Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Когда целиком и полностью отдаёшься своему делу, мысль о том, что однажды твоя жизнь изменится и никогда не будет прежней, настораживает, заявил в интервью RT лыжник Алексей Червоткин. По его словам, главное — вовремя понять, чем ты хочешь заниматься, и завершить карьеру. Олимпийский чемпион Пекина вспомнил о своих этапах в эстафетах, рассказал, каково работать на физическом пределе, объяснил, из-за чего у него возникают проблемы в спринте, и поделился мыслями о работе тренером.

— Олимпийские Игры-2018 принято считать некой трагической страницей в истории российского спорта, поскольку в Пхёнчхан не смогли поехать такие звёзды лыжных гонок, как Никита Крюков, Александр Легков, Сергей Устюгов, но, с другой стороны, именно та Олимпиада сформировала совсем молодую команду, которая блистает сейчас. А как воспринимали ту ситуацию вы? Как великий шанс?

— Сначала, когда готовился к Играм, да. Но потом очень сильно переболел, и на Олимпиаде у меня вообще ничего не получилось, откровенно говоря. После болезни и курса лечения на подготовку первому старту оставалось буквально 20 дней, может, даже чуть меньше. Не то чтобы я заранее настраивал себя на провал, но надеялся, что в эстафете смогу выступить более качественно и более достойно. Увы. Многие соперники, которые бежали на моем этапе, уже успели выиграть медали и были в звенящей форме. И вышло так, что мой этап в эстафете стал самым провальным.

— Вы бежали на третьем этапе с Крюгером и проиграли ему почти 50 секунд. За год до тех Игр похожим образом проиграли свой эстафетный этап Мартину Сундбю на чемпионате мира в Лахти. И даже сказали на финише норвежским журналистам, что упустили золото для России. До сих пор так считаете, или то была сиюминутная эмоция?

— Если посмотреть протокол гонки, так оно и есть. Сундбю от меня отбежал на 15—17 секунд, и этого хватило норвежцам для победы. То есть, по сути, наш проигрыш случился исключительно на моем этапе. От Андрея Ларькова, Саши Бессмертных и Сереги Устюгова соперники не отбегали.

— Эстафетные неудачи долго сидят в голове?

— Ну, как сказать. Переживаешь, в любом случае. Не сказать, что постоянно об этом думаешь, но мысли проскакивают, время от времени. Олимпийскую эстафету в Корее я ещё года три после тех Игр вспоминал. Понятно, что эти мысли не навсегда, что нужно уметь отпускать такие моменты. Но бывает очень сложно.

— Биатлониста Евгения Гараничева на протяжении многих лет преследовал просто-таки злой эстафетный рок: он привозил штрафные круги на Олимпиаде в Сочи, на двух предыдущих чемпионатах мира, и в какой-то момент страх перед эстафетами оказался до такой степени велик, что Гараничев сам начал отказываться от возможности стартовать.

— Боязни эстафет, как таковой, у меня никогда не было. Напротив, считал, что, если дают шанс, то нужно доказывать. Не только тренеру и товарищам по команде, но прежде всего самому себе. В первую очередь, ты борешься в таких случаях с самим собой. Со своими трудностями, со своим внутренним эго. Знаю, что в 2021-м меня не очень охотно ставили в эстафету на чемпионате мира в Оберстдорфе.

— Где вы выиграли у Пола Голберга почти минуту, стартуя первым, но в итоге команда всё равно стала второй?

— Да. Некоторые тренеры, предлагали другие кандидатуры, вместо моей, но в итоге жизнь показала, что всё было сделано правильно. Я был очень благодарен тогда Юрию Викторовичу (Бородавко — RT), что он смог настоять, и что я его не подвел.

— Совсем недавно я прочитала, что для вас существует только первое место и никакие другие не интересуют. В моем представлении, это не очень хорошо сочетается с теми результатами, которые вы показываете в индивидуальных гонках.

— Пока я объективно слабее некоторых соперников. Не хватает мощности, которая позволяла бы на индивидуальной дистанции уверенно конкурировать с победителем.

— Что такое этап в золотой эстафете? Целая жизнь, или миг, который пролетает стремительно?

— Когда только готовишься стартовать, воспринимается, как целая жизнь. А пролетает как миг, по сути.

