Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Она тренировала в парном катании Марину Ельцову и Андрея Бушкова, ставших под ее руководством чемпионами мира и чемпионами Европы. Подготовила в своей группе Оксану Казакову, отдав ее в партнерши олимпийскому чемпиону Артуру Дмитриеву, а всего через год фигуристы выиграли олимпийское золото в Нагано. Пять лет проработала с Татьяной Тотьмяниной и Максимом Марининым, заложив ту самую базу, на основе которой фигуристы пять раз побеждали на европейских первенствах, выиграли два чемпионата мира и Олимпийские игры в Турине.

Последние девять лет Павлова проработала в Москве. А несколько месяцев назад на нее обрушилась внезапная и шокирующая известность: спортсменка, с которой тренер рассталась полтора года назад, нынешней осенью попала в больницу с тяжелейшей анорексией, и родители девочки немедленно, а главное – публично, с экрана телевизора, обвинили в этом бывшего наставника.

Она ведет меня по коридорам катка в небольшую тренерскую и как-то очень буднично рассказывает о том, что, наверное, вернется в Санкт-Петербург. Во-первых, зовут работать, во-вторых, нужно ухаживать за родителями: как раз после той телевизионной передачи у мамы случился инсульт – и она ослепла. Сама Наталья тоже тяжело пережила случившееся и угодила в клинику – с сердечным приступом.

О себе она говорит коротко: «Я – жесткий тренер, диктатор». У меня же в голове крутятся ее слова, сказанные в интервью несколько лет назад: «Иногда мне кажется, что тренеры и спортсмены, которые умеют добиваться олимпийских побед, – это совершенно особенная порода людей. Которые идут к цели, не сворачивая и не глядя под ноги. И которых совершенно не волнует, что именно у них под ногами – живые люди, горные пики или раскаленные угли…»

– Вы когда-нибудь пытались переосмысливать тренерскую профессию, Наташа?

– Постоянно этим занимаюсь – начиная с того момента, как в 1995-м ко мне от Игоря Борисовича Москвина пришли Марина Ельцова и Андрей Бушков. Они ведь были моей первой взрослой парой. До них я работала только с юниорами.

Очень многому меня научила работа с Тотьмяниной и Марининым. Хотя я прекрасно знала, что этих спортсменов у меня рано или поздно уведут. Знала, что за моей спиной постоянно идут переговоры и, по сути, отказалась от ребят сама. А в 2006-м, через полтора года после смерти мужа, переехала в Москву.

Мне тогда дали конкретное задание: сделать группу парного катания в Москве, причем чтобы результаты были уже через год. Именно тогда у меня появилась пара Любовь Илюшечкина/Нодари Майсуразде. Любу мне Нодар показывал, еще когда мы с ним тренировались в Питере, и нельзя сказать, что она мне тогда как-то по-особенному приглянулась: я не очень понимала, честно говоря, как на такой слабой прыжковой технике можно вообще строить что-то серьезное. Но по характеру эта девочка была сумасшедшей трудягой. Ради результата была готова на что угодно и постоянно рвалась к большему. А я очень люблю пахарей.

– Вы назвали себя диктатором, и боюсь, что диктатура в спорте – это единственно возможный путь к результату.

– Не берусь судить об этом. Но меня в свое время учили работать именно так. Я ведь начинала свою тренерскую деятельность у Татьяны Тарасовой, где во главе угла всегда стояли железобетонная дисциплина и пахота. Более того, мне нравилось так работать. Потому что четко было видно, что это дает результат. И когда я стала работать самостоятельно, всем, кто ко мне приходил, сразу объясняла, что такое парное катание.

– А могли бы объяснить это мне?

– Парное катание – это прежде всего умение терпеть. Работа со спортсменами, независимо от того, пришли они уже готовой парой от другого тренера или из одиночников, начинается с того, что люди заново учатся скользить. По шесть часов в день на протяжении трех или четырех месяцев. Эта работа достаточно однообразна, утомительна, но от нее никуда не деться, если стремиться к тому, чтобы стать не просто фигуристами, но парой, на которую сразу обращают внимание даже в юниорском возрасте.

