|
|
|
|
|
|||
Самый титулованный биатлонист современности дал эксклюзивное интервью специальному корреспонденту РИА Новости Елене Вайцеховской. Восьмикратный олимпийский чемпион и двадцатикратный чемпион мира рассказал, что было самой большой его ошибкой при подготовке к Олимпиаде в Пхенчхане, сравнил биатлон с боксом и признался, что самые ценные жизненные уроки получил от людей, не имеющих к спорту никакого отношения * * * - Пытаюсь представить, что вы могли чувствовать, когда не попали на свою седьмую Олимпиаду - в Пхенчхан, и не могу. Когда сама оказалась в аналогичной ситуации в 1980-м, это воспринималось, как крушение всего, что составляло мою жизнь. Но мне было всего 22. Каково это – быть выброшенным из жизни в 44? - В какой-то степени я был готов к такому развитию событий. Знал, что не будет легко, сложности начались гораздо раньше, когда я только готовился к сезону. Лето прошло прекрасно, но осенью врачи вдруг диагностировали аритмию. - Вас это напугало? - Нет. Просто создало определенные проблемы. На протяжении месяца я не мог тренироваться в привычном для себя графике и даже обратился к главному тренеру норвежской сборной Зигфриду Мазе и его ассистенту Эгилю Кристианссену. Сказал, что мне требуется их помощь. - Какую именно помощь вы рассчитывали получить? - Формально я числился в норвежской команде, но фактически не имел возможности готовиться к сезону вместе со всеми. Дарья (Домрачева) тоже готовилась к Играм, и, поскольку вместе с нами постоянно находился наш ребенок, нам не оставалось ничего другого, кроме как тренироваться вместе. Норвежская команда была совершенно не заинтересована в том, чтобы я возил с собой по сборам жену и дочь, а вот в белорусской команде не видели в этом никакой проблемы. Поэтому я спросил Мазе: возможен ли вариант при котором я буду готовиться к Играм вне команды, а он будет приезжать ко мне на два дня каждый месяц вплоть до начала соревновательного сезона, чтобы контролировать, как идет подготовка. Или, как вариант, я сам буду приезжать на эти два дня к нему в Осло. Зигфрид ответил категорическим отказом. В ходе того разговора я и понял, что не стоит рассчитывать ни на какие послабления. Мазе слишком хорошо дал понять: если я досконально не выполню все квалификационные требования, в команде меня не будет. А если случится так, что при равных результатах тренерам придется выбирать между мной и более молодым спортсменом, этот выбор будет сделан не в мою пользу. - Главный тренер как-то аргументировал такую свою позицию? - Нет. У нас в принципе уже была подобная ситуация – годом раньше, когда я готовился к своему последнему чемпионату мира в Хохфильцене в 2017-м. Была точно такая же дискуссия, в ходе которой Мазе мне сообщил, что в его команде есть место для меня, но нет – для Дарьи с ребенком. Вопрос тогда был решен благодаря вмешательству нашего спортивного директора Мортена Юпвика, который сказал: «Пусть Уле делает то, что считает нужным». И я тогда выступал в чемпионате, находясь в расположении белорусской сборной. Если бы не вмешательство Мортена, я, скорее всего, вообще не поехал бы в Хохфильцен. На протяжении всего следующего года ни один человек из норвежской федерации ни разу вообще не спросил меня, нужна ли какая-то помощь. Белорусская же команда помогала нам с Дашей постоянно – транспортом, организацией тренировок. Если возникала какая-то даже совсем маленькая проблема, она решалась мгновенно. Но глобальная сложность заключалась в том, что в Норвегии слишком много сильных биатлонистов. Очень тяжело отстаивать свое право на место в сборной, когда постоянно находишься вне команды. - День последней надежды, каким он был? - Это случилось в Рупольдинге. Поскольку норвежские тренеры не проявляли никакого желания со мной общаться, я сам попросил их о встрече сразу после того, как этап был закончен. Сказал, что вполне способен объективно оценить собственную готовность, и что на сто процентов уверен в том, что за оставшиеся три недели тренировок наберу форму, которая позволит мне бороться в Пхенчхане за медаль. Объяснил, что хорошо знаю корейскую