Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Спортсмену, особенно юному, после больших побед зачастую начинает казаться, что он не такой, как все, заявил в интервью RT Антон Смольский. По словам белорусского биатлониста, у его супруги Динары Алимбековой был такой период после триумфа на Играх в Пхёнчхане, но два тяжёлых года «вернули её на землю». Серебряный призёр Олимпиады в Пекине также рассказал о работе с Андреем Падиным, объяснил, как психологически можно перегореть во время стрельбы, и вспомнил, как обнаружил, что у него нет лишнего дополнительного патрона во время гонки Кубка мира.

— Буквально за пару минут до начала нашего с вами интервью тренер российской сборной Андрей Падин, проходя мимо, обмолвился: мол, работаешь-работаешь летом, нарабатываешь какие-то качества, но вылетает неделя соревнований из-за мороза — и подготовка сводится к нулю. Насколько для вас критичны подобные паузы?

— Андрей Викторович, наверное, чуть преувеличил. Когда много работы сделано, лишний день отдыха точно не помешает атлету. Конечно, физическая активность должна быть. Но и возможность полноценно отдохнуть, думаю, только на пользу пойдет.

— То есть, вы в Тюмени по морозу не бегаете?

— Бегаем. Некоторые тренировки проводим на снегу, до полутора часов. И, для того чтобы не замерзнуть, конечно, прибегаем к таким вещам, как бег с палками, либо классика. Коньком не ходим, потому что слишком холодно.

— Большинство биатлонистов российской сборной почти сразу разъехались в более тёплые места. То, что вы застряли на «Жемчужине» — вынужденная необходимость?

— Не то, чтобы застряли. Выступление в кубке России у нас планировалось давно, соответственно, были забронированы места в гостинце, билеты на самолет, трансферы, и так далее. Когда этап отменили, мы рассматривали самые разные варианты. Но, оттого что теряется очень много денег… У нас же здесь вся команда. Даже если бы лично я планировал куда-то уехать, то в радиусе доступности везде мороз. Поэтому мы и пришли к решению, что не будем дергаться, не будем лишний раз организм вводить в стресс. Проделали определенную работу, которую позволяла погода. Два наиболее холодных дня было решено провести в зале. Думаю, мы ничего не потеряем.

— Не так давно я разговаривала с олимпийской чемпионкой Наташей Терентьевой о периоде, когда ей было 22 года, и она не могла даже отобраться на чемпионат мира. А в 23 уже боролась за медали на Олимпиаде. Причиной столь резкого скачка Наташа назвала смену тренера. У вас ведь тоже была похожая история за пару лет до Олимпиады в Пекине?

— Да, в очень нужный, определенный момент в белорусскую команду пришел Андрей Викторович (Падин — RT), и принес свой план. Тяжелый, монотонный, сложный. Но который имел последствия, в виде наград. Видимо, как раз тогда всем нам, в силу молодого возраста, была нужна определенная нагрузка, которая могла бы спровоцировать именно скачок. Главное, что спортсмены, в том числе, и я сам, были готовы к большой, изнуряющей работе.

— Думаю, в этом плане все атлеты устроены одинаково. Когда тренер предлагает запредельную нагрузку, подсознание спрашивает: «На кой черт?». И начинает сопротивляться.

— Не скажу, что та нагрузка свалилась на меня совсем уж внезапно. До того, как начать работу, мы провели с Падиным целый год, общаясь. Он тогда не занимался нашей функциональной подготовкой, был тренером по стрельбе, но постоянно пытался донести до нас какую-то нужную информацию. Рассказывал, почему нужно тренироваться так много и тяжело, почему спортсмен должен уставать от этой работы, что это даёт. То есть, он объяснял каждую тренировку, заранее предупреждая, какое именно состояние наступит после нее. Зачастую всё сходилось, соответственно, мы верили тренеру. Потому что всё, что Андрей Викторович нам говорил, работало.

— Ваше олимпийское серебро в индивидуальной гонке в Пекине — это закономерность, или великая удача?