Я очень хорошо помню, как еще в бытность спортсменкой сидела на сборах с Тарасовой в городе Глазове, где кроме нас вообще никого и ничего не было – только биатлонисты. На одну из тренировок к нам как-то пришел четырехкратный олимпийский чемпион Александр Тихонов, посмотрел, как мы работаем, и сказал Татьяне: «Они же у тебя сдохнут!»

Мы действительно пахали там как проклятые. Просыпались на автопилоте и шли на каток в полубессознательном состоянии. Однажды я пришла и обнаружила закрытую дверь. Стала в нее ломиться, а сторож мне и говорит: «Дочка, иди поспи, еще целых три часа до утра осталось».

Но именно тогда я научилась совершенно по-другому чувствовать свое тело. Поняла, какой это кайф – кататься, когда ты «сидишь» на собственных ногах. Мы ведь с Василием Благовым были достаточно непростой парой: оба высокие, за 170. А ведь тогда в программе было пять поддержек, да и катались по пять минут, а не по четыре с половиной, как сейчас.

Потом я долгое время работала в Питере на одном катке с Игорем Борисовичем Москвиным, изо дня в день наблюдала за тем, как он работает, видела, насколько требовательно он относится к своим спортсменам.

– Когда ваши первые подопечные стали чемпионами мира среди юниоров?

– В 1989-м. Это были Женя Чернышева и Дмитрий Суханов. Последними же были как раз Илюшечкина/Майсурадзе. В 2008-м они заняли второе место, а в 2009-м выиграли, причем у моих же спортсменов – Насти Мартюшевой и Леши Рогонова.

У Любы с Нодаром тогда вообще получился золотой сезон: они выиграли два этапа и финал юниорского «Гран-при», попали во взрослую сборную, поехали на чемпионат Европы в Хельсинки. Но там случилось ЧП: накануне выступления Люба подошла ко мне и сказала, что не может кататься.

– В чем была причина?

– Не знаю. Люба всегда была очень закрытой девочкой, сложной. Жила постоянно в интернате, наотрез отказываясь ездить домой. Возможно, для нее слишком высокой оказалась ответственность. А может быть, свою роль сыграло то, что юниорский взлет получился слишком стремительным. Пережить после такого успеха первую взрослую неудачу оказалось тяжело.

Пятое место на том чемпионате Европы Илюшечкина восприняла очень болезненно. Начался кризис, который продолжался больше года. В 2010-м Люба и Нодар выиграли этап «Гран-при» в Канаде, попали в финал, стали там четвертыми, но на чемпионате России снова случился какой-то «заскок», и в команду ребята не отобрались.

Майсурадзе тогда на эмоциях предлагал даже поменять спортивное гражданство и начать выступать за Грузию. Но я, как мне показалось, все-таки сумела убедить ребят в том, что бежать от конкуренции в другую страну – не выход. Во всяком случае они со мной согласились.

А вот со стороны родителей Любы вдруг пошло возмущение. До этого они вообще не появлялись на тренировках. А тут вдруг пришли ко мне и заявили, что хотят видеть своего ребенка в телевизоре и не понимают, почему я не предпринимаю в этом отношении никаких действий.

Я тогда, честно говоря, была сильно обескуражена: спортсмены не выиграли пока ничего, кроме юниорского чемпионата мира, этапа «Гран-при» и Универсиады, на которую поехали как раз в том сезоне. В учебе им во всем идут навстречу, платят стипендию, экипируют, чествуют на правительственном уровне. Видеть все это было приятно даже мне, хотя к тому времени у меня уже имелись спортсмены с куда более серьезным послужным списком. И Ельцова с Бушковым, и Тотьмянина с Марининым.

После Универсиады Люба вдруг перестала приходить на тренировки. А когда спустя две недели появилась на катке, это был совершенно другой человек. Сломленный, с потухшими глазами.

Примерно тогда же у нее возникли проблемы с весом. Вернувшись с каких-то соревнований, я вдруг обнаружила, что Люба сильно похудела. Мы подняли на ноги врачей, провели обследование, которое показало серьезный дефицит определенных веществ в организме.

– Другими словами, начинающуюся анорексию?