— О чем думали, пока бежали свой этап на Играх в Пекине, помните?

— Не скажу, что думал о чём-то конкретном. Скорее, был стандартный набор мыслей: как идут соперники по отношению к тебе, насколько велик отрыв. Пытаешься это время увеличить, заставляешь организм и мышцы работать с максимальной отдачей. Испытываешь определённый дискомфорт, потому что не хватает кислорода.

— Было ощущение, что не хватало?

— Как всегда, когда идет закисление. Уходишь на околопредел и каждый раз с этим сталкиваешь.

— Чисто физически околопредел — это очень больно?

— Если общее состояние хорошее, ты заехал в подъем или ускорился на каком-то участке трассы, потом дождался спуска, там восстанавливаешься и готов заново работать с прежней отдачей. Ну, а если состояние не очень, то приходится прям терпеть-терпеть. Неприятно, но для нас это привычно, поскольку в тренировках ты проходишь через это состояние практически изо дня в день. Чем дольше в лыжных гонках находишься, тем больше опыта работать на пределе.

— Александр Большунов, знаю, придерживается той точки зрения, что большие тренировочные объемы рано или поздно дают желаемый результат. А покойный ныне Алексей Прокуроров в своё время утверждал, что с возрастом необходимость в слишком больших объемах отпадает и что важнее сохранить свежесть, чтобы тренировочная работа не угнетала организм и не отнимала дополнительных сил на восстановление. У вас есть мнение на этот счёт?

— Здесь можно согласиться как с первым высказыванием, так и со вторым. Когда большими объёмами нарабатываешь базу, на это может уйти лет восемь-десять. С возрастом наступает момент, о котором, собственно, сказал Прокуроров. Подводиться к соревнованиям следует уже более точечно. Просто лет семь-восемь назад считалось, что в 26—27 лет у лыжника только наступает самый расцвет сил. То есть, он ещё достаточно молодой. Сейчас лыжные гонки несколько изменились в этом плане: в 27 лет ты вроде как должен быть уже состоявшимся спортсменом.

— Вы сами делаете в тренировках максимальные объемы?

— Пока да, достаточно большие — 10 — 11 тысяч километров в год, за сезон, а то и больше.

— Ощущение, что с возрастом становится сложнее восстанавливаться, уже появляется, или еще нет.

— Бывает такое, но нечасто. Мы же не каждый день делаем жесткую работу, есть спокойные тренировки восстанавливающего плана.

— О своём наставнике Юрии Бородавко вы как-то сказали, что он для вас и отец, и друг, всех заменить способен. На мой взгляд, у такого подхода есть и обратная сторона. Когда человек настолько близок и одновременно авторитетен, очень трудно допустить мысль, что он может ошибаться. И уж тем более сложно сказать ему о подобных сомнениях.

— Возможно, да. Но я не вижу ничего страшного в том, что могут случаться ошибки. У нас были успешные сезоны, были неуспешные. Например, после Игр-2018 Юрий Викторович сказал, что мне нужно набрать мышечную массу, которая позволяла бы идти по дистанции идти, сохраняя мощность. Но это не пошло на пользу.

— Бородавко как-то сам признал, что это было ошибкой.

— Это стоило нам почти всего сезона, но, с другой стороны, это тоже был полезный опыт. Если вдруг сложится так, что я окажусь в тренерской профессии в подобной ситуации, буду понимать, что и чем может обернуться. Возможно, что и Юрий Викторович, обжёгшись на моём примере, предлагать такое другим спортсменам уже не станет.

— Олимпийский чемпион по борьбе Михаил Мамиашвили в бытность главным тренером сборной как-то пошутил, что у борцов есть специальное место, куда приезжают умирать. Это Кисловодск. У лыжников такое место есть?

— Тяжелые сборы бывают не только в горах. Очень сложно всегда на первом предсезонном сборе в Крыму. Весной, допустим, ты работал по два, два с половиной часа в день, а тут оказываешься в режиме, где только первая тренировка длится почти три часа, да и вторая ненамного меньше. То есть, нагрузка сразу вырастает вдвое.

— Перед «Чемпионскими высотами» вы рассказывали про сбор в Сочи, который вы один из всей группы прошли полностью, но не получили желаемого эффекта. Я ещё подумала, что вам должно быть очень тяжело на высоте. Вы большой, мышечный. Спортсменам такого склада горы заходят далеко не всегда.

