Фото © Владимир Песня Михаил Коляда

Бронзовый призер прошлогоднего чемпионата мира рассказал в интервью специальному корреспонденту РИА Новости Елене Вайцеховской  о своей подготовке к сезону в Швейцарии и США, пообещал, что отсутствие в программе четверного лутца – это временное явление и объяснил, почему не расстроился после не слишком удачного проката на мировом первенстве в Милане.

— После вашего первого прошлогоднего опыта летней работы со Стефаном Ламбьелем, вы, знаю, намеревались поехать к нему на более длительный срок. Почему не получилось?

— Потому что летом мы планировали поехать не только в Шампери к Стефану, но и к Рафаэлю Арутюняну в США. Плюс, у меня ещё не была защищена магистерская диссертация. В прошлом году я ездил в Швейцарию с нашим хореографом Ольгой Клюшниченко, в этом мы поехали бригадой – с моим тренером Валентиной Чеботарёвой и Станиславой Константиновой. В этом же составе были у Арутюняна. Валентине Михайловне очень хотелось посмотреть, как работают эти специалисты, я же был этому только рад. Не может даже самый гениальный специалист знать всего. Постоянно надо учиться, где-то что-то подсматривать, что-то для себя отмечать.

— В своё время Юлия Липницкая призналась, что была в шоке от работы со Стефаном, от того, как стремительно он импровизирует на льду. 

— Это да, есть такие моменты. Но, поскольку я с ним уже работаю второй раз, то был готов к такому стилю работы. Это очень интересно на самом деле. Потому что когда пытаешься запомнить, что и как Ламбьель показывает, зная, что второй раз он может повторить все показанные шаги совершенно иначе, это реально очень хорошо развивает память. Но с Юлей я согласен полностью. Когда Стефан делает «дорожку», это отдельный аттракцион.

— Насколько удобны поставленые им программы?

— Какие-то вещи приходится довольно долго вкатывать. Иногда Стефан сам предупреждает, что какие-то связки будут поначалу неудобными.  Главное, что он не пытается подогнать всех под себя. И ставит все движения так, чтобы было и удобно, и красиво, и максимально выигрышно смотрелось со стороны. Ламбьель сначала всегда делает макет. Потом раскидывает основные элементы — прыжки, вращения. И только потом начинает все это соединять, окутывать шагами, чтобы программа не только смотрелась, но и «катилась». Работать с Ламбьелем очень удобно даже в силу того, что он всегда рядом на коньках.

—- Чеботарёва работает без коньков?

— Сейчас уже да. Когда я совсем помладше был, она ещё выходила на лед. Я помню, даже как-то лезвия ставил на её ботинки.  Себе ставил, ну и ей заодно.

— В какой момент у вас появилась идея поехать к Арутюняну?

— После Олимпийских игр. Он сам это предложил.

— Вам, или вашему тренеру?

— Мне. В один из дней мы возвращались с катка в одном автобусе, вот он и предложил. И я с радостью сразу же согласился. Валентина Михайловна тоже сказала, что это хорошая идея, вот мы и поехали. Говорят, что неизвестность пугает, но у меня не было такого чувства. Наоборот, было очень интересно посмотреть, как фигуристы в Америке работают, как живут, как отдыхают. То есть, ну, вот всё, буквально. Понимаю, что за две недели прочувствовать всё это очень сложно, но думаю, у меня немножко получилось.

— Что оставило самые сильные впечатления?

— Выстрелы на улице, когда вечером засыпал. Мы жили в мотеле в мексиканском городке, вот там как-то и начали стрелять. Наутро даже полиция приезжала.

— Жильё вы искали самостоятельно?

— Да. Сначала хотели снять дом, чтобы в нём было три спальни, но таких вариантов не нашли. Поэтому пришлось жить в мотеле. Более дорогое жилье нам было просто не по карману.

— Арутюнян, знаю, остался очень доволен работой с вами. А что скажете вы?

— Мне тоже всё очень понравилось. В основном мы работали над прыжками. Меняли заходы на прыжки, да и вообще подход к тренировкам в целом. 

— А более конкретно?

— Мы очень тщательно работали над шагами. Внешне эти изменения были совсем небольшими, но они позволяли добиться другой траектории полета, другого ускорения, другого выезда. Очень подробно разбирали четверной лутц, который я прыгнул в прошлом сезоне в соревнованиях всего два раза — на турнире в Братиславе и на этапе Гран-при в Китае. В общих словах, ошибка заключалась в том, что у меня было не совсем верное направление прыжка. Зрительно все вроде бы получалось хорошо. А, поскольку четверной лутц — это достаточно мощный элемент, мне просто порой не хватало физических сил, чтобы из него выехать. Самое обидное, что всё это я начинал понимать уже в процессе захода. Как у нас говорят, когда едешь на прыжок, должен видеть выезд. А я выезда не видел. Вот и приземлялся, как придется. Либо на две ноги, либо в перепрыжку, либо вообще на пятую точку.

