Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

О своей профессии Морошкин как-то сказал «Моё основное ремесло — это учить спортсменов кататься, а не ставить им программы». С этой темы и начался наш разговор на этапе Гран-при России в Питере.

— Меня, признаться, ввела в некий ступор ваша недавняя фраза о том, что многие одиночники владеют коньком лучше, чем танцоры. Чаще слышу другое. Что с детьми никто скольжением толком не занимается. И что никакой парник, никакой одиночник не способен кататься так, как это умеют в танцах на льду.

— Давайте начнём с того, что одиночников задачи на льду другие. Надо еще и прыгать, и много чего другого делать. Но если взять тренировочный процесс, у меня была возможность наблюдать. Те, кто хорошо обучен с детства, катаются ничуть не хуже танцоров. Тот же Андрей Мозалев владеет коньком достаточно прилично, как и Николай Угожаев. Думаю, пройдет какое-то время, Коля окрепнет и будет это показывать не только в тренировках, но и в соревновательной практике. Петр Гуменник тоже прекрасно катит. Помимо этого, он очень хорошо владеет корпусом, а это тоже сказывается на владении коньком. Что касается танцев, не будем называть имена, но и там хватает «деревянных» танцоров, которые плохо стоят на коньках.

— О вас в последние годы чаще говорят как о постановщике, нежели как о человеке, чья профессия заниматься с фигуристами скольжением. Сколько программ поставлено в этом году?

— В этом году я, можно сказать, отдыхаю. Не ставил программ никому, кроме Николая Угожаева. Отчасти помогал Гуменнику с шагами в произвольной программе, постановкой которой занимался Илья Авербух, и продолжаю помогать сейчас. Мишина и Галлямов в этом году тоже ставили программы не у меня. Они решили попробовать что-то новое, и я это только поддерживаю.

— Неужели не остаётся в душе занозы, что люди, с которыми вы вполне успешно работали раньше, обратились за постановками не к вам?

— Я к этому отношусь совершенно спокойно. Не считаю себя гениальным постановщиком, хотя стараюсь развиваться в этом направлении, и, конечно, хочу к этому прийти. Поэтому и говорю, что мое нынешнее ремесло — это помогать спортсмену удобно и качественно перемещаться по площадке между сложными элементами.

— Кто в вашем понимании гениальный постановщик?

— Николай Морозов.

— Удивили. Тогда ответьте: что этот специалист делает такого, чего не умеют другие?

— Я видел, как Николай Александрович работает. У него особая аура, феноменальные знания, интуиция и непревзойденный, очень узнаваемый стиль. Мне очень нравится, как быстро Морозов находит рычаги воздействия на тех спортсменов, с которыми работает, помогает им почувствовать себя на льду невероятными и неповторимыми. Он обладает в этом плане некой магией, мне кажется.

— То есть, видите программу и сразу понимаете, кто автор?

— Да, конечно. У Николая есть фирменные шаги, которые он использует, фирменные перемещения. Я, можно сказать, изучил все его работы. В разные эпохи, с разными людьми, в разные олимпийские сезоны.

— А если говорить о западных хореографах?

— Я бы назвал Бенуа Ришо. Он очень качественно и классно использует на льду новшества современной хореографии. Умеет находить движения, которые кажутся очень необычными. Хореография Ришо, на мой взгляд, близка к балетам Иржи Киллиана в современном варианте. Это прежде всего способность попадать в музыкальный акцент и максимально сильно отображать его движением тела. Когда видишь, условно говоря, что человек не просто поднимает руку, но использует очень много дополнительных мышц, движений, ради того, чтобы передать какую-то эмоцию. Для меня современная хореография заключается именно в этом: не движение ради движения, а эволюция этого движения и использование его в музыке.

— Я периодически читаю разборы программ, которые делает одна из моих коллег, препарируя музыкальные стили, углубляясь в смысл слов, заложенных в конкретное произведение, и мысленно задаю себе вопрос: а задумывается ли о таких вещах этом сам спортсмен? И нужно ли вообще настолько сильно отождествлять себя с музыкой, погружаться в идею, вкладывать в постановку собственные переживания? Не препятствует ли это главной задаче — показывать результат?

— Есть такое мнение, что основная задача постановщика заключается не в том, чтобы вести просветительскую деятельность, а в том, чтобы развлекать публику. Многие, исходя из этого, ставят программы таким образом, чтобы они были лёгкими для восприятия, понятными. Просто лично мне это немножко не близко. Куда интереснее смотреть программы, после просмотра которых я начну думать: о чем это? Что спортсмен пытался показать, пережить? Не вспомню сейчас название композиции, под которую катались Габриэла Пападакис с Гийомом Сизероном, но хорошо помню впечатление, которое у меня осталось. Что я хотел бы ещё долго на них смотреть. В этом танце не было каких-то характерных движений, которые легко доступны и понятны. Было взаимодействие двух людей, от которого невозможно отвести взгляд.

Точно также мне интересно смотреть на Адама Сяо Хим Фа. Хотя не могу сказать, что его программы понятны и доступны для обычного зрителя.