— В горах, да, бывают связанные с этим трудности. Но я всё-таки не настолько крупный, как Серега Устюгов, Саня Большунов, Ваня Якимушкин. Они и ростом повыше, и мышечная масса больше. Но когда адаптируешься, тренировочную скоростную работу переносишь легче.

— Вы более тяготеете к дистанционным гонкам, но опыт циклических видов спорта показывает, что с дистанции люди очень часто приходят к спринту. Пробовали?

— Я все гонки стараюсь бегать. Тот же спринт, особенно классикой, на российском уровне получается неплохо, даже до финала удаётся доходить. В этом сезоне у меня получилось три финала, хотя не было призовых мест. Понятно, что при таких соперниках, как Саня Терентьев, Серега Устюгов и Саша Большунов, четвертое место можно считать за успех, но хочется-то большего.

— А что мешает?

— Самая большая для меня проблема в спринте — пролог. Потому что бежишь индивидуально, один. В забегах, когда начинается контактная борьба, становится проще. А здесь ты сразу начинаешь в полную силу, в какой-то момент сильно закисляешься, и камнем доезжаешь просто.

— Гонки, которые вы проиграли тактически, случались в вашей карьере часто?

— Не то, что их было много, но они есть. Особенно часто такое в молодости происходит. Начинаешь тот же марафон, как позволяют силы, и совершенно не думаешь о том, что будет, допустим, через 23 километра. А потом, когда начинаются реальные разборки, запоздало понимаешь, что силы, которые ты потратил раньше, здесь тебе очень пригодились бы. А их уже нет. Или пропускаешь один или два пункта питания подряд, а через время тебя «накрывает». То же самое бывает, когда в марафоне не меняешь вовремя лыжи. Бежишь, корячишься, скольжение заметно более тяжёлым становится, и безуспешно пытаешься удержаться за теми, кто идёт на свежих лыжах. И вдогонку менять уже нет смысла, поскольку силы уже отданы все. Но всё это с опытом приходит.

— Кстати, по поводу лыж. После этапа кубка России на Вершине Тёи вы сказали: «Я понял с самого старта, что ловить совершенно нечего, и бежал в свое удовольствие». Как можно бежать в свое удовольствие на плохих лыжах, будучи даже не в первой сотне?

— Как на тренировке, когда катаешься в удовольствие. Не то, чтобы совсем гуляешь, но не выходишь из зоны комфорта, так скажем. Будешь упираться, кряхтеть, бежать, заставлять себя, так всё равно со спуска лыжи быстрее не поедут.

— Роллеры, на которых вы стали чемпионом мира, это серьезная для вас дисциплина?

— Скорее, часть подготовки. И соревнования идут как этап подготовки — просто скоростная работа летом. На роллерах, мне кажется, бегать проще, чем на лыжах, они быстрее.

— Но и гораздо более опасны?

— К скорости привыкаешь, остальное зависит от трассы. От того, какие там участки, есть ли крутые виражи, где могут быть проблемы, когда скользко или мокро. Бывали падения, да, неприятные. Но, мне кажется, любой спортсмен, будь то лыжник или велосипедист, с ними сталкивается.

— Падения-то реально страшно выглядят.

— Всё относительно. Можно слететь с того же велосипеда, кувыркнуться несколько раз, и даже не поцарапаться. А можешь поскользнуться на лестнице и всё себе сломать. Тут уж как повезёт, как на роду написано.

— У вас тренерское образование и, насколько понимаю, тренерская карьера вполне может стать продолжением спортивной.

— Я и сам хотел бы этого.

— Когда в российской сборной работал Маркус Крамер, все отмечали, что он активно учит профессии своих помощников. Что мы сейчас и видим на примере Егора Сорина, Сергея Турышева. Учит ли Бородавко быть тренером?

— В данный момент, наверное, нет. Хотя в спокойных лёгких тренировках бывают моменты, когда я начинаю обращать внимание на других спортсменов. Вижу какие-то ошибки, что-то начинаю подсказывать. Юрий Викторович в таких случаях говорит: о, Леха уже на тренерскую должность метит.

— Думаю, вы прекрасно помните ситуацию, когда Сергей Турышев, тренируясь в одной группе с Устюговым, фактически принес в жертву свою карьеру, став спарринг-партнером Сергея. Смогли бы поступить подобным образом?

