Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

На интервью с чемпионами мира в Лондоне я, честно говоря, не рассчитывала: в антураже столь крупных и нервных соревнований любые договоренности рушатся столь же легко, как достигаются.«Мы найдем вас сами», – пообещал Максим, и я тут же выбросила эту фразу из головы. Но на следующий день Волосожар и Траньков в назначенное время действительно появились в пресс-центре: «Мы готовы...»

– Максим, прошло уже достаточно много времени, а меня до сих пор не отпускают воспоминания о вашем отце, ушедшем из жизни накануне чемпионата Европы. Более того, сейчас, когда его не стало, мне особенно часто кажется, что все ваши спортивные достижения, включая нынешнее, – в огромной степени его заслуга.

– Не знаю, существуют ли помимо нашего какие-то другие миры, куда перемещаются люди, когда уходят, но часто мне кажется, что сейчас отец помогает мне гораздо больше, чем когда был жив. И в Загребе, и в Лондоне я много думал о том, как это несправедливо, что отец больше никогда не увидит моих выступлений. Не порадуется тому, что я, возможно, уже совсем скоро выиграю свой первый чемпионат мира. Мысленно я постоянно к нему обращался. С просьбой помочь мне, если он меня видит. Может быть, как раз это и придало мне уверенности. Я реально ощущал эту помощь свыше.

– Наверное, очень тяжело чувствовать такое, понимая, что в ответ уже никогда не скажешь: «Спасибо».

– Сейчас я уже пережил все это и могу спокойно обо всем говорить. Папа ведь всегда был самым большим моим фанатом. Его уход стал для меня ударом еще и потому, что фигурное катание само по себе никогда не было мне нужно. Это было нужно отцу. Я и катался все эти годы исключительно для него. Вот это ощущение, что папы больше нет и что кататься мне теперь просто незачем, было ужасно тяжелым. Я вообще не понимал, в чем теперь буду находить для себя мотивацию. Смогу ли вообще ее найти.

С другой стороны, когда на чемпионате Европы в Загребе все стали называть мое участие в соревнованиях подвигом... Ничего такого там не было и в помине. Я просто выполнял свою работу.

– Но хотя бы колебались по поводу участия?

– Такие мысли проскальзывали, но недолго. Вы знаете, наверное, что у меня есть родной брат – Алексей. Он всегда был крайне далек от спорта, от того, чем я занимаюсь. Для меня, как и для родителей, он всегда был в этом отношении немного не от мира сего. Со своими, абсолютно непонятными мне увлечениями, своей жизнью. И когда он вдруг сказал мне, что я обязательно должен ехать в Загреб, я даже опешил. Потому что меньше всего на свете ожидал услышать эти слова от него. Был уверен, что он вообще не интересуется моей жизнью.

– Может быть, все дело в том, что всем нам часто бывает свойственно недооценивать близких?

– Возможно. Но вот Алексей сказал тогда все это – и меня его слова сразу отрезвили. Я понял, что действительно должен ехать в Загреб и выступать, несмотря ни на что. Отец наверняка сказал бы то же самое.

– Он ведь приезжал к вам в Москву накануне?

– Да. Целую неделю жил у меня дома, ходил на тренировки. В субботу мы уехали, а в воскресенье отца не стало.

– О чем вы разговаривали в последний вечер?

– О чем-то совсем отвлеченном, не связанным с фигурным катанием. И вдруг он сказал: «Вы выиграете». Я начал ему объяснять, что в Загребе будет сложно. Что туда приедут немцы, что у них, возможно, будут более сложные программы, что у нас с Таней никак не получается добиться чистого исполнения произвольной, а он перебил и повторил: «Вы выиграете. У вас не получится прокататься чисто, но вы станете первыми». Так оно все и произошло...

– Первая половина нынешнего сезона, когда вы экспериментировали со своими программами и постоянно ошибались на соревнованиях, оставляла достаточно обескураживающее ощущение. А что чувствовали тогда вы сами?

– Были очень недовольны, несмотря на то, что выиграли все свои соревнования. Каждый новый старт только прибавлял неуверенности и нервозности. Особенно необъяснимым было то, что на тренировках мы катались хорошо. Тот же тройной тулуп, который мы сначала планировали оставить во второй половине программы, за все время тренировок я ни разу не завалил. Даже мелких помарок не случалось. Если кто и падал, так только Таня. И вдруг на двух стартах с прыжка падаю я сам...

– В какой момент пришло решение перестать гнаться за сложностью? И в связи с чем оно возникло?

– Мы просто посмотрели на цифры. Нынешнее фигурное катание – это ведь математика чистой воды. Таня взяла все протоколы за год, проанализировала их, сопоставила цифры, и мы с удивлением увидели, что все наши мытарства с попыткой сделать программу сложнее, приносят нам преимущество в один балл. Один!!! И из-за этого несчастного балла столько времени все летит кувырком.