трассу, знаю какой там снег, какой ветер, поэтому считаю, что мои шансы в личных гонках достаточно высоки. И я наверняка сумею помочь команде выиграть золото в эстафете. Но мне было сказано, что я уже упустил свой шанс, так что подобный вариант не рассматривается в принципе. - Если бы вам представилась возможность начать олимпийский сезон заново, что сделали бы иначе? - Свел бы к абсолютному минимуму любые контакты с руководством норвежской сборной и сосредоточился бы только на том, что делаю сам. Я был очень близок к этому в начале сезона, но решил, что будет не слишком правильно противопоставлять себя команде. Это, как выяснилось, и стало самой большой ошибкой. - Сколько времени вам потребовалось для того, чтобы пережить случившееся? - Первые две недели после этапа в Рупольдинге были страшными. Я чувствовал себя так, словно из меня выпустили воздух. Пытался продолжать тренировки. Иногда мне удавалось работать в течение часа, иногда хватало максимум на десять минут, после чего наваливалась дикая усталость. Выкарабкаться из этого состояния помогли Дарья и Ксения. Сначала я сосредоточился за том, чтобы помогать супруге, потом потихоньку вернулся в нормальный тренировочный ритм сам. В Пхенчхан мы уехали вместе. Просто я впервые был на соревнованиях туристом. В день, когда проводилась мужская спринтерская гонка, я надел лыжи и пошел на трассу лыжного стадиона, чтобы пробежать 10-километровую дистанцию. Мне было очень важно убедиться, что мои расчеты выйти на пик формы именно в тот день, когда я рассчитывал стартовать на Играх и бороться за медаль, оказались правильными. Я действительно набрал совершенно невероятные кондиции. Собственно, после того дня мое моральное состояние окончательно восстановилось, и я целиком и полностью сосредоточился на том, чтобы помогать Дарье и всей женской белорусской команде. * * * - Если вспомнить две ваши наиболее удачные Олимпиады в Солт-Лейк-Сити в 2002-м и Сочи-2014, что в подготовке к ним было наиболее тяжелым? - К Солт-Лейку я впервые готовился совместно со всей норвежской сборной, не пропускал ни одного тренировочного сбора, но понимал, что если хочу еще раз стать олимпийским чемпионом, нужно что-то делать со стрельбой, и что вряд ли кто-то внутри команды способен мне в этом помочь. Сборы продолжались по десять дней каждый месяц, и я, не слишком это афишируя, нанял персонального тренера по стрельбе, чтобы работать с ним в промежутках между ними. Таким образом я обеспечил себе 75 дней сугубо индивидуальной и очень интенсивной дополнительной работы. Эта интенсивность привела к тому, что общий уровень стрельбы заметно вырос, но оставался крайне нестабильным: в декабре на первом этапе Кубка мира в Хохфильцене выиграл спринт и пасьют, но если в первой гонке отстрелялся на ноль, то во второй допустил семь промахов. А в январе стрельба разладилась совсем. При этом никто из тренеров реально не мог понять, в чем проблема. - Что помогло найти ответ? - До меня вдруг дошло, что проблема – я сам. Что мне нужно для начала разобраться в собственной голове и своих ощущениях. Последние две недели перед Олимпиадой я провел в Антхольце, причем поселился не в отеле, а в крошечном вагончике, чтобы не видеть людей. Сам себе покупал еду, сам готовил лыжи, сам развешивал мишени. Вот эти две недели абсолютной изоляции от мира и довольно жестких спартанских условий оказались страшно тяжелой штукой. Но они были нужны мне для того, чтобы обрести психологическую устойчивость. Как только голова встала на место, стрельба вернулась. Я не стал идеальным стрелком, но кондиций хватило, чтобы выиграть в Солт-Лейке четыре золотые медали. Перед Играми в Сочи все было совсем иначе. Я неплохо подготовился физически, понимал это, но мне было сорок лет. И каждый встречный считал своим долгом поинтересоваться, как я себя в этом возрасте чувствую. Спрашивали, зачем мне – в моем возрасте - вообще нужна эта Олимпиада, я же все уже выиграл! И самой сложной для меня задачей стало максимально избегать подобных контактов и подобных вопросов. Не позволять себе втягиваться в дискуссии, если эти вопросы звучат