Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Если в фигурном катании поднимут возраст, гонка за сложностью потеряет всякий смысл, считает наставник одной из самых перспективных юниорок страны Сергей Давыдов. В интервью RT специалист рассказал, почему тройной аксель сложнее четверного прыжка, зачем нужны контракты и сравнил Лизу Туктамышеву со Светланой Хоркиной.

Тренер, сумевший бросить вызов Этери Тутберидзе — редкая характеристика, почти сенсация. Но именно это случилось на предсезонных прокатах в Новогорске, где Софья Самоделкина показала абсолютно лучший результат, опередив баллами не только фигуристок «Хрустального», но и всех юниоров, выступавших в мужском разряде.

— На тренировке в Новогорске ваша спортсменка показала превосходный четверной сальхов, но не стала включать его в произвольную программу на самих прокатах. Почему?

— Для того, чтобы сложный элемент основательно встал, надо иметь хотя бы 50- процентную уверенность в его надежности. Иначе это игра в лотерею. Мне просто захотелось использовать предпрокатный адреналин. Когда учишь все эти сложные элементы — аксель, четверные прыжки, всегда наступает момент, вроде спортсмен уже готов начать их выполнять, но всегда требуется какой-то дополнительный толчок, причём даже не технического плана, а эмоционального. Зрители, судьи, другие тренеры, которые находятся одновременно с тобой на катке, очень этому способствуют.

— Вы ведь в свое время тоже пытались овладеть четверным прыжком, вставить его в программу, но насколько помню, это не очень удавалось. Что такое учить четверным прыжкам маленьких девочек?

— Ну, во-первых, прыгать четверные я умел. Просто мы в своё время работали недостаточно хорошо, это надо честно признавать. А, во-вторых, я не смотрю на учеников как на маленьких детей. Они — спортсмены. К тому же мы далеко не каждому даём задачу прыгнуть четверной, а только тем, у кого есть для этого необходимые качества. Четверные прыжки — это, в общем-то, травматичная штука.

— Некоторые тренеры, работающие в одиночном катании, искренне убеждены, что спортсмен не должен обращать внимание на травмы, а должен терпеть боль, превозмогая себя на каждой тренировке, и не жаловаться.

— Есть мышечные боли, которые, конечно, приходится терпеть всем — от этого в спорте никуда не деться. Но если речь идет растяжениях или каких-то других серьезных травмах, заставлять спортсмена тренироваться для меня неприемлемо. Для начала он просто не сможет нормально прыгать. Когда у человека что-то сильно болит, он никогда не заставит себя работать в полную силу, даже если очень хочет этого.

— Ваши тренировки открыты для родителей?

— Сейчас всё закрыто из-за пандемии, а в прошлом году родителей мы пускали. Хотели показать… Точнее, даже не показать, а научить родителей правильно относиться к тренировочному процессу. Не лезть не в своё дело, условно говоря. Они должны знать, каким образом могут помочь своему ребенку, не вмешиваясь в работу тренера. С этой целью мы даже проводили родительские собрания, объясняли, что очень важно понимать, чем именно может быть недоволен тренер, с какой отдачей работает сам ребенок. Чтобы все это увидеть, не нужно быть профессионалом. Всё это делается для того, чтобы научить детей правильно работать. Чтобы они хотели кататься, чтоб от них, а не от нас, исходило желание приходить на тренировку, бегать, растягиваться, учить четверные прыжки и так далее.

— А не бывает такого, что ребёнок катается лишь потому, что боится расстроить родителей, которые хотят видеть его фигуристом?

— Бывает. Ну, вы ж поймите, дети, особенно маленькие, не всегда осознают, чем занимаются.

— Так я и пытаюсь понять в какой степени тяжелая тренировочная работа провоцирует взросление человека? Иначе говоря, 12-13-летний фигурист — это ребёнок, или уже профессиональный спортсмен?

— Те дети, которые в этом возрасте уже много умеют, обычно бывают как бы старше своих лет. Не могу сказать, что это уже взрослые люди, но у них уже развито четко направленное, осознанное мышление. Видно, что девочки понимают, зачем приходят, что должны сделать, для чего... Думаю, поэтому они и прогрессируют быстрее, чем другие.

— Расскажите мне о Самоделкиной. Почему, кстати, вы называете её Софа, а не Соня?

— Она сразу нам сказала, как пришла в группу: «Меня зовут Софа».

— Прыгать четверные прыжки — это её личное стремление или это просто этап, к которому вы, как тренер её подвели?

— Без стремления фигурист никогда не будет прыгать. Первоначально у многих детей сквозит одна и та же мысль: «У меня ничего не получится». Мы, тренеры, обучаем, подводим к сложным элементам и как бы даём ребенку наживку: «Ты можешь, ты уже готова». И спортсмен начинает понимать, что это реально достижимая цель. И сам загорается работой. Ну а дальше начинается цепная реакция все более и более сложных задач, которую ты постоянно поддерживаешь.