– Да. Я тогда вообще не знала, что это такое. Более того, для меня было неким нонсенсом, что человек может сознательно полностью отказываться от еды. Проблемы с весом в фигурном катании так или иначе возникают у всех, но все это не настолько сложно, чтобы нельзя было с этим справиться. Знаю, Марина Ельцова, когда еще каталась у Москвина, целый год сидела на сыре и овощах, чтобы привести себя в порядок. Таня Тотьмянина тоже всегда очень жестко контролировала свой вес самостоятельно. Она долгое время жила у меня в доме, но не помню, чтобы мне когда-либо приходилось вмешиваться и в чем-то ее контролировать. Люба же всегда была очень волевой девочкой. Но вышло, что все мои попытки как-то на нее повлиять, просто провалились.

– И вы взяли для Майсурадзе новую партнершу, не подозревая, что в лице Юлии Антиповой столкнетесь с еще большими проблемами?

– Мне предлагали взять Юлю на два года раньше, к другому партнеру, но меня тогда несколько смутил внешний вид спортсменки. Она была очень приземистая, коренастая – сложением в папу. Но когда Нодар остался без партнерши, я снова о ней вспомнила. И в результате взяла в группу, хотя прежний тренер сразу меня предупредила: будет сложно, потому что у девочки очень непростые родители.

– В чем это выражалось?

– У людей не просто большие амбиции, но и крайне завышенная самооценка. Особенно у отца, который сразу дал мне понять, что считает себя профессионалом во всем: он и тренер, и диетолог, и тренер по ОФП, и кататься свою дочь научил он, а не те, кто занимался с ней раньше. При этом он никогда не работал ни по одной из этих специальностей – семья жила за счет тех денег, что зарабатывала массажем мама.

Когда мы разговаривали в первый раз, я сразу предупредила, что я – тренер жесткий. Говорю громко, могу отругать, заставляю много работать. Наученная горьким опытом с Илюшечкиной, я посчитала, что лучше с самого начала обговорить все возможные проблемы, которые могут в перспективе возникнуть у нас по ходу работы.

Родители приняли все мои условия. Через какое-то время Юля поехала со всей группой на сбор по общей физической подготовке, вернулась в хорошей форме, весила 39 килограммов, выглядела прекрасно, и не сказать, что была худышкой. Они с Нодаром очень много работали – так, что иногда мне даже приходилось их останавливать. Но прогрессировали невероятно быстро.

Через две недели после того сбора мы планировали начать переносить на лед выбросы и подкрутки, но я вдруг заметила, что Юля стала «тяжелой» и какой-то рыхлой. Попросила ее взвеситься – и выяснилось, что за неделю она поправилась на два килограмма. Спустя неделю – еще на два.

Когда Юля прибавила очередные два килограмма, я вызвала родителей и настоятельно порекомендовала им пригласить диетолога. Заодно упорядочить Юлино питание, перестать трижды в день кормить ребенка мясом для начала.

А главное – постаралась объяснить, что все это очень опасно: мало того что идет достаточно тонкая техническая работа, так еще ведь и элементы сложнейшие: тройные выбросы, тройные подкрутки, поддержки.

Нодару по большому счету без разницы, какой вес имеет партнерша: он всегда был достаточно силен физически и хорошо научен. Но когда девочка раскоординирована, кто-нибудь вообще может себе представить, чем могут быть чреваты выбросы, выполняемые на такой высоте и амплитуде? Это ведь, прежде всего, опасно!

– Все это время вес продолжал расти?

– В том-то и дело. Когда весы стали показывать 46 килограммов, я уже перестала выбирать выражения. Спросила родителей в лоб: они вообще понимают, куда попали и что такое профессиональное парное катание? Честно говоря, именно в тот момент у меня впервые закралась мысль, что люди просто неадекватны. Стоят, ухмыляются, уверяют, что у них все под контролем. Я же реально не понимала, что делать. За все время, что я работаю тренером, у моих спортсменов не было ни одной травмы. Ни одной! Уже этого, как мне кажется, должно быть достаточно для того, чтобы ко мне как к тренеру не было никаких претензий.

