Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Разговаривать мы договорились не о фигурном катании. И тем более, ни о коронавирусе, информационно подмявшем под себя мир. Но ситуация продиктовала иное: мой телефонный звонок застал Олега Васильева в московской квартире, где тренер, как и вся его семья, оказались заперты по причине карантина.

— Первый раз лежу на диване и ничего не делаю уже три недели, - ответил Васильев на вопрос, случалась ли у него в жизни ситуация, когда жизнь могла бы уйти в сторону от фигурного катания.

— Сложившиеся обстоятельства с поголовной самоизоляцией как бы провоцируют человека заняться не своей профессией, а чем-то другим. Чем занимаетесь вы?

— Заняться чем-то глобально — скажем, выучить еще какой-то один иностранный язык или овладеть еще каким-то серьезным навыком я, наверное, не готов. Первые полторы-две недели я реально наслаждался тем, что могу проводить много времени с семьёй: у меня всё-таки в этом плане в последние годы были определённые ограничения. При моей постоянной работе в Питере, и семьёй, которая располагается в Москве, общего семейного времени получалось очень мало, только выходные. А здесь и жена рядом, и ребёнок, засыпаешь и просыпаешься с ними вместе, никуда не надо ехать или лететь — вот это действительно было для всех нас как-то нестандартно, необычно и с положительным знаком. Но в связи с последними событиями ситуация немножко изменилась. Если честно, хочется уже куда-нибудь выйти из четырёх стен.

— Вы о режиме добровольной самоизоляции?

— Увы, у нас она принудительная.

— То есть информация о том, что у вас был диагностирован положительный тест на короновирус все-таки соответствует действительности?

— Здесь все сложилось очень интересно. После того, как моя жена Наташа с дочкой Варей вернулись из Швейцарии и должны были пройти обязательный в таких случаях карантин, нас всех протестировали и сказали, что у нас с Наташиным сыном Димой первый тест оказался положительным. При этом никто этот тест нам не показал, то есть нет ни одного документального подтверждения, что мы реально являемся носителями вируса. Последние несколько дней я занимаюсь исключительно тем, что звоню по всем инстанциям: в департамент здравоохранения, в штаб по борьбе с распространением коронавируса, в Роспотребнадзор, в скорую помощь, в справочную службу поликлиники, во все структуры, которые имеют хоть какое-то отношение к сегодняшней ситуации. Хочется уже, наконец, понять свой статус. Ни в электронном, ни в бумажном виде информации о нашем якобы положительном тесте не существует. Зато есть письмо в Роспотребнадзоре, что я и Дима получили положительный результат и находимся в списке сорока с чем-то человек, которые должны быть принудительно изолированы.

— Некоторое время назад я сама проходила различные обследования, каждый день, а иногда по два раза в день ходила в поликлинику, где мне при каждом посещении мерили температуру, и обратила внимание, что датчик термометра регулярно показывает 32,8. В связи с чем невозможно не задаться вопросом: на основании чего люди должны верить в достоверность снимаемых показаний или каких бы то ни было тестов?

— Вот и у меня возник тот же самый вопрос: почему я должен верить кому-то на слово, что у меня положительный анализ? В поликлинике есть единая база данных, но в этой системе тоже нет никакого упоминания о моей положительной пробе. После первого теста было проведено еще несколько исследований, все они дали отрицательный результат. Тем не менее теми бумагами, которые мне выдали, всю мою семью реально посадили под домашний арест. Нам категорически запрещено покидать квартиру.

— Кто-то контролирует соблюдение этого предписания?

— Всех нас первым делом сфотографировали. Существует система распознавания лиц, на подъездах нашего дома висят видеокамеры, первый же шаг из дома будет зафиксирован, и чем всё это обернётся никто не знает. Минимум — 15 тысяч рублей штрафа, максимум — уголовное преследование. Мы не имеем права выйти в магазин за продуктами, не можем уехать на дачу, даже не имеем возможности вынести мусор. Кто-то представляет себе, сколько бытовых отходов ежедневно происводит семья из четырех человек? И сколько мусора скапливается в квартире за три недели?

