Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Незадолго до того, как я должна была встретиться с чемпионом России, чтобы взять у него интервью, коллега бросила мне на почту любопытный снимок: маленький Ковтун стоит на пьедестале каких-то соревнований. Увидев свое изображение на экране, Максим отреагировал незамедлительно: «Как же я тогда расстроился! Проиграл Мураду Курбанову на своем втором «Хрустальном коньке». 13 лет мне было».

– А почему расстроились?

– Потому что по тем временам это были мои первые серьезные соревнования.

– Вы помните, как три года назад уезжали из Екатеринбурга в Москву?

– Поначалу это казалось не очень тяжелым. В Москве у меня было много друзей, так что ехал я туда с большим интересом. Тяжело стало потом – в Новогорске. Было ощущение, что я там вообще один. И вокруг никого нет. Да и тренер (Николай Морозов. – Прим. Е.В.) уделял мне не так много времени.

– Решение уехать из родного города принимала ваша наставница Марина Войцеховская – или вы тоже как-то в этом участвовали?

– Я тогда был еще слишком маленьким в плане головы. Тренер советовалась с моим папой, сказала ему, что Морозов переезжает в Россию, что попасть к нему в группу – это здорово, что он – тренер с новыми взглядами. Вот мы и поехали. Сам я понятия не имел, кто такой Морозов. Но начал читать о нем, и мне тоже стало интересно.

– В какой момент начали разочаровываться?

– Где-то через полгода. Поначалу все было достаточно круто. Николай уделял мне почти все свое время, поскольку я появился в его группе одним из первых. Остальные либо еще были в отпуске, либо не приехали в Новогорск. Мне все ужасно нравилось: понимал, что прогрессирую с каждым проведенным на льду часом. Но потом стал чувствовать, что тренера со мной рядом нет. И никакой поддержки. Тогда и начали появляться мысли о том, что мне, наверное, совершенно не стоило ехать в Москву, раз уж я до такой степени ничего от этого переезда не получаю.

С другой стороны, это был мой первый в жизни опыт перехода от одного тренера к другому, и я совершенно не имел понятия о норме. Пытался даже убеждать себя в том, что в Москве, наверное, принято именно так. Делился своими сомнениями с Мариной Владиславовной, но она повторяла: «Работай, и все будет хорошо».

Я пытался привлечь внимание Морозова всеми доступными мне способами. Он же совершенно спокойно вместо нашей тренировки мог уехать ужинать. И мы были вынуждены кататься одни. Проблема заключалась еще и в том, что я совершенно не понимал, как вести себя в той или иной ситуации. Мне никто и никогда этого не объяснял. Поэтому я все делал неправильно, везде «косячил» и постоянно за это получал. И на льду, и за его пределами.

– В чем это проявлялось?

– На одной из тренировок я столкнулся с Флораном (Амодио. – Прим. Е.В.), причем столкновение произошло по его вине. Флоран упал. Николай схватил его на руки, понес со льда, потом вернулся, начал на меня кричать… А ведь я Амодио даже не видел – ехал к нему спиной.

На самом деле, хотя тот переход к Морозову и оказался ошибкой, но в жизненном плане сильно меня закалил. Именно в тот период я научился самостоятельно думать.

– Признайтесь, что на самом деле случилось на сборе в Америке, после которого Морозов выгнал вас из группы?

– Думаю, он просто искал повод избавиться от лишних людей, оставив у себя звезд. И нашел его.

– Значит, повод все-таки имелся?

– Главной причиной было, думаю, мое неумение себя вести. Я легко мог, стоя рядом с тренером, вклиниться в его разговор с кем-то другим – мне и в голову тогда не приходило, что это неприлично. А Николая такие мелочи дико раздражали. При этом он никогда не объяснял, что именно вывело его из себя. Только ругал, обзывал по-всякому… Много чего случалось. А всего-то и нужно было – просто объяснить мне, что к чему. Я потом до всего уже своим умом дошел.