— Что-то между. В тот год я набрал очень хорошую форму, несмотря на то что осенью пропустил две тренировочные недели из-за болезни. Андрей Викторович тогда тоже реагировал достаточно эмоционально. Мол, все потеряно, вся работа, которая была сделана, ушла в ноль, ничего не получится... Но, в итоге, я вернулся в прежнюю колею, начал показывать неплохие результаты. Все гонки реально были в удовольствие. Тренировочный объем, который мы сделали, готовясь к тому сезону, настолько превосходил тот объем, который давали старты, что соревнования я воспринимал, как разгрузку. И та гонка в Пекине… Я постепенно к ней шел.

— Это был первый «ноль» в карьере на больших соревнованиях?

— В гонке с четырьмя огневыми рубежами — да. На контрольной тренировке осенью я стрелял «ноль», и Андрей Викторович тогда мне сказал: «Попробуй сохранить это чувство, запомнить его». Потом было много гонок, где я стрелял качественно, и я действительно запоминал те моменты.

— Но ведь и провальные гонки у вас в том сезоне случались?

— Были, да. На этапе Кубка мира в Оберхофе, где я сделал четыре промаха в спринте, в Антхольце. Там как раз терялось вот это стрелковое чувство. На Олимпиаде была очень тяжелая погода: мороз, ветер, высота, прочие сложности. Но мы тренировались, не обращая ни на что внимание. Самое интересное, что я выходил на индивидуальную гонку, вообще не думая о медалях. Хотелось просто качественно отработать. Плюс — повезло с погодой.

— До сих пор с содроганием вспоминаю китайские реалии в этом отношении.

— Как раз в тот день погода была к нам благосклонна. Помню, просыпаюсь, на улице светит солнце, тепло. Было холодно, да, но не настолько, как в предыдущие дни. Мне кажется, этот момент сыграл большую роль.

— С какими мыслями выходили на заключительную стрельбу?

— Отчетливо помню то состояние. Было реально тяжело, очень холодно. В этом плане высота 1700 метров не щадит атлетов. Я подходил на рубеж с мыслью, что сейчас 30 секунд передохну. То есть, думал не о том, что нужно максимально качественно отработать, а о том, что у меня есть 30 секунд на то, чтобы немножко перевести дух. А, когда отработал, мне передали, что я лидером ушел на финишный круг.

— На меня произвело большое впечатление, как болезненно отреагировала на свое пятое место в индивидуальной гонке Динара Алимбекова. Ну да, если бы она не промахнулась на заключительном рубеже, была бы чемпионкой. Но ведь точно так же мог не промахнуться кто-то из тех, кто был впереди неё в той гонке. У мужчин случаются столь острые реакции?

— Если говорить о Динаре, в тот момент она была готова победить. Поэтому и расстроилась до такой степени, проиграв. Это биатлон, азарт — он всегда захлестывает. Обсуждают ли мысленно подобные вещи мужчины? Да, обсуждают. И я, бывает, открываю протокол, и прикидываю: где бы оказался, если бы на один меньше настрелял. Часто так делал, когда мы бегали на Кубке мира. Знаю, что молодых спортсменов такие сопоставления сильно подстегивают, мотивируют улучшить качество стрельбы.

— Иногда я в шутку говорю, что олимпийский чемпион – это диагноз. И что, собравшись взять в жёны спортсменку, имеющую этот титул, мужчине следует очень хорошо подумать. Как вам кажется, золотая олимпийская медаль, которую Алимбекова завоевала в эстафете в 2018-м, сказалась на её характере?

— В некотором смысле, наверное, да. Человеку после больших побед, особенно юному, зачастую начинает казаться, что он не такой, как все, особенный. Но у Динары, к сожалению, да и к счастью, наверное, тоже, случились два сложных года после той Олимпиады. Которые немного вернули ее на землю. Я бы сказал, у неё в целом неплохой характер. И восприятие мира нормальное. Она понимает, что по-прежнему есть к чему стремиться, что все вокруг такие же люди и спортсмены.

— Я правильно понимаю, что был период, когда вы смотрели на будущую жену со стороны и думали: «Ну, какая же стерва…»?

— Если говорить откровенно, был такой момент. Просто в те годы мы существовали как бы в параллельных вселенных несмотря на то, что одногодки. Абсолютно разные жизни, абсолютно разное восприятие мира. Для меня Динара была, скорее, как картинка из телевизора.

— Вас не угнетает публичность нынешней жизни?