— Вы с женой завзятые театралы.

— Сейчас уже так не скажешь — тот же любимый нами Большой театр не работает. Но трансляции в интернете мы смотрим, да.

— Когда у людей есть какие-то совместные увлечения, кто-то один обычно бывает увлечен сильнее. В театральном плане вы ведущий, или ведомый?

— Ну, здесь не является секретом, что меня всегда тянет в театр Наташа, и я не сильно сопротивляюсь. Это чисто её страсть, она и сейчас продолжает смотреть все доступные спектакли онлайн. Ещё одним нашим совместным увлечением можно в какой-то степени считать кулинарию: несмотря на то, что мы ограничены в выборе продуктов, Наташа много готовит. Я тоже люблю поварганить что-то мясное.

— Шашлык и стейки, приготовленные вами по случаю приезда в гости Брайана Жубера, я помню до сих пор. А что является фирменным блюдом жены?

– О, её коронка — это десерты. Наташа неоднократно проходила специальные кондитерские курсы, много чему на них научилась. Это я самоучка в плане приготовления пищи.

— Ваша страсть к кулинарии — издержки голодного спортивного детства?

— Я бы не сказал, что детство было совсем уж голодным, но ограничивать себя в разнообразии продуктов, разумеется, приходилось.

— Если сравнивать требования к спортсмену, которые существовали во времена ваших выступлений, и которые есть сейчас – они сопоставимы или стали жёстче?

— В современном спорте вообще всё намного жёстче. Во-первых, тренироваться приходится намного больше. Раньше многое было абстрактно: понятно, что техника существовала, но она не имела существенного значения: никто не заморачивался, например, с какого ребра ты прыгаешь флип или лутц. Сейчас как раз такие детали играют очень большую роль.

— И требуют более тщательной подготовки тела?

— Они требуют прежде всего времени. Чем более детально ты разучиваешь элемент, тем больше времени надо на подготовительные упражнения, на то, чтобы подвести тело к тому, чтобы исполнить элемент правильно. Взять те же самые шаги: никто раньше не заморачивался не то, что определенными рёбрами или поворотами, а вообще, скажем так, техническим насыщением дорожек. Да, у нас была «школа», обязательные фигуры, а сейчас это всё – звенья одной цепи, то есть, дорожка — это ничуть не более простой элемент, нежели четверной прыжок.

— Фигурное катание приучает человека к физической боли?

— Думаю, что да. Эта боль не то, чтобы постоянная, но в определённые моменты сезона, ты должен с ней жить. С болью в стопах от разнашивания новых коньков, с болью в теле от разучивания новых элементов, от чрезмерной физической нагрузки, с болью, я не знаю там, в голове, потому что у тебя банально не укладывается в мозгу, как можно сделать то, что никто не делал никогда. То есть, это – как бы обязательная часть процесса твоего роста из сезона в сезон. Без этого никак.

— В СМИ сейчас достаточно часто появляются рассуждения о подходах к тренерской профессии. В частности, Киира Корпи уже в который раз затрагивает тему российских методов работы в женском одиночном катании. Вы более пятнадцати лет проработали в Америке, где подход к тренерскому делу совершенно иной, и, наверное, можете ответить: какой подход более правилен, и где вообще лежит та грань, которую тренеру лучше не переступать?

— Если рассуждать абстрактно, в спорте все довольно просто: если работа даёт результат, она правильна. Всё остальное – это исключительно этическая сторона вопроса. Просто в Америке этика и философия спорта лежат в одной плоскости: сдавая экзамен, необходимый для тренерской работы, ты подписываешься под неким этическим кодексом, который существует в Америке очень давно. Я считаю, что это правильно, поскольку влияние тренера на маленького ребёнка очень велико. У нас же никто вообще не заморачивается, какими методами тренер добивается от спортсмена исполнения того или иного элемента или, суммарно, программы: главное, чтобы эта программа или эти элементы были исполнены лучше, чем у других.

— Почему же тогда вы не остались работать в Америке?