— Четверной лутц вы, тем не менее, сейчас в программу не вставляете.

— Пока нет.

— Но планируете?

— Да, обязательно. Сейчас моя первостепенная задача — показать программу, получить за неё высокие баллы. С теми изменениями, которые произошли в правилах падать стало очень невыгодно. А вот при хорошем исполнении тройных прыжков, можно подниматься достаточно высоко. В этом сезоне, думаю, многие одиночники пойдут на некоторое облегчение своих программ, чтобы сделать упор на вторую оценку.

— Как показывает практика, вторая оценка в одиночном катании всегда довольно тесно связана с первой. Если фигурист катается без четверных прыжков, не уверена, что судьи отнесутся к этому лояльно.

— О полном отказе от четверных прыжков речь не идет. Просто пока я буду кататься без лутца. Сальхов тоже пока под вопросом, но мы активно пытаемся подружиться. А четверной тулуп я буду делать как в короткой программе, так и в произвольной. Уже на прокатах. Пока мы были в Америке, я в основном прыгал тройные. Напрыгивал их до такого состояния, чтобы вообще перестать думать над заходами, довести их до автоматизма. И только потом приниматься за четверные прыжки.

— Другими словами, ваша задача на прокатах сводится к тому, чтобы показать не сложность, а программу в целом.

— Да. Показать программы, показать хорошие «дорожки», вращения. Попробовать себя на публике, почувствовать себя в костюме. Это будет мой первый прокат в соревновательных костюмах.

— Пока вы тренировались в Америке, с Натаном Ченом общались?

— Чуть-чуть, насколько это позволял мой неандертальский английский. Я больше наблюдал за ним. Натан вообще нравится мне, как фигурист. Он очень хороший человек. Очень общительный, добрый.

— Откуда вы это знаете, если не говорите по-английски?

— Мы ведь довольно часто выступали на одних и тех же соревнованиях. Какие-то вещи я замечал со стороны, да и потом у каждого человека есть своё биополе. От Чена всегда исходит позитив, с ним комфортно находиться рядом.

— По словам Арутюняна, Натан с детства был повернут на четверных прыжках — у него даже конфликт с тренером был на этой почве.

— На тренировках Чен действительно много прыгает. Но меня гораздо сильнее поразило другое. То, что он выходит на тренировку, чтобы ловить кайф.

— А как можно ловить кайф, когда ты прыгаешь такое количество четверных?

— Во-о-от. В этом и есть главный вопрос. Для меня было очень хорошим опытом покататься рядом и посмотреть, как человек работает. Чен реально кайфует от всего, что он делает. Вот, прямо на все сто. Даже если у него что-то не получается, он, грубо говоря, перешагивает через всё это и идет дальше. А у нас и, в частности, у меня, всё всегда было иначе. Если что-то не получается, я начинаю расстраиваться, сам себя в эту психологическую яму закапываю.  

Ещё я думал о том, что Рафаэль Владимирович сумел вокруг себя прекрасную команду и очень работоспособную атмосферу — именно в плане тренировок. Нет такого, что устал — и работа закончена. Откуда-то берутся дополнительные силы, и ты идешь, и делаешь ещё, ещё, ещё. На следующей тренировке выходишь на лед, в начале вроде бы чувствуешь усталость, но раскатываешься, распрыгиваешься – и всё по новой. Постоянно на волне, как на сёрфинге – не катишь, а словно паришь надо льдом.

— Сколько часов льда у вас было в день?

— Три тренировки по часу каждая. Были занятия в зале, занятия хореографией, ОФП. Но я после льда, бывало, только растяжку делал.

— Вы тренировались в Америке в режиме почасовой оплаты?

— Да. В Америке  вообще все тренируются, насколько позволяет кошелёк. К счастью, нашей группе очень сильно помогла в этом отношении и питерская федерация фигурного катания, и ФФККР.

— В России спортсмены, как правило, вообще не думают о том, что тренировка чего-то стоит. Когда понимаешь, что каждое занятие оплачено совершенно конкретными деньгами, это заставляет менять отношение к работе?

— Честно говоря, сам не думал об этом. Я прост о никогда не был в шкуре тех людей, которые вытаскивают деньги из собственного кармана. Но могу сказать точно: когда ты постоянно находишься в окружении тех, кто платит определенную сумму за какое-то конкретное время работы на льду, когда видишь, как люди работают, невольно начинаешь испытывать примерно похожее состояние. Понятно, что на любом катке всегда есть такие, кто приходит просто покататься, не гоняясь ни за каким результатом. Но есть и те, кто прямо вгрызается в работу, точно зная, чего они хотят. Это всегда очень хорошо видно со стороны.