в интервью. Я ведь двадцать лет не отмечал Рождество в кругу семьи – понимал, что любое скопление людей в доме способно обернуться для меня вирусной инфекцией, а болезнь свела бы на «нет» всю предыдущую подготовку. Так и здесь: я не чувствовал свой возраст, но понимал, что любые напоминания о нем не делают меня сильнее. Поэтому был вынужден научиться это пресекать. - Вы довольно много раз выступали в лыжных гонках, на Олимпиаде в том числе. Какая-нибудь из лыжных побед для вас была особенной? - Моя параллельная карьера лыжника никогда не сводилась к задаче что-то выиграть, была скорее частью подготовки. Но нужно понимать, что в те годы представлял собой норвежский биатлон. Даже в 1993-м, когда я начал выступать в Кубке мира, популярность нашего вида спорта не составляла и половины от лыжной. Царем и богом мирового биатлона для меня тогда был Сергей Чепиков, но большая часть норвежских болельщиков, уверен, вообще не подозревала о его существовании. Я воспринимал все это как вопиющую несправедливость, поэтому желание доказать, что биатлонисты способны бегать ничуть не хуже, чем умеют лыжники, стала для меня навязчивой идеей. В 2006-м я выиграл 15-километровый лыжный марафон в Елливаре с преимуществом в 24 секунды, и чувствовал, что могу легко пройти с той же скоростью еще километров пять. При том, что у меня восемь золотых олимпийских медалей, далеко не все они стоят выше той лыжной победы. И если вы попросите расположить все награды по ранжиру… - Попрошу обязательно. - То я бы поставил на первые два места победы в спринте в Нагано и Сочи, а на третье – тот самый марафон в Елливаре. Та победа изменила все: отношение болельщиков, отношение спонсоров. Да и мои собственные представления о том, на что я способен. И все это произошло в один день. - А какую из гонок вспоминаете наиболее болезненно? - Как ни странно, тоже лыжную. На Играх в Солт-Лейк Сити я стартовал на 30-километровой дистанции, причем был прекрасно осведомлен о том, что очень многие из моих соперников активно употребляют ЭПО. - Имеете в виду Йохана Мюллега, которого на тех Играх дисквалифицировали? - Не только его. Таких в те времена хватало, просто кого-то ловили, а кого-то нет. Соответственно уже на старте все были не в равных условиях. Ногами я тогда был одним из сильнейших, но не рассчитал, что трасса окажется до такой степени тяжелой – финишировал шестым. И по всем раскладам имел право на то, чтобы бежать в эстафете. Но меня не поставили: тренер посчитал более правильным составить четверку из чистых лыжников. На мой взгляд, это не выглядело честным решением. Но, поскольку Норвегия ту эстафету выиграла, значит, тренер был прав. - Накануне нашей встречи я разговаривала с Павлом Ростовцевым, и он попросил меня спросить вас о самой тяжелом биатлонном «послевкусии» в карьере. - Как раз с Ростовцевым оно в некотором роде и связано. В 2001-м мы выступали в чемпионате мира в Поклюке, том самом, где Павел выиграл спринт и гонку преследования, а я проиграл масс-старт Рафаэлю Пуаре из-за того, что сильно упал на спуске на заключительном круге. До той гонки у меня было порядка двух десятков стартов в чемпионатах мира, но победить ни разу не удавалось. В Поклюке же я чувствовал на протяжении всей дистанции, что бегу сильнее Пуаре и как никогда близок к тому, чтобы выиграть. Так что было реально больно. * * * - Вольфганг Пихлер, отвечая на вопрос, как добиться успеха в жизни, сказал, что считает основополагающим пунктом сильную команду единомышленников. В вашей жизни такая команда была? - О, да. Я начал кататься на лыжах, когда мне было шесть или восемь лет, а в 12 уже тренировался вполне профессионально. В 17 вошел в национальную сборную и через два года участвовал в Кубках мира. На протяжении этого времени было немало интересных групп, с которыми мне доводилось работать, и самой сильной из них была та, что сложилась в самом начале 1990-х. Она была достаточно большая, включала в себя как сильнейших на тот момент лыжников, так и биатлонистов, причем не только взрослых, но и юниоров. Фактически это были четыре команды, объединенные в