Коварность той программы заключалась еще и в том, что первая ее половина была достаточно легкой. Приучить себя выступать, не экономя силы на первой половине, мы так и не смогли. Вот и получалось, что первую половину катались не напрягаясь, а перестроиться на другие «обороты» в ходе выступления уже не получалось. В конце программы нужно выдавать эмоции, мощь, «зажигать», одним словом. А как «зажечь», когда приходится ежесекундно концентрироваться на элементах?

– Все 12 элементов вашей произвольной программы были выполнены в Лондоне с феноменальными амплитудой и качеством. Как удалось этого добиться?

– Именно так – на максимальном усилии – мы отрабатывали все эти элементы в тренировках. И подкрутки, и выбросы.

– Таня, признайтесь, страшно летать на такой высоте?

– Иногда страшно. Но, знаете, когда в том же выбросе я лечу и чувствую себя совершенно комфортно, это всегда настораживает. В таких случаях сознание невольно успокаивается, и сразу повышается риск завалить выезд. А вот когда в начале элемента что-то получается немножко не так и в воздухе приходится «подбираться», чтобы исправить какие-то ошибки, выезжать, как ни странно, становится намного легче.

- На тренировках, бывает, Таня вообще вниз головой с выбросов летает, – добавил Максим. – Я иногда даже глаза закрываю – до такой степени жутко на все это смотреть. Уже все мысли в голове о том, что сейчас придется бежать к телефону, чтобы вызвать неотложку. А она куда-то ногу – раз! И выехала... А бывает наоборот: бежишь за ней, окрыленный...

– ... И сам оказываешься на четвереньках, как это произошло с вами в Лондоне? Не в первый раз, кстати, такое с вами случается.

– Есть такое. Для партнера очень важно после выброса быстро догнать партнершу и вместе с ней выполнить позицию выезда. Пока стоишь на месте, лучше видно и сам пролет, и траекторию. Соответственно проще понять, куда именно нужно бежать. Но бежать потом действительно нужно быстро. Не всегда получается не споткнуться.

– Максим, на пресс-конференции вы много говорили о том, как тщательно ваш тренер Нина Мозер планировала каждый шаг на пути к чемпионату мира, как предусматривала все мелочи, моделировала условия, вплоть до того, чтобы время тренировок и выступлений совпадало до минуты. Именно так всегда было принято все рассчитывать в советские времена. Сейчас многие стремятся отойти от этой системы, считая ее устаревшей. А что думаете по этому поводу вы сами?

– Нина Михайловна на самом деле очень современный тренер. С одной стороны, она пытается брать во внимание абсолютно все мелочи, с другой – очень грамотно и быстро отсеивает лишнее. Естественно, иногда она допускает какие-то ошибки и сама не скрывает этого, но мы как бы идем вместе, а не за ней следом. Перед чемпионатом мира даже ругались.

– По какому поводу?

– Мы с Таней хотели изменить заход на выброс, а Мозер была против, считая, что у нас осталось слишком мало времени, чтобы что-то менять. В какой-то степени она оказалась права: упал я в Лондоне как раз на том заходе, на котором мы с Таней настояли. А тогда, перед отъездом в Америку, мы спорили каждый день. После одной из тренировок я, помню, в своей манере – эмоционально размахивая руками и выпучивая глаза – орал на Нину Михайловну, что она неправильно с нами работает, что мы срываем весь сезон, а она не считает нужным что-либо анализировать... В общем, минут через десять Мозер пришла к нам с Таней в раздевалку и совершенно спокойно, словно и не было никакой ругани, сказала «Хорошо, я напишу вам новый план». То есть она – тренер, с которым всегда можно обсудить все, что угодно, и который выслушает, а не станет говорить: «Делай так, потому что я так решила». Я ведь катался у многих великих тренеров и знаю, что такое тренерский диктат.

Кстати, после того как мы с Таней выиграли, я даже сказал Мозер, что она теперь зазнается и станет такой, как все великие. Нина Михайловна рассмеялась: «Думаю, – говорит, – у меня все-таки получится сохранить все свои нынешние принципы».

– Что оказалось для вас в Лондоне наиболее тяжелым?

– Да в общем-то ничего. Мы даже в баню с Таней после короткой программы пошли, хотя никогда этого в ходе соревнований не делаем. До такой степени были уверены в себе.

– Мне казалось, что для людей, привыкших тренироваться исключительно дома, испытанием должно стать уже то, что нужно ехать в Америку на сбор.

– Я вообще раньше не признавала необходимости таких сборов, – призналась Волосожар. – Мне казалось, что они только выбивают спортсмена из привычной колеи. Но после нынешней подготовки могу сказать, что ошибалась. Это большой плюс, когда от тренировок не отвлекают никакие домашние заботы. Даже совсем мелкие.