— Четверной прыжок — это элемент, которому можно научить любого ребёнка?

— Нет. Должны быть определенные способности. Правильная координация и сбалансированное тело, которое готово к этим нагрузкам. Важно ведь не только научить, но и не терять элемент. Четверной — это полная, абсолютная концентрация. Ты должен прийти на тренировку максимально заряженным и не можешь позволить себе работать вполсилы. Чувствуешь, что потерял какие-то ощущения — значит, возвращаешься назад, заново делаешь подводящие упражнения, настраиваешься.

— Самоделкина довольно рано начала исполнять тройной аксель — прыжок, о котором говорят, что он требует гораздо более отточенной техники, нежели четверные. Это действительно так?

— Рёберные прыжки всегда идут тяжелее, чем зубцовые: зубец — это опора, ты можешь вытолкнуться, даже если не очень хорошо зашёл на прыжок. А с рёбер люди порой улетают совершенно непредсказуемо. Здесь должно быть очень развито чувство баланса, позволяющее поймать нужное ощущение при отталкивании. Если вы посмотрите на четверные прыжки, то увидите больше зубцовых, чем рёберных. Поэтому выучить тройной аксель девочкам действительно более проблематично, чем любой зубцовый четверной.

— Чем, кстати, объяснить, что в ваше время четверные прыжки ломали программы даже таким фигуристам, как Алексей Урманов, Элвис Стойко, Илья Кулик, Тодд Элдридж... Почему такого не происходит у девочек?

— В прежние времена фигурное катание было менее затратным, что ли. Была другая сложность, другие требования, спортсмен делал один прокат в неделю, привыкал к этому и конечно, когда тебе вставляли в программу четверной прыжок, он корёжил всю программу. Сейчас дети давно работают совершенно иначе. Надо вкатать новый элемент? Значит, будем катать программу целиком до тех пор, пока этот элемент не встанет на своё место и не будет забирать столько сил, сколько при самом первом исполнении.

— Какой следующий четверной вы планируете освоить с Самоделкиной?

— Пока задача накатать то, что есть: тулуп, сальхов. Конечно, хотелось бы попробовать и лутц, но мы никуда не торопимся.

– Лутц действительно самый сложный прыжок или это чисто индивидуальный вопрос?

– Абсолютно индивидуальный. Кому-то лутц легче тулупа дается. А для кого-то он вообще самый лёгкий прыжок, у меня в группе такие дети есть: лучше тройной лутц, чем двойной аксель...

— В ваше время тренеры стремились, чтобы все прыжки исполнялись классически правильно. Сейчас те же лутцы исполняются с преротейшном, а тренеры, и спортсмены считают, что, если спортсмен научился прыгать с преротейшном, честь ему и хвала.

— Если спортсмен делает преротейшн так, что его не видно – вот тогда ему действительно честь и хвала. Почему нет? Как ты вот эту грань зафиксируешь, каким образом? Линейкой, что ли? Да и потом, для тебя это преротейшн, а кто-то другой скажет: «Мне так не показалось». Для тебя этот лутц хорош, а другой скажет иначе. Как и с рёбрами: ты считаешь, ребро было неправильным? А я поставлю нормально...

– Преротейшену можно научить специально?

– Это очень сложно, потому что это такое, на уровне ощущений, производство. Если начнёшь специально учить, будет видно.

— Как вы относитесь к разговорам о том, что возраст допуска фигуристок на взрослый уровень могут поднять после Олимпийских игр-2022?

— Это такая палка о двух концах. Всё-таки женское фигурное катание сейчас находится на высочайшем техническом уровне. К нему приковано огромное внимание, его постоянно обсуждают, о нём пишут, и всё это именно из-за четверных прыжков.

— Не соглашусь с вами. Мне кажется, что во главе угла всё равно стоит противостояние личностей. Плющенко и Ягудина, Юны Ким и Мао Асады, Медведевой и Загитовой...

— Не знаю, честно говоря, в чём здесь правда, но всё равно считаю, что «гонка вооружений», все эти сложные элементы в очень большой степени привлекают внимание к нашему виду спорта. Поднимут возраст – гонка за сложностью потеряет всякий смысл.
— Я слышала очень много подобных рассуждений в спортивной гимнастике, но периодически там появлялись люди, которые опрокидывали все догмы. Например, Борис Васильевич Пилкин, который придумал, как использовать длиннющие руки и ноги Светланы Хоркиной ей в плюс, чтобы спортсменка не теряла сложности.