рамках одной методики. Сейчас по такому принципу работает спортивная академия в Гейло, а тогда это была самая крутая и классная группа, которую только можно себе представить. Уже после первого года работы мы все запрыгнули в команду «А»: я, Фроде Андерсен, Лив-Грете Шельбрейд, которая потом вышла замуж за Рафа Пуаре. Мы многому учились у лыжников, а они, в свою очередь, у нас. Тогда, кстати, я стал понимать, что спортсмен очень редко бывает слабым звеном в команде. Мы четко знаем, чего хотим добиться, и готовы работать ради этого столько, сколько понадобится. Все, что нам нужно – это системность подготовки и хорошая, сильная компания. А вот тренеры очень часто оказываются в этой связке на шаг сзади. С опозданием реагируют на ситуацию в целом, на какие-то нужды спортсменов. На протяжении своей карьеры я имел возможность работать с двадцатью или двадцатью пятью специалистами, но реальными профессионалами могу назвать лишь одного – двух из них. То же самое могу сказать о спортивных чиновниках, которые работают в федерациях. В том числе в IBU. Возможно, причина в том, что люди получают свои посты путем голосования: никто всерьез не озадачивается тем, чтобы заполучить в федерацию по-настоящему сильных экономистов, юристов, способных развивать биатлон, как бизнес, вывести его на принципиально иной уровень. В целом все и сейчас движется в правильном направлении, но назвать этот процесс по-настоящему профессиональным я при всем желании не могу. - Вы ведь одно время тренировались с Мартином Сундбю и Петером Нуртугом? - Мы хорошие друзья. Петер как-то обратился ко мне с вопросом по поводу высокогорных тренировок, и я рассказал ему все, что сам знал об этом. Нынешнее поколение спортсменов не слишком разбирается в том, как высота влияет на человеческий организм. Петер пробовал работать в горах так, как привык на равнине, и все это приводило к тому, что организм впустую вырабатывал ресурс. Естественно, пользы от таких тренировок не было никакой. Как только он изменил свой подход к процессу, сразу стал заметен результат. Хотя вместе мы работали мало – так, провели несколько тренировок. Я постарался извлечь из них максимум полезного для себя – в части финиша, поскольку всегда считал, что это мое слабое место. Нуртуг дал мне целый ряд дельных советов и я страшно жалел, что мы не пересеклись лет на десять раньше: все-таки с возрастом все навыки усваиваются значительно медленнее. А вот с Сундбю мы тренировались вместе много раз, при том, что наши взгляды на процесс не слишком совпадали. Мартин в этом плане – страшный человек. Как робот. Огромная машина по перевариванию нагрузок. Не думаю, что в мире найдется другой такой лыжник, кто способен до такой степени истязать себя тренировками. Он просто зверь. - Именно этими словами мне неоднократно характеризовали вас. - Я все-таки иногда включал мозги, хотя, когда был моложе, меня не пугала никакая работа. К тому же я никогда ничем не болел. Мартин с возрастом тоже стал иначе относиться к тому, что делает, как мне кажется. С возрастом начинаешь понимать, что количество далеко не всегда переходит в качество. А значит, нужно не только пахать, но и думать. - Какой период своей карьеры вы могли бы назвать совершенным с точки зрения организации тренировочного процесса? - Ближе всего к совершенству был, наверное, сезон 2015/16, когда я тренировался в сборной, но имел помимо этого персонального стрелкового тренера, персонального сервисера и специалиста по ментальному тренингу. В совокупности это дало неплохой эффект. Чемпионат мира в Холменколлене стал, пожалуй, единственным турниром в моей карьере, где я завоевал четыре медали, бегая на абсолютных «дровах». Фирма, поставляющая нам инвентарь, в тот сезон сильно промахнулась, и я оказался в порядке лишь потому, что специально обученный человек персонально возился с моими лыжами 24 часа в сутки на протяжении многих месяцев. - Сколько пар лыж вы обычно готовили на сезон? - По-разному. В некоторые года в моем распоряжении было до двухсот пар. А иногда 20 или 30. Обычно по ходу сезона я пробовал разные лыжи, но перед Играми в