– Неужели в вас настолько велик дух противоречия, что после всего пережитого вы захотели остаться в фигурном катании? Ведь вас, получается, тогда бросил не только Морозов, но и ваш первый тренер?

– На самом деле, меня это уже не очень волновало. Просто принял для себя эту ситуацию – и все. Приехал домой в Екатеринбург, где мне посоветовали повесить коньки на гвоздь, ну а дальше вы все знаете. Я в любом случае не пропал бы, как мне кажется. Придумал бы что-нибудь, чтобы в дальнейшей жизни было все хорошо. Но сначала все-таки решил попробовать с фигурным катанием. Тяжело уйти из спорта просто так, когда отдал этому всю жизнь.

– Прямо-таки всю?

– А как же? Я все детство, можно сказать, из-за фигурного катания пропустил! Все гуляют во дворе, а у меня тренировка. Это было страшно обидно. Я всегда легко находил со сверстниками общий язык, в любой компании был заводилой. Если у меня выдавалось полчаса свободного времени, начинал всем звонить, звал на улицу. И отчаянно завидовал тем, у кого есть возможность гулять каждый день.

При этом у меня непонятно откуда всегда было убеждение, что в фигурном катании я обязательно должен добиться чего-то очень большого.

– Вы начинали работать с Еленой Буяновой и Татьяной Тарасовой, сейчас же Тарасова появляется с вами у борта не так часто. С чем это связано?

– Татьяна Анатольевна по-прежнему много мне помогает. Как и Аделине Сотниковой. Тренером же всегда была Буянова. Помню, когда год назад я выиграл юниорский финал «Гран-при» и назвал Тарасову своим тренером, она сама тут же сказала мне: «Я тебе не тренер. Твой тренер – Елена Германовна».

– Мне показалось, что вы несколько увереннее себя чувствуете, когда Тарасова стоит у борта.

– Знаете, я в этом сезоне уже столько всего пережил, что совершенно перестал обращать внимание на какие-то условности и приметы. Раньше у меня их была куча. Куда сесть, как шнуровать ботинки… Сейчас же понял, что все это лишнее. Я выхожу на лед, у меня есть ноги, руки и коньки. Все! Никто и никогда мне не помешает, если, разумеется, я не помешаю себе сам.

– Какое чувство было у вас после короткой программы на чемпионате России в Сочи?

– Был очень недоволен, что сделал ошибки. И не очень, если честно, понял оценки за компоненты, которые поставили Евгению Плющенко. Я потом посмотрел протокол – в нем были столбики, где у Евгения стояли одни «десятки». Мне кажется, такие оценки могут быть выставлены только за выдающийся прокат, который люди помнят всю свою жизнь. Понимаю, что это политика – ставить на национальных чемпионатах такие баллы, чтобы мир содрогался. Как это было в Японии в короткой программе Юдзуру Ханю. Хотя сейчас мне уже все равно. Я просто рад, что стал первым. Это был не только мой последний шанс выиграть у Плющенко, но и мечта: не просто победить на чемпионате страны, но сделать это достойно. Очень-очень хотелось. Ну и сложившийся стереотип, что в России кроме Плющенко больше нет одиночников, на самом деле очень обиден.

– В вашей жизни был ведь еще один интересный период – месяц тренировок в группе Мишина. Почему не сумели ему понравиться?

– Алексей Николаевич предложил нам с Мариной Владиславовной приехать к нему на просмотр после того, как я в 12 лет выиграл «Хрустальный конек». Мы и поехали. Катались в «Юбилейном», жили рядом в гостинице. Мишин сразу начал менять мне всю прыжковую технику, и это, помню, дико мне не нравилось. Но терпел. Размышлял просто: раз надо, значит, надо. Да и как моя техника, которую я, можно сказать, сам придумал, могла конкурировать с техникой такого специалиста?

– Что значит сами придумали?