— Мне кажется, здесь дело прежде всего в личности самой Хоркиной. Если бы Пилкин взял четверых спортсменок одинакового телосложения и всех довел до высшего результата, мы могли бы говорить о какой-то особенной методике. Не будь в руках тренера незаурядной личности, он ничего не сделал бы, к сожалению. Это как Лиза Туктамышева в фигурном катании. Которая мало того, что находится в потрясающей форме, но и показывает, что в зрелом возрасте можно выполнять сложнейшие элементы.

— Известный в фигурном катании специалист Леонид Моисеевич Райцин, которого вы, наверняка знаете, всегда стоял на тех позициях, что ключ успеха – в правильной физической и специальной подготовке спортсмена. И что любого человека можно подготовить так, чтобы довести запас прочности до максимального. Иначе говоря, для него не догма, что четверные прыжки могут прыгать только такие субтильные девочки, как Трусова или Щербакова.

— Можно поднять запас прочности, но всё равно, как только девочка попадает в переходный возраст, вся её физическая форма уходит на нет. Как бы классно ты её ни подготовил.

— Проведение спортсменки через пубертат — это интересный процесс для тренера, или мучительный?

— Я бы сказал, неизбежный. Его всё равно приходится проходить, никуда не денешься. Хуже всего, что никаких инструментов нет.

— В каком плане?

— В плане того, что у каждого тренера есть инструмент для того, чтобы научить ребенка прыгать четверной тулуп, но не существует никаких рецептов и шаблонов чтобы провести ребёнка через пубертат и взросление.

— Вы работали с такими корифеями тренерского цеха, как Нина Ручкина, Рафаэль Арутюнян, Елена Чайковская. Кто из наставников в большей степени заложил в вас в вас те принципы, которыми вы руководствуетесь сейчас?

—Трудно сказать. Я очень благодарен Чайковской и Владимиру Котину, с которыми работал не только как спортсмен, но и начинал, как тренер, а дольше всего проработал с Ручкиной. От нее я уходил к Арутюняну, потом вернулся. И конечно, вот это вот понимание, что фигурное катание — это не только лёд, а сбалансированная работа, которую нужно уметь выполнять грамотно и вовремя — это заложила в меня Нина Ивановна. Я сейчас, честно говоря, уже не вспомню, почему от неё ушёл: мы не ругались, но мне тогда очень хотелось в Москву. Помочь мне было некому, я был один, у меня даже мама жила не в Витебске, а в Ростове, вот я такое решение и принял – молодое, может быть...

— Каждый молодой тренер так или иначе проходит период, когда более опытные коллеги используют его как поставщика «сырья». Вы, насколько знаю, не исключение.

— Уходили многие, и не только у меня — все с этим живут. Сейчас и 37-я школа (школа «Хрустального» — прим) с этим столкнулась…

— Нужны контракты?

— Считаю, что да. Пока отношения между тренером и спортсменом не будут оформлены юридически, не будет никакой возможности привязать к себе спортсмена. Живут же по контрактным системам хоккей, футбол. Тренер должен знать: если он, допустим, заключает контракт на три месяца или на три года, весь этот срок он спокойно работает. Если же спортсмен разрывает контракт раньше времени, должна быть предусмотрена какая-то неустойка, компенсации. То есть, человек должен понимать, что он не может безнаказанно развернуться и уйти. И, возможно, люди станут более серьезно всё обдумывать, прежде чем принять решение.

— Но вы предпринимаете какие-то усилия, чтобы удержать спортсмена в группе или хотя бы свести к минимуму вероятность того, что человека могут переманить, перекупить, захватить?

— Бесполезно. Судя по тому, сколько у нас ушло, и сколько вообще происходит сторонних переходов, можно сделать вывод: если человек решил уйти, он всё равно уйдёт, что бы ты не предпринимал. Его можно вернуть на какое-то время, но, как правило, такие люди, все равно постоянно ищут варианты, которые кажутся более выгодными. Отсюда ушли, там побыли, пошли в третье место, в четвёртое. Не беру уровень чемпионатов мира, но в подростковом возрасте практически всем начинает периодами казаться, что все идет не так. Поэтому я всегда своих ребят учу, да и себя тоже: прошли соревнования, ошиблись – каждый должен найти эту ошибку в себе. Я посидел-покопался, ты посидел-покопался, мы совместно сделали выводы и только тогда из этого что-то может получиться. А если постоянно искать виноватых и валить свои недоработки на обстоятельства, тогда ничего не выйдет.

— За что вы можете выгнать спортсмена с тренировки?

— За не-работу. Никогда не выгоняю, если вижу, что ребёнок трудится, из кожи вон лезет, а у него не получается.

— А навсегда выгонять приходилось кого-то?

— Нет, но условия ставил: либо вы живёте по моим правилам, либо вам надо поискать другого специалиста.