— Если бы за работу с Ламбьелем и Арутюняном вам пришлось бы платить из собственного кармана, вы бы поехали к этим специалистам?

— Да. На такую работу никаких денег не жалко.  

— Мы плавно подошли к самой болезненной для вас теме — короткой программе командного турнира на Олимпийских играх в Пхенчхане.

— Это реально ужасно вспоминать до сих пор. Знаете, после того проката у меня было ощущение, словно я стою у стенки, вижу, как наяву, перед собой собственную проекцию, и эта проекция в упор расстреливает меня из пулемета. Целые сутки после того проката я не хотел ни есть, ни спать, ни кого-то видеть. Пришел в свою комнату в олимпийской деревне, лег на кровать, лежал, и вообще, ни о чем не думал. Только о том, что все плохо.

Для меня те переживания стали колоссальным потрясением. До приезда в Пхенчхан я думал, что примерно поимаю, что такое Олимпийские игры, но даже не подозревал, каково это, на самом деле. До какой степени на спортсмена давит ощущение ответственности за результат. Понял, что самое важное на Играх — научиться не поддаваться такому давлению.

— Я очень долго пыталась понять в Пхенчхане, почему, катаясь после того, как все основные соперники допустили грубейшие ошибки, вы не пошли на то, чтобы  до предела облегчить свою короткую программу? Почему не выбросили из нее четверной лутц, четверной тулуп — ведь даже с тройными прыжками имели превосходный шанс закончить прокат если с лучшим результатом, то впереди Патрика Чана и Натана Чена. Нашла только одно объяснение. Что вас до такой степени психологически заклинило, что способность принимать решения просто ушла.

— Что-то похожее действительно со мной происходило.

— Как  выходили из этого состояния?

— Очень сильно помогли друзья, родственники, близкие люди. После того, как первый шок прошел, весь следующий день я тупо сидел за телефоном. Звонили мне, звонил я сам. Так тяжело мне еще не было ни разу в жизни. Физически я даже не устал. Но морально был совершенно убит, пережил сильнейшую эмоциональную встряску. Не дай Бог кому-то пережить похожее, никому не пожелаю.

— Я читала ваши интервью после чемпионата мира и была, честно говоря, удивлена вашим отношением как к личному результату на Олимпиаде, где вы остались восьмым, так и к бронзе, завоеванной в Милане – при том, что у вас были все шансы выиграть этот турнир. Складывалось впечатление некоего наплевательства: мол, могло быть и лучше, но все равно здорово. Все классно, все понравилось. Вы действительно так воспринимали свои результаты?

— Наверное, дело в том, что переживания по поводу командного турнира в Пхенчхане были настолько мощные, что у меня просто не осталось никаких эмоциональных сил. Всё остальное — и личный олимпийский турнир, и чемпионат мира — я воспринимал достаточно заторможено: как получилось — так и получилось.

— Для своей произвольной программы вы взяли тему Тореадора из «Кармен» и оказались, нас колько знаю, не единственным.

— Да. Мы с Максимом Ковтуном уже посмеялись над этой темой, когда встретились в Новогорске. «Кармен» еще ведь и у Алины Загитовой. Пора отдельный клуб открывать.

— Не смущает, что кататься в одних и тех же соревнованиях придется под одну музыку?

— Наоборот, очень интересно. Когда два человека катаются под одну музыку, всегда интересно сравнить: кто как представляет своё видение произведения, передает своё ощущение музыки, свои эмоции. И тут уже остается выбор за судьями, кому что больше понравилось.  

— По поводу собственного результата в этом сезоне вы загадываете?

— Ничего не загадываю. Мне вообще не свойственно планировать свою жизнь больше, чем на один сезон вперед. Определенные планы есть, я, разумеется, думаю о том, как их осуществить, как решить какие-то возникающие вопросы. Но не более того. Стараюсь жить тем моментом, который происходит здесь и сейчас. И не думать о том, что было и что будет. В этом плане я начал относиться к очень многим вещам в своей жизни, не только спортивной, немножко по-другому, чем раньше. Понятно, что это длительный процесс. Нельзя, грубо говоря, лечь спать одним человеком, а проснуться другим. Так только в фильмах бывает. Но процесс идёт, и, думаю, идёт нормально.

— Совсем недавно вы считались совсем юным фигуристом, у которого всё впереди.  Как вы относитесь к себе в этом плане сейчас? Не появилось ощущение того, что с каждым годом вы становитесь старше, и, возможно, остается все меньше и меньше времени на то, чтобы реализовать себя в спорте?

— Очень надеюсь, что буду кататься долго. До тех пор, пока здоровья хватит. В этом случае получается, что все лучшее действительно впереди. А дальше — как в песне поется: «Вся жизнь впереди, надейся и жди».

2018 год

• Наверх
• Вернуться к оглавлению раздела