— Зачастую, бывает, кто-то перегибает палку, да. Приглашают очень много куда, причём, каждую неделю. Но, в силу собственной занятости, всегда есть отговорка: я на тренировке. Хотите, приезжайте в Раубичи, снимайте. И в интернет я стараюсь выкладывать только тренировки. Даже когда у нас с Динарой появился сын, изначально я был против того, чтобы жена выкладывала какие-то семейные картинки в интернет. Но потом смирился.

— Многие сильные спортсмены столкнулись в нынешних реалиях с тем, что быть лидером, не имея перед глазами ориентиров, стало неимоверно сложно.

— Соглашусь. Мы ведь тянулись прежде всего за лидерами мирового уровня. И росли за счет этого. По себе могу сказать, что наиболее сильно прогрессировал, когда боролся именно с топовыми атлетами. На сегодняшний день, приходится постоянно придумывать какие-то определенные цели, для того чтобы сохранить эту мотивацию.

— Например?

— Например, одна из моих задач в этом сезоне заключается в том, чтобы проверить, на что я способен, к примеру, в стрелковом компоненте. Есть моменты, которые можно улучшить, в лыжном ходе. Но у меня есть неплохой ориентир —Эдуард Латыпов.

— И цель обыграть Латыпова на финишном круге?

— Да. Думаю, что Эдуард тоже ставит перед собой какие-то цели.

— Например, не позволить Антону Смольскому обыграть себя?

— А почему нет? Думаю, только такие цели нас сейчас и стимулируют на тренировки. Для меня сейчас нет проблем с мотивацией как раз потому, что я начал задавать себе вопросы. Как смогу спрогрессировать в стрельбе, в функциональных возможностях, в силовых? За счет каких тренировок это можно сделать, за счет каких манипуляций с оружием? Если уж сложилось так, что мы сейчас в изоляции, и соревнуемся только друг с другом, почему бы не попробовать более быструю стрельбу, быстрый подход к рубежу?

— Я бы сказала, что изоляция — это вообще хорошее время для любых экспериментов.

— Согласен. Вот мы и пробуем отойти от шаблона, изменить способы подготовки к соревнованиям, свое состояние проверить.

— Мы так или иначе постоянно говорим о том, что биатлон – это абсолютная непредсказуемость, что выиграть может кто угодно из первой, а то и из второй «десятки». В то же самое время, есть такие спортсмены, как Оле-Эйнар Бьёрндален, Мартен Фуркад, Йоханнес Бё. То есть люди, для которых их победы — не стечение обстоятельств, а норма. Это вопрос уникального природного таланта, или, все-таки, это какая-то другая, более профессиональная работа?

— Думаю, дело в том, что талант, который есть у топовых атлетов, завязан на большую систематическую работу. Которая подразумевает, как минимум, большое финансирование. Взять тех же норвежцев. Они могут позволить себе что угодно купить. Станки для структур, новое оружие каждый год, новые патроны, определенного калибра. За счет того, что у них абсолютно всё топовое, становится проще побеждать. Понятно же, что то, чем смазывают лыжи белорусы, не сравнится с тем, чем смазывают их норвежцы. Хотя зачастую на том же Кубке мира у нас лыжи ехали не хуже. Особенно в олимпийском сезоне.

— Когда смотришь со стороны на того же Бьёрндалена или Фуркада, иногда складывается впечатление, что это люди вообще без слабых мест. А с точки зрения профессионального биатлониста, у них есть слабые места?

— Думаю, у каждого человека они есть. К примеру, Йоханнес Бё получил поражение в Остерсунде на первом этапе Кубка мира (занял 18-е место в спринте и 15-е в гонке преследования — RT), и сейчас, думаю, он будет искать все возможные способы, для того чтобы вернуться на подиум и побеждать дальше. Здесь многое зависит от того, насколько человек внутренне готов к поражению, какие выходы из ситуации он будет предпринимать. Некоторых, возможно, такие вещи способны сломать.

— Вы сейчас смотрите гонки Кубка мира?

— В основном мужские. Хотя женские иногда тоже. Мне, к примеру, интересно, за счет чего добавляет Франциска Пройс.

— И за счет чего же?

— Пока разбираюсь. Немцы, по моему мнению, добавили за счет быстрой и качественной стрельбы. Она всегда была у них качественной, но они сумели ещё на пару секунд спрогрессировать в этом компоненте.