– Нас ведь каталось в Екатеринбурге по сорок человек на одном льду. Поэтому делать совсем сложные прыжки тренеры не разрешали, чтобы не случилось травм. Тройной сальхов я выучил сам лет в 11 – попробовал его, когда на льду никого из тренеров не было. Через неделю сделал тулуп, потом риттбергер и лутц. Но потом сильно упал на риттбергере и месяц не мог восстановиться. Возможно, у Мишина меня раздражало то, что он велел все делать так, как делает Артур Гачинский. Мне же хотелось кататься по-своему. Получалось, естественно, плохо, я психовал, хотя в конце концов все-таки начал прыгать именно так, как хотел Мишин. И тройной аксель я у него выучил.

При этом мне очень не нравился Питер. Мне он казался тусклым, холодным. Жили мы с тренером в одной комнате, поэтому я старался постоянно куда-нибудь уходить, чтобы ей не мешать. Ложился на диванчик в коридоре и смотрел телевизор. И постоянно хотел домой. Довел себя до состояния, в котором мне не нравилось все: лед, количество людей на этом льду, техника, еда, погода, обстановка… Почему Мишин меня не оставил? Не помню, если честно, но, по-моему, из-за поведения. Я маленьким был очень бойким и дерзким. Помню, Гачинский что-то обидное мне сказал, ну я ему и ответил… В общем, все тогда наперекосяк пошло. Но я даже не расстраивался: понимал, что не мой это город и не мой тренер.

– Незадолго до чемпионата России я разговаривала с олимпийским чемпионом Олегом Васильевым, и он сказал такую фразу: «Все, что сейчас происходит с Ковтуном, это жесткий и даже жестокий эксперимент». Прокомментируете?

– Он прав, наверное, но я уже привык. Мне кажется, что все спортсмены, которые хотят чего-то добиться, относятся к своей работе точно так же. Все ради результата выворачиваются наизнанку. А как иначе? Только такими методами можно прогрессировать. Были бы другие, я бы с удовольствием их использовал. Но выбора-то нет! И прогресс идет. Значит, мы все делаем правильно.

Сейчас мне, кстати, стало проще, потому что я реально полюбил тренировки. И когда тренеры смотрят на меня и улыбаются, это так классно! Ну да, каждый раз, когда я встаю на лед, чтобы целиком прокатать произвольную программу, мысленно говорю себе: «Сейчас в очередной раз сдохну». Но когда делаешь это каждый день, быстро понимаешь, что все это совершенно не смертельно. Правда, перед чемпионатом России мне не удалось сделать ни одного полного проката – простудился. До сих пор дышать тяжело.

– Не было желания хотя бы немного облегчить программу?

– Нет. Елена Германовна прекрасно знает, что у меня достаточно солидный внутренний резерв, чтобы катать программу даже в таком состоянии.

– В этом сезоне у вас действительно появился определенный запас прочности.

– Это как раз и есть следствие жестокого эксперимента. На самом деле я никому не пожелаю пройти через все то, через что прошел сам. Это так мучительно. И такой бред, когда говорят: «Ему нечего терять». С самого первого своего старта я мог потерять все. Каждый плохой прокат – это огромная потеря. Если, конечно, стремишься остаться в фигурном катании не просто середнячком. На том же чемпионате мира меня «сломало» достаточно сильно. Хотя головой понимал, что это – тоже колоссальный опыт.

Зато теперь могу позволить себе выйти на лед не в самом хорошем состоянии и все сделать. Сейчас просто мечтаю о том, как вернусь в Москву, отдохну, начну нормально тренироваться, потом поеду на чемпионат Европы и буду там кататься в свое удовольствие.

– Мне кажется, что вы уже научились получать удовольствие даже от того, что вас постоянно бросают в пекло, а вы раз за разом оттуда выбираетесь.

– Ну, нормальному человеку это не может нравиться. Да и привыкнуть к этому невозможно. С другой стороны, я действительно стал понимать, что способен выбраться из любого пекла. И когда удается, это такой кайф! Ради таких моментов стоит жить. Вот эта сочинская медаль, кстати, неимоверно для меня ценна. Было столько эмоций…Меня не поздравляли так никогда в жизни. Телефон разрывался целые сутки. Я его даже в угол засунул, чтобы хоть чуть-чуть поспать.

