Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Взять интервью у этого специалиста я хотела с тех самых пор, как Елена Буянова сказала об Аделине Сотниковой: «У нее за все годы выступлений не случилось ни одной серьёзной травмы. И всё это — благодаря нашему тренеру по ОФП».

Правда, когда я ретранслировала фразу Евгении, она удивилась:

— Сама я так, наверное, не сказала бы. У Аделины спина болела сильно. Но каких-то серьёзных травм действительно не случалось, это правда. Вообще в плане работы Сотникова была настоящей звездой. И скоростная, и выносливая от Бога, и трудолюбие невероятное. Она всегда в этом плане была заряжена. Любую нагрузку выполняла со всеми мальчиками наравне. Парни должны были сильно попыхтеть, чтобы ее обогнать.

— Легендарный гимнастический тренер Леонид Аркаев в своё время любил повторять: если травма случается – это почти всегда вина тренера.

— В целом он прав. Когда я сама только начала работать в фигурном катании и впервые поехала на летний сбор в Бетту, там тренировалась вся тогдашняя юниорская элита: 16-ти летний Максим Траньков, совсем маленький Артур Гачинский. Первое, что мне бросилось в глаза — перекошенные спины. Почему — понятно: все приземления идут на одну ногу, соответственно нагрузка ложится на позвоночник. А устойчивость у всех разная. Если человеку от рождения дан спринт, значит, быстрые мышцы могут убивать связки. Дана выносливость — значит, где-то хромают спринтерские качества. У большинства спортсменов все время страдают мышцы-стабилизаторы. Это прежде всего слабая стопа.

— Как раз поэтому Станислав Жук всегда заставлял своих спортсменов бегать на летних сборах по песку, укрепляя голеностопы.

— В коньках стопа вообще ведь не работает. Почти у всех фигуристов, с которыми мне приходилось иметь дело, плоскостопие. Это болезнь, которая не лечится, но процесс можно затормозить определённой работой. Если этого не делать, стопа уплощается ещё сильнее, перестаёт амортизировать. Соответственно, нагрузка начинает бить в колено, в тазобедренные суставы, дальше летит спина и всё остальное. Человеческий организм — он, как искусственная елка, всё разбирается на составные части. Поэтому моя работа направлена на все сразу: связки, мышцы-стабилизаторы, укрепление стопы. Нет быстрой координации — занимаемся координацией. Нет выносливости — бьемся с развитием выносливости. Безусловно, все великие фигуристы прирождённые прыгуны и спринтеры. Но любые качества надо укреплять, тем более что в фигурное катание дети приходят в нежном возрасте. Мышцам по мере роста свойственно сразу набирать силу, а вот связки за мышцами не успевают, начинают страдать.

— С этой проблемой ещё в советские времена сталкивались гимнасты, когда начали экспериментировать с белковыми добавками. Мышцы усиленно пошли в рост и выяснилось, что связки их просто не держат.

— Так связки вообще не заточены на такую нагрузку. Их можно подготовить только монотонным, тупым количеством повторений. Закачивать, закачивать, закачивать. Чтобы стопа никуда не улетела, чтобы тазобедренный сустав остался «живым». Сколько смотрю на фигуристов, столько ужасаюсь: тазобедренный сустав берет на себя огромную нагрузку, но его не закачивают. Кто выжил, тот выжил.

— Недопонимания с тренерами на этой почве случались?

— Скорее, наоборот, всё понимают, что это нужно. Понятно, что в той же Бетте поначалу все спортсмены каменные ходили — упражнения-то новые. Моей задачей на том этапе было показать людям, какая мышца за какую связку отвечает. Какая в данный момент работает, какая нет. Например, передняя поверхность бедра у фигуристов всегда сильная. Но задняя слабая. Если её регулярно не подкачивать, начнутся постоянные проблемы с коленями. Слабый плечевой пояс — тоже беда вида спорта. Долгое время считалось, что сильный «верх» нужен только мужчинам-парникам, чтобы поднимать партнёршу, но и одиночникам, при слабой спине, деваться некуда. Поэтому всегда говорю спортсменам: спина должна быть прямая и жёсткая, как крышка рояля. Если она гуляет, вы уже не выедете с прыжка, потеряете равновесие.

— В парном катании, как, собственно, и в танцах на льду, долгое время бытовала точка зрения, что поддержка — это работа партнера. Понимание того, что девочка должна работать не менее активно, пришло только в последние годы.