— Потому что изменился мой семейный статус — я женился. И жена не захотела уезжать из России.

— То есть, такую перспективу вы все же обсуждали?

— Да, конечно. И совместно пришли к решению, что такой вариант неприемлем для нашей семьи.

— Случалась ли в вашей жизни ситуация, когда вы реально ощущали недостаток знаний или каких-то бытовых навыков?

— Понимание того, что я не владею какими-то аспектами в этой жизни, присутствует постоянно. Поэтому, кстати, я с удовольствием хожу в те же театры: Наташа получает от этого истинное удовольствие, а для меня это возможность закрыть определенные пробелы в образовании. Или взять иностранные языки: в школе и институте я учил немецкий, который в советские времена вообще не был мне нужен. Поэтому даже закончив институт Лесгафта, я кроме «хенде хох» и «Гитлер капут» ничего толком не запомнил. Но потом понял, что знание языков в современном мире столь же необходимо, как одежда: нельзя же ходить голым в обществе? Когда я работал во Франции, я подцепил французский язык, когда начал работать в Америке, научился наконец-то говорить по-английски так, чтобы меня понимали. Если бы оказался на пару лет в немецкоговорящей Австрии или Германии, думаю, сильно подтянул бы знания, на которые так бездарно потратил время в школе и в универе.

— Профессия тренера ограничивает человека в профессиональных рамках, или развивает его?

— Развивает стопроцентно и однозначно, потому что здесь ограничений не может быть вообще никаких. Чтобы оставаться востребованным в профессиональной среде, ты должен постоянно обучаться, постоянно обновлять свои знания в конкретном аспекте, в котором работаешь, во всех смежных областях. Я имею в виду, в танцах на льду, на полу, в акробатике, в самом фигурном катании, поскольку правила непрерывно меняются.

— Танцуете вы хорошо?

— Очень плохо. Хотя танцевать вальс умею. В свое время Тамарочка (Тамара Николаевна Москвина — прим) приглашала к своим фигуристам очень много самых разных специалистов. У нас были занятия и по акробатике, и по современным танцам — тот же джаз-класс в начале восьмидесятых оказался для меня очень полезным, потому что эти занятия сильно развивали координацию, которая потом пригодилась во всём. В советские времена найти преподавателя по джаз-танцу было очень и очень непросто, но именно тогда я понял, что развивать спортсменов надо постоянно, причем не просто развивать, а максимально выводить их из зоны комфорта.

— Во времена ваших выступлений с Леной Валовой не всякая музыка была разрешена для использования.

— Одна из наших первых программ, была поставлена на музыку «Картинки с выставки» Мусоргского, но я очень хорошо запомнил, как на одну из наших тренировок пришел тогдашний президент федерации фигурного катания Валентин Писеев и распорядился эту музыку убрать. Тамарочка убрала, но для нас был важен сам факт, что мы нашли музыку, которая до этого вообще не использовалась в советском фигурном катании, поставили программу, сделали костюмы... И таких примеров в нашей спортивной жизни было достаточно много.

— Не помню уже, кто из тренеров сказал: когда одерживаешь какие-то очень большие победы, неизбежно возникает ощущение, что ты держишь бога за бороду. Это ощущение вам знакомо?

— Нет. Даже когда Тотьмянина и Маринин выиграли Олимпиаду в Турине, ощущения были совершенно другими. Как от хорошо и очень правильно проделанной работы.

— Олимпиада в Турине была почти пятнадцать лет назад. Как сохранять в себе мотивацию к работе, когда в руки не попадается подходящий материал и его поиски затягиваются на годы?

— Хороший «материал» — это, безусловно, большой подарок для тренера, но ведь любой спортсмен интересен, если к работе с ним не подходить формально. Поэтому сказать, что чем менее профессионален спортсмен, тем меньше мотивация тренера, было бы наверное, не совсем правильно. В той же Америке я работал с детишками пяти, шести, семи лет, и после каждой 20-ти или 30-минутной тренировки понимал, что я чему-то этих детей научил, что они ушли с тренировки с горящими глазами. Просто та работа, которую мы делаем с ведущими спортсменами, гораздо больше на виду.

