводить именно на такой высоте. Мое отравление с этим уж точно никак не связано. Просто еда оказалась некачественной. Помимо меня тогда отравились еще 14 человек. - У меня не идет из головы ваш ответ на пресс-конференции по поводу спортивной мотивации. Вы сказали, что у вас она есть всегда. - Именно. - Простите, не верю. И никогда не поверю, что, выиграв золотую олимпийскую медаль, и уж тем более одержав столько олимпийских побед, сколько одержали вы, человек может испытывать прежнее стремление к уже взятой вершине. - Понимаете, в чем дело... Это вообще сложный вопрос, который, как мне кажется, не очень годится, чтобы обсуждать его на пресс-конференции. Я очень хорошо помню свои чувства, когда получил свое первое золото в Нагано. Оно было особенным. Совсем не таким, как последующие. Я выиграл эту медаль в 24 года после четырех лет очень тяжелой работы, направленной именно на то, чтобы добиться именно такого результата. Стартовал – но гонку остановили из-за сильного тумана. Пришлось бежать заново и все получилось так, как можно было только мечтать: я показал хорошую и очень быструю стрельбу, самую высокую скорость хода и, естественно, выиграл. Но общее ощущение победы было странным. Радость оказалась кратковременной. Гораздо более сильным стало чувство, что это – пик. Выше которого уже не прыгнуть, как не старайся. Да и дорога с пика всегда одна – вниз. На самом деле я только потом понял, что самое интересное в спорте – это не победа. А путь, который к ней ведет. Особенно самый последний отрезок этого пути, на котором нельзя сделать ни малейшей ошибки. Есть и другие моменты. Например, один мой друг в Норвегии, который серьезно занимается бизнесом, как-то сказал, что, глядя на меня, научился находить все новую и новую мотивацию в своей собственной работе. Мы тогда, помню, стали обсуждать эту тему и довольно быстро пришли к выводу, что мотивация – вообще интереснейшая вещь. Иногда достаточно чуть-чуть изменить свое представление о том, чем и зачем ты занимаешься, чтобы стремление добиваться результата вспыхнуло с новой силой. - Прыжками в воду. - Если не ошибаюсь, в олимпийской программе этот вид – один из старейших. За сто с лишним лет прыжки, если говорить о высшем уровне, пришли к некому идеалу: максимальной сложности, безошибочному исполнению каждого движения. То же самое можно сказать и о легкой атлетике, где рекорды растут по крохам. А биатлон... Там всегда есть, что улучшать. Скольжение лыж, стрельбу... Я много лет работаю с фирмой Madshus, и это, кстати, тоже одна из разновидностей мотивации – придумывать, каким образом можно достигать максимального эффекта работы лыж на трассе. Важно и то, что подготовка биатлониста сочетает в себе множество вещей. Если я чувствую, что устал от стрельбы, значит просто переключаюсь на беговые тренировки или работу в тренажерном зале. И наоборот. - Вы уже решили, что будете делать после Игр в Ванкувере? - Тренироваться. Хочу выступить и в Сочи. Мне кажется, там должно быть интересно. - Приходилось раньше бывать в этом городе? - Никогда. Поэтому и хочу туда поехать. - В 40 лет? - В этом возрасте вполне можно продолжать показывать высокие результаты, если правильно к себе относиться. - В России считается, что выпускать спортсмена на уровень серьезных взрослых выступлений следует лишь тогда, когда он в достаточной степени закалился и заматерел. А какой возраст считаете оптимальным для биатлониста вы? - 21-22 года – хороший период, чтобы начинать обращать на себя внимание. Про верхний предел я уже сказал. - Тем не менее Международный союз биатлонистов посчитал правильным ввести возрастной ценз для тех, кто выступает в европейских стартах. - Не думаю, что это было правильным ходом. Свою точку зрения на этот счет я уже излагал руководству IBU. Вообще, если честно, не понимаю, кому и зачем нужны подобные ограничения. - А сами вы хоть раз в турнирах европейского уровня выступали? - Никогда. И в чемпионатах Европы тоже. - Зато в Кубках мира выступаете уже 15 лет. Можете сравнить тот биатлон, с которым столкнулись, придя в элиту, и нынешний? - Сейчас все стало намного более сложным. Выросла скорость бега, скорость стрельбы, точность стрельбы, конкуренция, появилось множество людей, способных показать совершенно выдающийся результат. Думаю, что на ближайшем чемпионате мира за первые места будут очень жестко бороться как минимум пять человек. А, возможно, и больше. - Вы, кстати, планируете продолжать сочетать биатлонные и «гладкие» гонки? - Да, конечно. И в этом сезоне с удовольствием совмещал бы – были такие планы. Просто в той форме, в