— Некоторое время назад я была на спектакле Сергея Полунина «Ретроспектива» и вспомнила дискуссию, которая разгорелась после того, как этот артист ушёл из Королевского балета. Люди реально не понимали, как человек с таким талантом мог добровольно отказаться от возможности выступать на лондонской сцене. То, что делает Полунин сейчас, может быть спорно, не всегда понятно, но факт в том, что, сидя в зрительном зале, ты не можешь от этого оторваться.

— Прекрасно понимаю, о чём вы говорите. Когда сам попадаю на балеты Ксении Михеевой, с которой мы периодически работаем в спорте, впечатление плюс-минус то же самое. В большинстве случаев я вообще не понимаю, что происходит в начале спектакля — начинаю что-то осознавать ближе к концу. Парадокс в том, что мне нравится это состояние. Нравится ковыряться в своей голове, в чувствах, которые вызывает у меня танец. Для меня это интереснее, чем классические балеты, где изначально известен сюжет, и ты знаешь, как и что будет происходить.

— Как сказал много лет назад Алексей Николаевич Мишин, в постановке программ ничего не нужно придумывать: финальная часть спектакля всегда в центре сцены, чёрные козни — возле кулис.

— Кому-то, не спорю, именно это и нравится. Главное, чтобы впечатление после просмотра не оставалось пустым.

— Когда ставишь программу, а потом выясняется, что кто-то еще катает тот же самый образ, это вызывает у постановщика желание сравнить свою работу и работу того, кто сделал то же самое, но другими способами?

— В такие ситуации я пока не попадал. Но мне кажется, это немножко грустно — сделать программу и понять, что ты не один такой. С другой стороны, у Пети Гуменника в этом сезоне с соперниками совпали сразу две программы — и короткая, и произвольная. И я вижу, что для него это работает больше как вызов.

— Я бы сказала, что с этим вызовом Пётр вполне успешно справляется. Имею в виду не только «Дюну», но и «Евгения Онегина».

— Мне вообще нравится, что Гуменник достаточно часто справляется с разнообразными вызовами. В ходе тренировок, на которых я видел, как идёт отработка программ, у меня, признаться, были некоторые сомнения насчёт «Онегина»: всё-таки Дима Алиев, у которого та же самая постановка в произвольной программе, как-то больше ассоциируется с этим образом.

— Для меня Гуменник однозначно выиграл в этом противостоянии.

— В этом и заключается удивительная особенность Пети выбирать для себя не самые однозначные варианты в плане музыки и идей, а потом максимально их раскрывать, доводя до полного блеска. Перед этой гранью его таланта я, как постановщик, преклоняюсь, если честно.

— Что такое в вашем понимании хореографическая неудача? Когда смотришь на свою же работу и думаешь: «Эх-х…»

— Мне до сих пор очень грустно за короткую программу Sonne, которую мы с Петром сделали в прошлом году и по неким сложившимся обстоятельствам не смогли показать в том варианте, в котором она должна была быть. В оригинальной версии это была очень крутая постановка, необычная для меня.

— Когда вы ставите программу, мысленно представляете себе костюм, в котором фигуристу следует её катать?

— Только если программа подразумевает определенную идею в образе. В иных случаях можно отталкиваться даже от того, какой цвет спортсмену больше нравится. Именно этим, например, мы руководствовались, когда выбирали рубашку для Коли Угожаева в его произвольной программе.

— Сделав ставку на модельную внешность спортсмена?

— Нам с самого начала было очевидно, что это можно использовать. Вот и решили, что на данном этапе развития Угожаева, как фигуриста, это, возможно, лучший из вариантов, который мы можем показать на льду. Ну и заодно выделиться на фоне соперников, которые тоже очень сильны в плане хореографии.

— В бытность танцором вы сами тренировались у выдающихся специалистов — Олега Судакова, Алексея Горшкова, Игоря Шпильбанда. Кто из них вам наиболее близок по своим творческим взглядам?

— Горшков. Мне нравится, что Алексей Юрьевич — бесконечный творец и искатель. У него нет такого, что учу всех своих спортсменов вот так и по-другому не стану. Он всегда ищет какие-то новые грани и, что интересно, их находит.

— Для меня в своё время стало большим потрясением, что Горшков сумел сделать пару экстра-класса из Албены Денковой и Максима Ставиского — фигуристов, которые по своей фактуре сильно уступали тем, с кем соревновались.

— Албена и Максим реально делали феноменальные вещи. Мы до сих пор не можем некоторые из их поддержек повторить. Думаю, что чемпионами мира они стали как раз потому, что Алексей Юрьевич постоянно ломал голову: чем эти танцоры способны выделиться, за счёт чего могут смотреться более выигрышно, нежели соперники. В этом он, конечно, мастер.

— Сейчас свои фавориты у вас в танцах есть?

— Да, конечно. Мне очень нравятся Ирина Хавронина с Девидом Нарижиным. Нравится, как они растворяются в своих танцах. Есть даже легкая боязнь их потревожить в этот момент, потому что чувствуешь такое единение, за которым хочется наблюдать. Единственное, за что переживаю, чтобы Ира с Девидом не стали заложниками одного стиля. Чтобы они и дальше продолжали удивлять.