– На командный чемпионат мира в Японию вы ехать собираетесь?

Траньков: – Большого восторга, что надо выступать еще в одних соревнованиях, у нас, естественно, нет – слишком устали. Но в плане этот турнир стоит. Мы решили, что перед Олимпиадой имеет смысл на эти соревнования поехать. А потом уже считать сезон законченным.

– Насколько вы готовы начать работу к новому сезону? Уже есть соображения по программам или об этом пока не думали?

Траньков: – В этом сезоне мы сознательно отказались от того, чтобы сделать какую-то выдающуюся в плане постановки программу. Такую, какой был, например, Черный лебедь или Ромео и Джульетта. Мы подумали, что за год до Олимпийских игр стоит передохнуть, не задирать планку чересчур высоко. И сделали произвольную программу практически за неделю. Хотя Коля (Николай Морозов. – Прим. «СЭ») уже тогда настаивал, чтобы программа была максимально сильной.

– Я правильно понимаю, что музыка на олимпийский сезон у вас появилась именно в тот момент?

– Скорее идеи. Их у нас несколько.

– Как бы вы с Таней отнеслись к перспективе появления в вашей группе еще одной сильной пары?

- Я очень хочу, чтобы такая пара появилась. Мы просим об этом Нину Михайловну с первого сезона, что у нее катаемся.

– Неужели вам до такой степени не хватает конкуренции?

– У нас на тренировках все очень спокойно. Никаких «мотиваторов». Единственное, что может реально подхлестнуть, это когда Нина Михайловна на нас обижается. У нее сразу делается такой вид, что мы от стыда и желания как-то загладить вину, начинаем работать с удвоенным рвением. Кататься одним на самом деле очень тяжело. Да и соревноваться с юниорами, делая прокаты, это совсем не то, что соревноваться с реально сильным соперником. Понятно, что юниорские пары постоянно у нас учатся. Но у них и программы другие, и на нас с Таней они снизу вверх смотрят. Приходишь на каток, а тебе: «Здравствуйте...» Хорошо, что по отчеству не называют. Но иногда очень хочется «погрызться» всерьез.

– Я прошла такой спарринг в Германии, – подхватила Татьяна. – Когда каталась со Стасом (Морозовым. – Прим. «СЭ»). Все прокаты у нас проводились совместно с Аленой Савченко и Робином Шелковы. Это очень подстегивало. Поэтому и просим Мозер постоянно: нельзя ли для нас хоть кого-нибудь взять? Пусть даже иностранцев.

– Обычно те, кто становятся чемпионами мира, осознают случившееся лишь спустя какое-то время. Вы шли к своим золотым медалям довольно долго. Что чувствуете, завоевав их?

Волосожар: – Меня очень сильно «накрыло», когда мы закончили программу. Сначала внутри все бушевало, а потом вдруг наступила апатия, и осталось лишь одно желание – как можно быстрее уйти в гостиницу и никого не видеть. Вообще не понимала, что происходит: почему вокруг ходят какие-то люди, почему не оставят нас наконец в покое. Ну а утром проснулась с чувством удовлетворения: «Получилось...»

Траньков: – А мне было все равно. Последнее время у меня в связи с победами появляется, как правило, единственная мысль: что эти победы прежде всего нужны Тане. Вот я и катаюсь для нее. Чтобы исполнилась ее мечта. Мне нравится для нее выигрывать. Эйфория от победы у меня случалась всего один раз в жизни, когда я выиграл юниорский чемпионат мира. Стать на том чемпионате первыми нам с Машей Мухортовой казалось совершенно нереальным. Я постоянно думал о том, что рядом катаются совершенно непобедимые китайцы, которые делают совершенно невероятные тройные подкрутки. Что в российской сборной есть Петрова и Тихонов, есть Обертас и Славнов, сквозь которых нам не пробиться никогда в жизни. Что я закончу, как все пермские, выступать в юниорах – и на этом завершится вся карьера. В лучшем случае поеду работать в шоу.

Когда мы выиграли и стояли на пьедестале, я вдруг представил, как мой папа заходит на сайт ISU, смотрит результаты, как он бежит к маме – сказать, что сын – чемпион мира... В общем, прямо там на пьедестале со мной случилась истерика. Маша страшно перепугалась, пыталась дергать меня за руку, как-то успокаивать. А я плакал и не мог остановиться.

Помню, пришел потом в раздевалку и увидел, что все, кто там был, смотрят на меня, как на ненормального. Я им сказал тогда лишь одну фразу: «Ребята, извините, но вам меня не понять...»

С тех самых пор я постоянно жду тех эмоций. А их нет. Видимо, и не будет больше никогда.

– Ну тогда пометьте себе в записной книжке, что Тане обязательно нужно выиграть Олимпийские игры в Сочи.