которой я сейчас нахожусь, у меня нет никаких шансов на мало-мальски приличный результат. В настоящий момент моя скорость на «двадцатке» на минуту-полторы хуже личного рекорда. Какие тут могут быть гонки? - Зачем вы вообще затеяли это совмещение – для развлечения, или выступления в лыжных гонках – своего рода бизнес? - Смеетесь? Ну какой это бизнес? Ради зарабатывания денег в лыжные гонки идти бессмысленно. И популярность не та, что в биатлоне, и спонсоры этот вид не особо жалуют. Мои, например, терпеть не могут, когда я выступаю в лыжных соревнованиях. Там ведь даже реклама в какой-то степени бессмысленна. По ходу трансляций ее на комбинезонах почти не видно. Так что мной двигали совершенно иные мотивы. - И какие же? - До недавнего прошлого на биатлонистов смотрели, как на людей, которые очень плохо бегают на лыжах. Бытовало мнение, что, если лыжник никуда не годится, надо научить его стрелять, перевести в биатлон, и вот он - гарантированный результат. В 1998-м, когда я впервые попробовал свои силы в «гладких» гонках, то обыграл там, скажем так, весьма сильных спортсменов. Именно тогда, как мне кажется, сильно поменялась психология многих людей. Они начали понимать, что биатлонист может и очень быстро бегать на лыжах, и неплохо стрелять при этом. Честно вам признаюсь: я рад, что приложил к этому руку. - А не завидуете тому, что лыжники постоянно стремятся расширить свою соревновательную программу, в то время как в биатлоне много лет существует довольно ограниченное количество дистанций? - Знаете, есть любопытнейший вид спорта. Формула-1. 12 машин в течение двух часов гоняют по одному треку. Или по другому, но все эти стадионы давно до мельчайших деталей известны и гонщикам, и зрителям. Вроде бы абсолютно скучное зрелище, но ведь весь мир смотрит, не отрываясь. Знают героев, знают все подробности их жизни и вообще телевидение давно стало такой же неотъемлемой частью «Формулы», как сами гонки. Лыжный спорт, в моем представлении, идет совершенно неправильным путем. Чем больше там становится дистанций, тем меньше появляется настоящих звезд. Таких, как Бьорн Дэли, Владимир Смирнов, Ди Чента... А ведь именно звезды «делают» вид спорта – как в свое время, например, Альберто Томба «сделал» горные лыжи - сумел поднять интерес к ним на невероятную высоту. В биатлоне много лет была своя звездная компания. Франк Люк, Свен Фишер, Рафаэль Пуаре, я... Надо понимать простую вещь: большое количество новых дистанций и новых чемпионов – совсем не гарантия автоматического появления новых звезд. Даже сейчас я не могу назвать ни одного спортсмена в биатлоне – из молодых - о котором можно было бы однозначно сказать: «Да, это – настоящая звезда». - Как вы относитесь к собственной популярности? Например, к тому, что вам при жизни установили памятник на родине? - Сначала воспринял эту идею в штыки. В моем сознании просто не укладывалось: какой может быть памятник? Я же еще не умер? И даже карьеру не закончил. Но меня убедили, что выступление в Солт-Лейк-Сити – достаточное основание для того, чтобы каким-либо образом увековечить момент для огромного числа болельщиков. Кстати, мне было очень интересно работать со скульптором. Она – выдающийся профессионал, норвежка, которая сейчас живет в США. Эта художница много лет следила за моими выступлениями, ездила на гонки, чтобы понять природу движений биатлониста, потом мы много раз встречались у нее в студии, я позировал, вносил какие-то коррективы по ходу работы. И, надо сказать, остался очень доволен результатом. Не так ведь это просто – передать в застывшей скульптуре движение, экспрессию, взгляд... Но именно это удалось блестяще. - Почему, кстати, вы предпочитаете постоянно жить не в Норвегии, а в австрийском Обертиллихе? - Потому что оттуда очень удобно добираться до дома моей жены Натали. Всего 30 минут на машине. В Обертиллихе, к тому же, замечательные условия для тренировок. Оптимальная высота, лыжероллерная трасса, которой возле моего дома в Норвегии просто нет. - А что собираетесь делать после того, как спортивная карьера будет завершена: тренировать, по примеру Пуаре, или, может быть, конструировать спортивную экипировку, как Бьорн Дэли? - Производством одежды я в какой-то степени занимаюсь и сейчас – сотрудничаю с одной из фирм. Пока что это – совсем небольшой бизнес. Если задумываться о дальнейшей жизни серьезно, мне бы сперва хотелось провести какое-то время с семьей. С отцом, которого я толком сейчас не вижу, поскольку он живет в Норвегии. Мама ушла из жизни в 2003-м. А отец, знаю, хотел бы видеть меня чаще. Все-таки, я довольно рано