Сочи мне вдруг попалась очень странная пара. Ничего подобного ни до, ни после, я в плане инвентаря не встречал, Эти лыжи годились на любую погоду и на любой снег – катили превосходно. Когда я это понял, то вообще перестал экспериментировать: оставлял для гонок только эту пару и стартовал на ней до 36-ти раз за сезон. К сожалению прослужила она всего два года. - После первой крупной победы молодые спортсмены часто начинают бояться проиграть. Знакомое чувство? - Подобного страха я не испытывал никогда. Возможно потому, что ни одна из моих побед не приносила мне абсолютного удовлетворения. Всегда хотелось еще и еще. Чем больше выигрывал, тем больше хотелось. Просто на сам процесс я смотрел прежде всего с позиции самого биатлона: что еще в нем можно сделать такого, чего до меня не делал никто? * * * - Считается, что наиболее особенным для вас соперником всегда был Рафаэль Пуаре. Кто еще? - Свен Фишер. Его было наиболее тяжело побеждать. Таким же поначалу казался мне Сергей Чепиков, но я довольно быстро сумел найти его уязвимые точки. Найти такие точки у Свена было не в пример сложнее, но я их тоже обнаружил, хотя на это мне потребовалось два года. После чего, собственно, понял, что могу с ним бороться. - В чем заключалась уязвимость Фишера? - Не хотел бы рассказывать. В целом понять соперника и научиться бороться конкретно с ним, бывает несложно - нужно просто уметь наблюдать. Мы со Свеном хорошие друзья, я всегда уважал его, как соперника, и победить его было для меня честью. Все, кто приходил в биатлон после Фишера, были гораздо проще в плане того, чтобы с ними соперничать. У каждого спортсмена есть те или иные слабые места. Я, например, считаю Мартена Фуркада одним из самых талантливых биатлонистов последнего десятка лет, точно так же, как Йоханнеса Бе, но слабых мест у них гораздо больше, чем в свое время было у Свена. В биатлоне как в боксе: нужно просто поймать правильный момент, дождаться, чтобы соперник раскрылся и нанести удар туда, где он наиболее уязвим. Это сложно. Все-таки когда сам бежишь гонку, нужно максимально фокусироваться на своих собственных действиях. Но чем больше ты узнаешь характер соперника, чем больше разговариваешь с ним, влезаешь в его шкуру, тем он становится для тебя понятнее. Заодно добавляется мотивация: ты работаешь летом, осенью, моделируя в голове самые различные ситуации в зависимости от того, кого именно хочешь обыграть, заочно примеряешься к соперникам и ждешь чемпионата мира, чтобы атаковать по-настоящему. Все, что я сейчас говорю о слабых местах, это не о физической готовности. Прежде всего – о ментальной. - Вы упомянули о мотивации, и это, как считают многие ваши коллеги, одна из самых странных вещей в вашей карьере. Как сохранить в себе желание работать и соревноваться после такого количества самых разных побед? - Возможно, таким, как был в биатлоне я, нужно просто родиться. Я вырос в правильном месте и в правильном окружении: мои родители достаточно рано сумели мне внушить какие-то жизненные приоритеты. Большую роль сыграло мое отношение к биатлону в целом. Это ведь достаточно молодой спорт, и мне всегда хотелось его развивать. В этом плане найти мотивацию было достаточно просто даже после Солт-Лейка: я выиграл там все биатлонные дистанции, но остался без медали в лыжных гонках. В какой-то степени для меня по прежнему остается целью поднять биатлон на максимально высокий уровень. Моя олимпийская карьера началась в 1994-м, завершилась в 2014-м и не могу сказать, что за эти двадцать лет биатлон как-то сильно изменился. В части инвентаря он вообще остался на достаточно примитивном уровне. Можно, конечно же, со мной не соглашаться, но посмотрите на автогонки. Сравните тот технический прогресс, что мы видим там, и поставьте рядом биатлонистов с их лыжами и вакс-кабинами. На Играх в Лиллехаммере на биатлоне работали два норвежских телевизионщика и один пишущий журналист. Через двадцать лет количество представителей прессы увеличилось до трех десятков, а сейчас интерес к биатлону в Норвегии снова идет на убыль. Если говорить конкретно обо мне, наверное, я