— Жертвовать своими интересами ради чьей-то карьеры? Думаю, что нет. В этом плане я всегда был слишком целеустремленным.

— Момент окончания карьеры вас пугает?— Не знаю, как ответить, если честно. Когда человек целиком и полностью отдается своему делу, необязательно спорту, мысль о том, что однажды твоя жизнь изменится и никогда не будет прежней, не то, чтобы пугает, но в определённой степени настораживает. Не сказать, что она приятна. Скорее, болезненна. Главное, считаю, вовремя понять, чем ты хочешь заниматься, и вовремя уйти. А не сидеть в сборной до того момента, когда тебя уже будут выносить все кому не лень.

— Я разговаривала как-то с Никитой Крюковым, и он сказал: «После того как я выиграл Олимпиаду, было странное чувство. Помню, вышел на тренировку и не понимал, зачем и куда я еду по этой лыжне. Зачем мне вообще это надо?» Не было желания став главным героем российской золотой эстафеты вообще закончить с лыжами на этой ноте?

— Думаю, это слишком рано заканчивать карьеру в 27 лет. Проведя межсезонье, я настроился еще на один олимпийский цикл, то есть, еще на четыре года. Но сейчас сами видите, какая сложилась ситуация. С одной стороны, все понимают, что главное — не растерять кондиции, с другой — какого-то более жёсткого соперничества все равно не хватает.

— А чего вам больше всего не хватает, когда начинается сезон?

— Возможности проводить время с родными и близкими. Все равно скучаешь, хочется всех увидеть, причём, не по видеосвязи, а сесть рядышком, о жизни поговорить, какие-то дела домашние поделать.

— Если возникают проблемы психологического плана, с кем можете ими поделиться?

— Кто ближе, с тем обычно и общаешься.

— Вот и пытаюсь узнать, кто ближе.

— Родители, тренер, девушка. Просто в каждой отдельно взятой ситуации ты сам решаешь, кому можно что-то рассказать, а кому лучше не нужно, потому что человек начнёт больше за тебя переживать, чем ты сам. Родителей я вообще стараюсь в этом плане беречь. Знаю, что мама очень сильно переживает, если ей кажется, что у меня что-то не в порядке. Более того, я могу уже отпустить ситуацию а она будет продолжать держать её в себе.

— В лыжном спорте так или иначе всегда звучит тема деревенских и городских. Вы выросли в деревне, воспитывались в другом, совершенно не городском ритме, на иных ценностях. Не было психологического диссонанса, когда попали в Москву?

— Ну, как сказать. Переживания, типа, «А вдруг не получится?» они были. Как и страх. Я думаю, это нормально. Но человек адаптируется ко всему. Проще, когда понимаешь, что ты делаешь, для чего, с кем. Когда я попал к Юрию Викторовичу, у него в группе не было моих ровесников. Только взрослые. Егор Сорин, Дима Озерский, Коля Болотов — то есть ребята от 23-х до 27-ми лет. А мне 16. Может быть, в этом плане, мне повезло — тянулся за старшими и ерундой не занимался. Спустя какое-то время команда омолодилась, пришли мои ровесники и стало намного проще общаться.

— О группе Бородавко любят говорить, что это коллектив сильнейших лыжников, где один за всех все за одного. Я, как человек, прошедший большой спорт, очень сомневаюсь, что такая ситуация между близкими по результатам людьми возможна в принципе

— Смотря в какое время. Одни и те же люди могут прекрасно общаться между собой, а могут не общаться вообще, держать дистанцию. На тренировке мы можем вести себя очень-очень раскрепощенно и весело, но это совершенно не подразумевает такого поведения на соревнованиях.

— Вы часто думаете на тему возможного допуска российских атлетов к международным стартам?

— Задают такие вопросы постоянно. Но не скажу, что держу это в голове. Допустят — будет очень круто.

— Знаю вашу позицию, что надо соглашаться бежать под нейтральным флагом, раз уж столько раз под ним бегали, но, при этом, вы офицер российской армии, и, думаю, должны понимать, что, скорее всего, окажетесь вне игры.

— Мне кажется, нет смысла переживать, пока всё это напрямую нас не коснется. Случится, значит, так тому и быть.