— Не раз слышала, что тот же Мартен Фуркад очень не любит, когда на первой стрельбе кто-то оказывается рядом с ним. Замечали такое?

— Когда ты на рубеже не один, это действительно немного отвлекает.

— Но вас же учат в тренировках не обращать на это внимание?

— Парадокс в том, что по-настоящему научиться этому можно только в соревнованиях. У меня, например, был случай в 2017-м, когда на юниорском чемпионате мира я пришел лидером на третью стрельбу в гонке преследования, и три круга штрафных стрельнул. На заключительном рубеже был, по-моему, вторым или третьим, и еще два круга получил. Ну, благо, как-то доехал до финиша с бронзой. На тот момент я умел качественно стрелять стоя, подтверждал это на всех соревнованиях, а тут впервые случился срыв. И только потому, что, когда я пришел на стрельбу, за мной следом пришел еще один человек и встал рядом.

— То есть вместо того, чтобы сосредоточиться на своих действиях, вы стали слушать, как стреляет соперник?

— Скорее, полезли ненужные мысли в голову. Что ты способен победить, а этот человек может тебе помешать. В таких случаях просто забываешь, что должен качественно работать.

— Мне, как человеку довольно далёкому от биатлона, совершенно непонятно, как, например, можно отстрелять по чужой мишени? Или перепутать лежку и стойку, как на моих глазах это однажды сделала в Оберхофе Дарья Домрачева. Или прийти на рубеж, забыв зарядить обойму, как Никита Поршнев в Ханты-Мансийске. Неужели можно настолько отключиться?

— Когда много стартов уже пройдено и накоплена определённая усталость, можно вообще забыть, какая именно у тебя гонка. Иногда заходишь на рубеж и думаешь: какой он у тебя, второй, третий, или четвертый? Такое бывает, когда работаешь на износ. Организм, получается, всю энергию тратит на мышцы, а мозг не успевает оперативно включаться. Если брать случай с Домрачевой, мне кажется, она тогда просто перепутала, на какой рубеж пришла.

Что касается стрельбы по чужой мишени, мы зачастую нарабатываем миллионы раз одну и ту же изготовку. Те рубежи, которые приравниваются к международным стандартам, более или менее схожи, но все равно у них бывают различия. Где-то может быть смещен угол прицеливания, или сама установка чуть смещена. Ты делаешь автоматическое движение, и ствол ложится в чужую мишень. На усталости не всегда, бывает, проследишь, какой номер указан наверху установки. А вот то, что биатлонист не зарядил обойму — это очень сильный косяк, большой.

— В котором стопроцентно виноват сам спортсмен?

— Для профессионального атлета такое, конечно, недопустимо. Сам я перед гонкой проверяю несколько раз, сколько у меня обойм заряжено, сколько мне нужно обойм. Это стандартная процедура — зарядился, проверил. Перед стартом опять проверил, не выпало там что-то, не оставил ли где-то там в бачке что-то.
Хотя по молодости косяки случались. В 2017-м на самом первом из этапов Кубка мира в Остерсунде меня заявили в сингл-микс, бежать с Ириной Кривко, сейчас она Лещенко. Ирина, справилась отлично, передает мне эстафету, и я бегу с Мартеном Фуркадом. Отстрелял лежа с двумя запасными патронами, прихожу на стойку – и обнаруживаю, что у меня осталось всего два «допа», один где-то выпал. Поднимать руку и просить патрон — не вариант, сингл-микс слишком скоротечная гонка. Значит, надо стрелять без права на ошибку. И ведь как-то попал, закрыл мишени.

После того случая у меня при себе всегда больше запасных патронов, чем нужно. Для них делаются специальные отверстия в винтовке, у меня их восемь штук.

— Бегать в России, или дома, есть разница?

— Дома бегать сложнее. Мы очень много времени проводим летом в Раубичах, соответственно, много постоянных болельщиков. Плюс на домашних стартах больше давления. Но есть и плюсы. У нас немного другой снег, он побыстрее. Хотя тоже палка о двух концах. Наш снег, как правило, рыхлый, сыпучий. По нему очень сложно передвигаться, особенно в подъем. В той же Тюмени, или Ханты-Мансийске, снег твердый, крепкий. С другой стороны, если ты физически, и психологически готов, бегать везде комфортно.