стал жить вне семьи. - Ваш младший брат Ханс-Антон, как я слышала, тоже подавал в биатлоне неплохие надежды. Он сам не захотел становиться профессиональным спортсменом? - Думаю, ему было психологически тяжело выступать в виде спорта, где его постоянно сравнивают со мной. Что такое спорт? Это не только талант и каторжный труд, но и определенное стечение жизненных обстоятельств. Например, люди, с которыми ты пересекаешься в своей работе и которые помогают делать результат. Если таких людей рядом нет, тренироваться и выступать становится очень тяжело. Все это и сыграло свою роль. Ханс-Антон почти сразу после ухода из спорта начал тренировать, и мне кажется, что их него может получиться неплохой специалист. - А чем занимается сейчас ваш старший брат Даг? - После того, как закончил выступать, стал тренером по стрельбе у моей супруги. - Сама она ведь тоже показывала неплохие результаты в биатлоне. Но, после того, как стала второй в общем зачете Кубка мира-1994, особых успехов не добивалась. Почему? - В 1995-м Натали попала в очень серьезную аварию. Была за рулем машины, на большой скорости столкнулась с другим автомобилем на автобане и сильно пострадала. Выжила тогда просто чудом. И, хотя снова сумела вернуться в спорт, возможности организма оказались не те, что прежде. Грустная история, на самом деле. - Вы уже много лет тренируетесь отдельно от норвежской команды. Насколько комфортно чувствуете себя в сборной, когда присоединяетесь к ней в соревновательный сезон? - Я присоединяюсь раньше – в обязательном порядке провожу с командой все предсезонные сборы. Просто сама система подготовки в Норвегии немножко иная, нежели в России. Я слышал, что ваши спортсмены проводят в тренировочных лагерях по три недели подряд. У нас же летние сборы редко продолжаются больше восьми дней. Встретились, потренировались вместе, и снова разъехались по домам. Более продолжительная совместная подготовка начинается только осенью. Мне в команде комфортно. Даже с совсем молодыми ребятами. - Мне давно хотелось спросить вас об отношениях с Рафаэлем Пуаре. Вы на самом деле до сих пор жалеете о том, что он ушел? - Безусловно. Рафаэль – совершенно блистательный биатлонист. Профессор. Ему было свойственно задумываться о вещах, которые большинству спортсменов вообще никогда не приходят в голову. Мы же не просто постоянно конкурировали. Но соревновались абсолютно во всем: в скорости бега, меткости, времени, которое проводим на стрельбище, времени, которое затрачиваем на выстрелы. Был период, когда в начале своей карьеры Раф оказался без тренера и готовился к сезону вместе с нашей командой. Уже тогда мы соревновались с ним на каждой тренировке. Каждую секунду. При этом с удовольствием делились какими-то секретами. Я – техникой бега, все-таки, Пуаре, когда начал выступать, не был выдающимся лыжником. Зато в последние годы своей карьеры выступал просто блистательно. Для меня было честью с ним бороться. - Как говорится, друзья-соперники? - Друзьями мы не были. Прекрасно общались вне гонок, но всегда чувствовался некий барьер. Все-таки очень тяжело по-настоящему дружить, когда постоянно соревнуешься с человеком на столь высоком уровне. - А враги-соперники у вас когда-нибудь были? Или хотя бы такие, кого вы недолюбливаете? - Не думаю, что смогу назвать конкретное имя. Другое дело, что в биатлоне довольно много людей, которым по-молодости свойственно говорить всякие глупости. - Например? - Например, объяснять чужой высокий результат тем, что человек не чист на руку – прибегает к фармакологии, например. Понимаю, что велик соблазн оправдывать собственные неудачи, принижая труд других. Но надо понимать, что подобные разговоры не идут на пользу никому. Потому что невольно рождают какие-то слухи, домыслы. И всегда так или иначе сказываются на престиже вида спорта в целом. - А вы знали год назад, что Пуаре собрался завершать карьеру? - Мне даже в голову такое не приходило. С моей точки зрения, он мог успешно гоняться еще много лет. - Но в Холменколлене-то на заключительном этапе Кубка мира, где вы финишировали с Пуаре лыжа в лыжу и стали победителем, наверняка были в курсе того, что для Рафаэля этот старт – последний? - Да, об этом тогда говорилось. Но я все равно не верил. - А если бы верили, уступили бы победу? - Никогда! Дело даже не в том, что это было бы нечестно и неуважительно по отношению к Пуаре. Просто когда борьба идет на таком уровне, она, как правило, безсознательна. Ты не думаешь о том, кто именно бежит рядом с тобой. Просто рвешься во что бы то ни стало стать первым. 2008 год
|
Биатлон - Спортсмены 