— В Чикаго вы работали только с детьми, или со всеми подряд?

— Пока не появились Татьяна Тотьмянина и Максим Маринин, работать со всеми подряд было моей основной обязанностью. Возрастной диапазон был от пяти лет до 70+.

— Хотите сказать, что в семьдесят лет люди впервые вставали на коньки?

— У меня была пара, которая пришла ко мне в возрасте под шестьдесят. Люди до сорока лет сидели в офисе, были совершенно некоординированными и двигательно неразвитыми, а в сорок лет они решили заняться фигурным катанием. Когда они появились у меня на катке и стали заниматься по два-три раза в неделю, то за два года я научил делать их даже поддержку над головой — так называемую «рыбку». Эта пара каждый год ездила на чемпионат Америки среди взрослых, выступала в своей возрастной категории, и почти всегда возвращалась с какой-то медалью. В Америке абсолютно нормально работать со всеми, кто хочет чему-то научиться.

— А в России?

— В России сейчас тоже есть такая тенденция, и очень многие мои коллеги занимаются именно тем, что работают на подкатках и тренируют, как мы говорим, «всё что движется».

— То есть, если вдруг жизнь сложится так, что фигурное катание схлопнется и придётся зарабатывать подкатками, это вас морально ломать не будет?

— Почему это должно ломать, если в Америке я так или иначе занимался этим шестнадцать лет?

— Ваш коллега Александр Жулин готов часами рассуждать о теннисе и о футболе. О каких видах спорта готовы профессионально рассуждать вы?

— Жулин всегда был очень глубоко погружён в футбол. Интересовался всеми матчами, знал результаты, составы команд, следил за переходами, то есть, его знания футбола, действительно глубоки и имеют очень давние корни. Я другими видами спорта так глубоко не увлекаюсь. Сказал бы, что фигурное катание просто съело меня как человека, интересующегося другим спортом. При этом я получаю удовольствие от игры в теннис, от хороших футбольных матчей, от многих других видов спорта, но не забираюсь глубоко, потому что понимаю, как всё это это сложно и тяжело и не готов ещё раз переживать со спортсменами как трагизм их поражений, так и эйфорию каждой победы. Для меня это сложно, потому что я очень много всего пережил на льду.

— Тем не менее, вы довольно часто выбираетесь на какие-то крупные теннисные турниры.

— Это тоже влияние супруги, которая очень любит теннис и, в частности, Рафаэля Надаля. Соответственно мы следим за всеми теннисными турнирами, у нас всегда это на экране телевизора, и, если есть возможность поехать на тот же «Ролан Гаррос», мы туда едем.

— При кондитерско-кулинарных талантах жены, вы предпринимаете какие-то усилия, чтобы за время вынужденного карантина сохранить способность проходить в дверь?

— Я похудел на четыре килограмма за последние три недели. Во-первых, пытаюсь себя контролировать, несмотря на то, что Наташа, действительно, готовит очень вкусно, во-вторых, есть дочка, которая скажем так, следит за тем, чтобы я не лежал на диване двадцать четыре часа в сутки. Она постоянно всячески меня терроризирует, пытается как-то меня использовать в собственных играх, на шею залезает. Поэтому я очень доволен собой в плане физической формы.

— Если бы вам разрешили выходить из дома, куда бы вы первым делом направились?

— В парк, на дачу, куда-то, где есть пространство, где есть свобода перемещения, потому что постоянно находиться в четырёх стенах тяжело. Если бы мы были изолированы от мира на даче, я бы даже не напрягался по этому поводу, потому что есть свежий воздух, можно выйти на территорию погулять, сменить обстановку. Сейчас же, чем дольше я нахожусь дома, тем сильнее ощущение, что все мы в тюрьме. В хорошей такой, европейского плана, тюрьме, с семьёй, хорошей и вкусной едой, всё вроде бы замечательно, но каждую секунду ты очень остро чувствуешь, до какой степени ограничен в правах.