спокойно мог бы продолжать бегать еще года три – четыре, оставаясь на достаточно высоком уровне. За годы своей карьеры я узнал о биатлоне столько, что сейчас мне было бы крайне интересно создать по-настоящему профессиональную команду. Неважно, где: в России, Белоруссии, Норвегии или Швеции. - Правильно ли я понимаю, что вы не считаете сборную Норвегии в достаточной мере профессиональной? - Из всех биатлонных стран Норвегия, пожалуй, ближе всех к идеалу, но вещи, которые можно улучшать и улучшать, есть и там. Один лишь пример: в 1996-м году я нанял специалиста по ментальному тренингу. Платил зарплату, возмещал все расходы, связанные с перелетами из страны в страну, проживанием, питанием и так далее, при этом руководство норвежской команды запрещало этому человеку появляться в расположении сборной. Сейчас норвежская федерация биатлона оплачивает двух подобных специалистов – они постоянно работают со спортсменами. То есть людям потребовалось более двух десятков лет, чтобы принять очевидное. Мне иногда кажется, что норвежская сборная вообще слишком консервативна – ей точно не помешал бы приток свежей крови. Понятно, что мои идеи нравятся далеко не всем, тем более что у меня нет никакого специального образования, но это не помешало мне на протяжении двух десятков лет эффективно выстраивать не только всю организационную сторону собственной подготовки, но взаимодействие с огромным количеством людей в рекламе, производстве экипировки. Причем начал я это делать не от хорошей жизни, а после того, как неоднократно пытался перепоручить эту часть работы менеджерам. Не сработало. - Тогда поделитесь рецептом успеха от Бьёрндалена. - М-м-м… Страсть к тому, что ты делаешь. Страсть, ради которой ты готов пожертвовать почти всем, что составляет твою жизнь. Мне кажется, что это самое главное. - А как насчет умения много и тяжело трудиться? - Если человек обладает той страстью к своему делу, о которой я сказал, никакая работа не воспринимается им как каторжный труд. Это просто становится жизнью. Ну вот вы можете сказать, что ваша жизнь - это тяжелый труд? Так и здесь. Что бы вы ни делали, это приносит радость. Утренние подъемы, ощущение снега под ногами, ощущение скорости, усталости, силы собственных мышц. Спортсмен, который не испытывает радости от работы, безусловно, тоже способен добиться цели. Просто на это уходит гораздо больше усилий и быстрее наступает выгорание. Я знаю многих выдающихся атлетов, которые стали олимпийскими чемпионами и завершили карьеру, ненавидя свой вид спорта за то, что довелось в нем пережить. А я до сих пор очень люблю биатлон. * * * - Вас кто-то учил управлять собственной жизнью? - У меня с давних пор имеется юрист, который занимается работой, связанной с документами, а так – сама жизнь и учила. Это самое дорогое обучение из всех возможных, поскольку ты все равно должен совершить собственные ошибки на этом пути, прежде чем усвоить какие-то вещи. Я всегда старался много спрашивать у тех, кого считал лучшими в том или ином деле. Так было с Бьорном Дэли. Сам я наверное никогда не решился бы к нему подойти: после Игр в Лиллехаммере Дэли стал едва ли не самым известным и уважаемым спортсменом в Норвегии, но спустя четыре года он позвонил мне сам. Сначала поинтересовался, тот ли я Бьёрндален, что занимается биатлоном, и когда я сказал, что тот самый, он в лоб спросил: «Что ты делал прошлым летом?» Я, помнится, даже дар речи потерял. В каком, говорю, смысле? А Дэли объяснил, что потрясен моим прогрессом в части лыжного хода. Выяснилось, что он следил за тем, как я выступаю, с того самого дня как я принял участие в чемпионате мира по лыжным гонкам среди военнослужащих – эти соревнования прошли почти сразу после Олимпиады в Нагано. Финишировал я на том чемпионате вторым, обыграв всех «чистых» норвежских лыжников, половина которых были близкими друзьями Бьорна. - И что было потом? - Дэли спросил, могу ли я приехать к нему домой в следующий понедельник в 8.30 утра, чтобы совместно провести двухчасовую тренировку. Я, естественно, согласился, но был в шоке. Не помню даже, ложился ли спать: добраться до Осло из Тронхейма - это более шести часов на машине. К дому Дэли я приехал за 15 минут до назначенного времени, дождался, когда он выйдет, и мы отправились на пробежку. В том, что касается бизнеса, я тоже шел к наиболее успешным. Люди, которые работают с большими деньгами, это, как правило, очень умные люди – в десятки раз умнее тех, с кем приходится пересекаться в спорте. Точно так же я работал одно время с самым лучшим театральным актером Норвегии. - Зачем? - Мне было интересно узнать, как люди готовят себя к выходу на сцену, какие приемы используют для того, чтобы запомнить текст. - Пытаюсь представить, в какой ситуации биатлонисту могут понадобиться подобные умения. - Мне, разумеется, было без нужды запоминать какие-то отвлеченные тексты, но зато я выработал в себе умение досконально запоминать весь тренировочный план вплоть до мельчайших деталей. И при этом держать в голове все прочие дела и встречи. В целом могу сказать: самые ценные знания я получил от людей, не имеющих к спорту ни малейшего отношения. - Общаться с прессой вы учились по тому же принципу? - Это вообще долгая история. У нас в Норвегии был журналист Челль Кристиан Рике, который несколько лет назад ушел из жизни. Очень умный, острый на язык, высокий, импозантный мужчина. Он работал на канале NRK и был страшно влиятельной фигурой во всем, что касалось биатлона. Меня он в упор не видел. Во всяком случае не припомню, чтобы хоть раз он позвонил мне после какой либо из побед, когда я только начинал соревноваться. Зато после поражений разносил меня в пух и прах. Но однажды после одного такого поражения Рике позвонил и сказал: «Делай свое дело и никого не слушай. Ты сам уже сейчас знаешь о биатлоне все гораздо лучше, чем те, кто берется что-то тебе советовать». По мере того, как моя популярность в Норвегии росла, мне приходилось все больше и больше общаться с прессой и не могу сказать, что этот процесс был комфортным. Вот я и решился позвонить Рике, поскольку считал его лучшим в профессии. Попросил дать мне совет, как вести себя с журналистами, как правильно выстраивать какой-то определенный имидж. И Рике тогда сказал: «Парень, я больше никогда не стану этого повторять, но если ты хочешь в ближайшие двадцать лет быть спортсменом и оставаться интересным публике, будь собой. Просто будь собой, что бы ни происходило. И к черту имидж!» - Это сработало? - На сто процентов. - Если допустить, что каждый человек приходит на землю с определенной миссией, в чем заключается ваша? - Не знаю. Но точно не в том, чтобы быть биатлонистом. Лыжником – возможно. Или марафонцем. Велосипедистом, наконец. Для биатлона у меня слишком мало таланта. - Признаться, даже не знаю, как реагировать на эту вашу фразу. - Я серьезно. Биатлон – это то, что я сумел в себе развить, не обладая для этого никакими выдающимися способностями. Таланта к стрельбе во мне ноль целых, ноль десятых. Все, что достиг в этой области – это исключительно работа. - В одном из норвежских ток-шоу вы признались, что долгие годы не могли справиться со стрельбой по причине слишком агрессивного темперамента. - Именно поэтому в 1996-м я стал искать специалиста по ментальному тренингу - понимал, что иначе никогда в жизни не научусь управлять собственными эмоциями. Возможно, они шли от чрезмерной мотивации, но стрелял я поначалу из рук вон плохо, это факт. Совершенно не умел себя контролировать. Интересно, что помог мне тогда не психолог, а достаточно случайный человек, у которого я покупал пылесос. У него не было никакого специального образования, но именно он объяснил мне, что называется, на пальцах, что именно я делаю не так, когда беру в руки винтовку. - Возможно, смешно прозвучит, но много лет назад Валерий Медведцев сказал мне в интервью, что вы совершенно напрасно выкрасили ложе вашего оружия в черный цвет. Что именно это, на его взгляд, не лучшим образом сказалось на вашей стрельбе в тот сезон. - Все эти теории мне известны, более того, с Медведцевым я тоже неоднократно разговаривал о стрельбе. Он-то, как раз – стрелок от Бога. Цвет – достаточно интересная штука, просто