— А Пападакис с Сизероном вы не считаете заложниками одного стиля?

— В какой-то мере считаю. В этом плане идеальная танцевальная пара нашего времени — это, конечно, Тесса Виртью и Скотт Моир. Они всегда умудрялись быть разными.

— Год назад, когда вы ставили программу для Мишиной и Галямова, сказали в одном из интервью, что хотели добиться от этих фигуристов иного стиля и рады, что это начинает получаться. Рискую вас обидеть, но не увидела в прошлом сезоне больших изменений. В чем, на ваш взгляд, эти спортсмены продолжают меняться сейчас?

— Я помню, когда именно говорил об этом. Был летний период, мы находились на сборе в Сочи вместе с Ксенией Михеевой, пробовали на льду и в зале различные перестроения, взаимодействия, и как раз тогда я увидел, насколько Настя и Саша стилистически могут были другими. Просто потом, когда начался соревновательный сезон, на первый план вышло надежное исполнение элементов, и это в каком-то смысле потянуло за собой прежние навыки.

— Опытные тренеры любят говорить, что никакое дополнительное умение не бывает для спортсмена лишним. Рано или поздно ему обязательно найдётся место.

— Так и есть. Я и тогда в Сочи понимал, что всё наработанное рано или поздно обязательно «прорастёт» в других программах. Как это и начинает происходить у Насти с Сашей сейчас.

— Вы много лет работаете в тренерском штабе Тамары Москвиной. Можете объяснить, за счёт чего ей удаётся на протяжении столь длительного времени сохранять в себе тренерский азарт и столь невероятную заряженность на работу?

— Ответ совершенно прост. Тамара Николаевна — гений. И в профессиональном плане, и в человеческом.

— А если попробовать расшифровать это понятие?

— Она очень дисциплинированна внутренне, очень требовательна и всегда добивается своего. Это касается любого замечания или просьбы, любой поправки, любой мелочи. С какими-то идеями Москвиной могут не соглашаться спортсмены, уверенные в том, что это никогда не получится, да и мы, молодые специалисты, тоже можем иногда ерепениться. Но Тамара Николаевна всё равно сделает то, что хочет. Неважно, насколько это тяжело, сколько времени займёт. Это очень сильная черта.

— Москвина как-то призналась мне, что смотрит по возможности все выпуски «Ледникового периода».

— Мне она об этом не говорила, но не удивлён. Для того, чтобы сделать на льду что-то красивое и интересное, не обязательно искать что-то сложное. Это может быть что-то совершенно простое, но оно всех зацепит так, что «вау!». Таких находок в «Ледниковом периоде» встречается немало. Я вам больше скажу: Тамара Николаевна смотрит вообще все соревнования. Иностранные, взрослые, детские, всевозможные шоу. Она абсолютный фанат своего дела. Когда думаю об этом, мне даже становится немножко стыдно. Она посмотрела, а я не посмотрел. Она придумала, а я нет.

— Отработав в тренерской профессии почти 10 лет, вы понимаете, почему в своё время у вас не сложилось, как у спортсмена?

— Я прекрасно понимаю, что в спорте был совершеннейшим дураком.

— Иначе говоря, сегодняшние знания, да мне бы тогдашнему?

— А, знаете, я бы не хотел возвращаться в прошлое. Мне нравится мое настоящее. Вообще считаю, что всё в моей жизни случилось вовремя. Я вовремя закончил свою спортивную карьеру, вовремя начал вести тренерскую деятельность. Мне она ближе, к тому же очень нравится. Что касается прошлого, мне кажется, мы с моей партнершей, Евгенией Косыгиной еще за год до того, как закончили кататься, внутренне перегорели. Женя захотела уйти в другую жизнь. Я, может быть, и катался бы, но не люблю менять партнерш, коллег. В этом плане я достаточно верный человек, хотя тут речь даже не про верность. Я не хотел заново с кем-то скатываться. Плюс, зная свой вид спорта — танцы на льду, понимал, что один из партнеров должен быть финансово состоятельным. Я не из этого числа. А висеть у кого-то на шее или искать дополнительный заработок после тренировок тоже не хотел.

— Но наверняка ведь приходилось хотя бы в начале карьеры искать подработку на стороне?

— Было такое. Пара лет выдалась очень тяжелой в финансовом плане.

— Самый экзотический способ, которым вы зарабатывали деньги?

— Одно время даже раздавал листовки на улице. Что поделать, заработка в виде подкаток совсем не было, мама у меня одна в другом городе, поэтому приходилось как-то выкручиваться. Но опять же, я ни о чем не жалею и даже благодарен, что жизнь дала мне возможность понять, как непросто иногда добываются деньги. Спортсменам своим тоже стараюсь говорить: радуйтесь, когда находитесь на катке, потому что это тот самый момент счастья, когда у вас есть возможность не просто заниматься тем, что нравится, но куда-то выбиться, стать популярными и успешными. Многие ведь даже не подозревают, что в жизни что-то может быть хуже и тяжелее, чем прокат произвольной.