Претензии же со стороны родителей стали возникать постоянно. То я не тем тоном что-то дочке сказала, то партнер не так просмотрел.

Однажды Юля вообще пропала на три дня. Когда я позвонила родителям, то услышала, что они таким образом решили за что-то ее наказать. В общем, нюансов было множество. По большому счету я должна была насторожиться значительно раньше, чем рассталась с Антиповой.

– Пытаюсь понять – и не могу: зачем вам все это было нужно? Ради того, чтобы в очередной раз не оставлять Майсурадзе без партнерши?

– Честно? Не знаю. Все-таки работа тренера – это постоянный вызов. В том числе самому себе. Когда видишь, что результат близко, то и сам сильно заводишься.

Плюс у меня в то время осложнилась ситуация на катке. Я всегда была настолько увлечена собственной работой, что не замечала, как на ровном месте наживаю себе врагов. К кому-то не так отнеслась, у кого-то взыграла ревность, кого-то раздражал сам факт, что у нас появляется результат и с нами нужно считаться. Короче, в группе начался разлад. А когда я спохватилась, все успело зайти слишком далеко. Вплоть до того, что мама одной из моих спортсменок позвонила мне и честно призналась, что родителей постоянно обзванивают определенные люди, «подогревают» распри и рекомендуют «наказать эту питерскую выскочку».

– Как в итоге вы расстались с Антиповой?

– Достаточно внезапно. Я поставила ребятам две новые программы, выучила с ними четверную лутцевую подкрутку, расцеловала спортсменов и отпустила на 20 дней в отпуск – восстанавливаться. За два дня до конца того отпуска мне позвонил директор нашего катка и сказал, что Юля не хочет больше у меня тренироваться. Для Майсурадзе это тоже стало полной неожиданностью. Мне стоило больших усилий его успокоить, объяснить, что ничего не потеряно: есть партнерша, есть тренер, пусть и другой. Значит, нужно просто продолжать работать.

– Сама вы расстроились из-за этого сильно?

– Скорее, очень хотела понять, что именно я сделала не так. И не понимала. Мы вплотную подошли к уровню сборной, на сезон были расписаны все планы. Со мной родители тогда не сочли нужным даже поговорить, только без передышки писали письма в федерацию.

С другой стороны, я и сама не рвалась с ними встречаться. Понимала, что разговаривать нам не о чем.

С тех пор мы на катке практически не пересекались – работали на разном льду. А перед чемпионатом мира прошлого года Юля вдруг подошла ко мне, попросила пожелать удачи. Я обняла ее и почувствовала, что под руками одни кости. Как можно было этого не замечать дома, при том что мама – массажист, у меня не укладывается в голове.

– Что происходит сейчас в вашей группе?

– Набрала новых спортсменов, в очередной раз начала все с нуля.

– О вероятности своего возвращения в Санкт-Петербург вы сказали серьезно?

– У меня нет другого выхода. Там дом, там родители, обоим нужно делать операции. Маме по поводу глаз, отцу – на коленных суставах. Дочь с внуком тоже сейчас живут в Питере. В Москве же я, как на сборе: каток и служебная квартира, больше ничего нет. И я очень от этого устала. Как и от той ситуации, что сложилась. У нас ведь, профессиональных спортсменов, всегда обостренное чувство справедливости – так меня воспитывали родители, которые сами легкой атлетикой всю жизнь занимались. Таким же был муж – и когда сам в баскетбол играл, и когда тренировал питерский «Спартак». Я до сих пор после его смерти отойти не могу – чувствовала себя за ним как за каменной стеной. А сейчас смотрю на то, что происходит, и думаю: за что мне это все?

Без работы я не останусь. Приглашали и в Англию, и в Америку, и в Китай. Просто очень хочется что-то сделать дома. Вот вы спросили, что такое в моем понимании настоящее парное катание. Я отвечу. Очень хочется, чтобы парники катались, как танцоры. Чтобы ребро конька скользило как по маслу, но при этом люди прыгали бы не хуже одиночников. А главное, чтобы программы хотелось смотреть бесконечно, как хороший спектакль, а не вздрагивать, переживая за каждый элемент. Понятно, что все это – мечта. Но она есть.