я не слишком восприимчив к подобным вещам. Вопреки популярным рассуждениям о том, что черного и белого в природе не существует вообще, черный мне всегда представлялся очень сильным, по-настоящему мужским цветом. Именно это и продиктовало выбор. К тому же я не стал стрелять в тот сезон хуже. Правда, и лучше тоже не стал. Могу вспомнить подобные эксперименты с оранжевой и белой ложами, но это уже были чисто спонсорские штучки. - Еще, знаю, вы умеете ходить по канату. - О, это я делаю здорово. Научился в детстве. Отец не имел возможности возить меня на занятия в гимнастическую школу, которая находилась в тридцати километрах от нашей фермы, поэтому устроил мне гимнастический городок во дворе. Натянул веревку и сказал, чтобы я учился по ней ходить. - Сложно было? - Вообще ничего сложного. Любой дурак за две недели научится. * * * - В одном из первых интервью ваша супруга призналась мне, что самым ярким и мощным ее впечатлением на Играх в Ванкувере в 2010-м стала не бронза, завоеванная в индивидуальной гонке, а тот факт, что великий Уле Эйнар Бьёрндален подошел ее с этой медалью поздравить. Домрачева уже тогда вам нравилась? - Я запомнил ее в той гонке лишь потому, что у нее совершенно безобразно работали лыжи. Вообще не ехали. Но при этом она боролась так отчаянно, что на это было невозможно не обратить внимания и не восхититься. Знаете, бывают гонки, в которых человек не завоевывает золотую медаль, но все, кто в теме, прекрасно понимают, что настоящий победитель - именно он. Это был тот самый случай. - Вы хотели бы снова увидеть Дарью в соревнованиях? - Мне бы очень не хотелось думать, что жена закончила бегать из-за меня. Скорее, она сделала это из-за Ксении. Мы много раз обсуждали с ней эту тему, но окончательное решение Даша принимала самостоятельно. Честно вам скажу, это был неожиданный для меня момент: я почти уже уверился в том, что жена продолжит бегать – мне казалось, она склоняется именно к этому. И тут она меня огорошила. Захочет ли она это решение изменить и вернуться в спорт? С моей точки зрения, в этом нет никаких проблем. Она способна выступать на высоком уровне еще много лет. - Но хотите ли этого вы сами? - Если захочет Даша? Конечно же я ее поддержу. Я вполне отдаю себе отчет в том, что такие биатлонистки, как она, крайне редко появляются в спорте. Речь не только о двигательном таланте, но и об умении соревноваться, умении ментально противостоять любым обстоятельствам. Да, у нас маленький ребенок, и, надеюсь, будут еще дети, но спорт – это такая короткая история… - И вы готовы взять заботу о дочери на себя? - Конечно. - Кто в вашей семье готовит еду? - Мы оба. У каждого есть свои фирменные блюда, так что это не проблема. К тому же я просто люблю готовить. Моя мама была потрясающей кухаркой, так что я получил очень правильное с кулинарной точки зрения воспитание. Каждый день мама что-то пекла и, сколько себя помню, дверь в наш дом никогда не закрывалась. Заходил почтальон, даже когда у него не было для нас корреспонденции, заглядывали соседи, и всем всегда доставалась чашечка кофе и кусок пирога. Соответственно я умею печь, умею вкусно готовить любое мясо. - В вашей семье правда было девять коров? - Девять коров, две свиньи, куча другой живности. Продукты мы никогда не покупали, все было свое. - И вы умеете доить? - А что здесь такого? У нас был специальный агрегат, но, прежде чем его включать, нужно было подготовить корову, раздоить ее вручную, чтобы не травмировать вымя. Думаю, этими навыками с детства владеет любой крестьянский ребенок. - Сейчас вам 45. Можете представить свою жизнь через пять лет? - Хороший вопрос. Сейчас я реально наслаждаюсь тем, что мне не нужно ничего в своей жизни планировать так дотошно, как это было в спорте. Идей много, в том числе в части бизнеса, и мне кажется, что в этом направлении я могу добиться очень неплохих результатов. Но биться за то, чтобы стать самым успешным бизнесменом в мире, не собираюсь. Много раз видел таких ребят и могу сказать точно: они еще бОльшие психи, чем те, кто выигрывает Олимпийские игры. 2019 год
|
Биатлон - Спортсмены 