– Не было утром чувства, что все это просто приснилось?

– Такое чувство было, когда я стоял после проката в микст-зоне. Даже щипал себя незаметно. А сейчас думаю только о том, что наконец-то отдохну. Знаете, когда находишься в процессе набирания формы, и она растет, нагрузки еще можно пережить. Но когда процесс по какой-то причине останавливается, и ты понимаешь, что не в силах им управлять, это ужасно. Начинаешь внутренне сдаваться. У меня перед чемпионатом России было именно такое состояние из-за простуды. Тренируюсь, тренируюсь, а выносливости как не было, так и нет. Приехали на каток – там тепло. Сразу резко устал. Лед крошится, прыгать невозможно: чуть носом «клюнешь» не приземлении – каскада нет. И со всем этим я поехал выступать…

– Когда в начале декабря вы выступали в финале «Гран-при», то отказались в произвольной программе от третьего четверного и сделали только два каскада при разрешенных трех. Не хватило сил или не успели все правильно сосчитать?

– Такой вариант мы планировали с самого начала. Но я не стал бы называть его облегченным. Программа с двумя разными четверными и двумя тройными акселями во второй половине не может быть «облегченной» по определению. Хотя год назад такой вариант казался мне вообще нереальным. А в Фукуоке откатался и даже не устал.

– Вас злит, что на соревнованиях никак не получается прыгнуть в произвольной программе три четверных?

– Злит – не то слово. Столько стартов уже прошло, а еще ни разу не сделал. Но в течении сезона обязательно сделаю. Хочу еще прыгнуть каскад 4+3 «сальхов – тулуп». Это не так просто, потому что для поддержки всех элементов – и прежде всего двух разных четверных прыжков – мне приходится работать намного больше, чем остальным. Четверные – это такие прыжки… Прыжки-женщины, я бы сказал. Их не понять, рассуждая с позиции обычных мерок. Кто их делает, прекрасно знает, что помимо техники во вращении должна присутствовать определенная магия. Это – не тройной аксель, хотя оборотов ты делаешь примерно столько же. Нужно, чтобы все совпало. Когда ты начинаешь этого добиваться, тогда уже приходит стабильность.

В разминках я стараюсь делать четверные с первой попытки. Во-первых, это нравится зрителям. Во-вторых, даже если прыжок по каким-то причинам не получается, всегда можно сделать вид, что ты изначально собирался делать тройной. Хотя простые тройные прыжки я терпеть не могу. Ненавижу прыгать «дупель» (двойной аксель. – Прим. Е.В.). Возможно, это просто одна из моих особенностей. Сложные прыжки физически мне даются гораздо легче, чем простые.

– Близорукость не мешает вам кататься?

– На льду я ношу линзы, причем уже давно – лет с 14-ти. Когда через пять лет закончу кататься, сделаю коррекцию зрения. Уже ходил к специалистам, узнавал – это достаточно просто. Просто сейчас делать операцию нет никакого смысла – от нагрузок зрение может упасть снова. Сейчас вроде перестало ухудшаться, остановилось на «-3,5» и не падает, даже если я тренируюсь до тошноты. Вне катка ношу очки. Так что никаких неудобств мне моя близорукость не создает.

– Применительно к Олимпийских играм подразумевается, что вы будете выступать только в личном турнире. А самому вам чего хочется?

– Покажите мне хоть одного спортсмена, который не хотел бы поехать на Олимпиаду или по своей воле отказался бы от какого-то выступления! Думаю, этого хотят все. Но все зависит не от меня. Если вдруг случится так, что мне доверят представлять страну в командном турнире, я буду очень рад. И сделаю все, чтобы подготовиться ко всем четырем стартам. Еще мне очень хотелось бы хорошо выступить на чемпионате Европы. Пока я думаю именно об этом, а не об Олимпийских играх.