— Потому что резко выросла сложность. Иногда вообще не понять, за счет чего человек держится наверху в той или иной позиции. Я своего ребенка точно побоялась бы в пары отдать.

— Знаю, что в прошлом году вы довольно активно сотрудничали с дуэтами Тамары Москвиной. Это была инициатива тренера?

— Мы просто вместе оказались на сборах в Сочи, и я работала со всеми желающими. В том числе и с теми, кто когда-то занимался со мной в Бетте. Некоторые из тех ребят уже сами стали тренерами, и мне приятно видеть, что мои занятия с ними не прошли зря. К сожалению, в фигурном катании до сих пор нет такой должности — тренер по ОФП. Поэтому и работа идёт урывками. Считается, что для работы на постоянной основе подобный специалист не нужен.

— Меня, кстати, всегда удивлял тот факт, что подавляющее большинство тренеров по ОФП — это бывшие легкоатлеты.

— Ну так не случайно же говорят, что легкая атлетика — королева спорта. У тех же пловцов, при всей красивости их фигур и мягкости движений, стопы абсолютно нерабочие. А нерабочей стопа может быть разве что в шахматах. В том же футболе или волейболе без неё беда.

— Я бы сказала, что в футболе другая беда — отсутствие желания работать. Наверное, не случайно ни один тренер по ОФП, пришедший из легкой атлетики, в этом виде спорта долго не живет.

— К сожалению, во многих дорогих клубах, если нет жесткой руки основного тренера, футболисты руководят всем процессом. Сами решают, что им надо, что не надо. Зачем пахать на тренировках, если можно и без этого хорошо заработать?

— А вы с футболом соприкасались?
— У меня дети в футболе, да и многие коллеги работали в этом виде спорта. Поэтому я много чего насмотрелась, и наслушалась со всех сторон. У нас был шестовик из Ярославля Евгений Бондаренко, который тренировал нашу первую чемпионку мира Светлану Феофанову. Потом он в «Рубине» работал долгое время. И тоже в какой-то момент начались трения: устаем, зачем нам всё это надо?

Вообще со временем поняла: спортсмена не так просто убедить в правильности той или иной работы, если он сам не склонен всё осмысливать, смотреть на других, подтягивать какие-то собственные слабые стороны. Помню, когда перед Играми в Сочи увидела, как разминается Женя Плющенко, была в шоке. Он делал такую профессиональную хореографию, такое ОФП, которое многим и не снилось.

— Перед Играми в Турине Плющенко вместо разминки в основном играл в футбол.

— Такое да, тоже было. Все проблемы, что у Евгения были со спиной, на мой взгляд, брали начало от тех самых разминок с мячиком. Которые вообще ничего не дают спортсмену. Но это ведь начинаешь понимать только с возрастом. Сейчас же такие времена, когда никто не даст спортсмену дожить до 30-ти лет, никто не станет его поддерживать, ждать, когда человек переживёт какой-то трудный период. Не могу сказать, что это мне нравится. Почему в своё время в лёгкой атлетике состоялась двукратная олимпийская чемпионка Светлана Мастеркова?

— Наверное, потому, что в наиболее тяжёлый момент карьеры с ней, как с маленьким ребёнком, продолжала возиться тренер — Светлана Стыркина?

— Да. Никто Мастеркову не душил, не подгонял, когда она восстанавливалась после рождения ребёнка, тренировалась с большим лишним весом, вообще никак не форсируя подготовку. Понятно, что во многом звезды совпали, человек оказался в нужном месте в нужное время. А если бы ее сразу из спорта выгнали?

— Когда Сотникова закончила кататься, у вас было чувство сожаления?

— Очень большое. Аделина ведь почти сразу ушла из ЦСКА к Плющенко, и у нее тогда, как понимаю, были уже другие мысли. Конечно, она устала. Конечно, олимпийская победа требует очень больших усилий, отречения вообще от всего. Да и чисто психологически понять можно: человек добился в спорте всего, о чём мечтал. Может быть, ей уже не надо было это всё. Юля Липницкая еще раньше выпала из обоймы. А ведь в Сочи всем казалось, что эта девочка в фигурном катании надолго.

— Липницкая, собственно, первой столкнулась с тем, что мы сейчас повсеместно наблюдаем в женском одиночном катании: стоит чуть-чуть сбавить обороты – и ты никто.

— Самое обидное, что это происходит в буквальном смысле сразу. Дверь закрыли — и всё. Наверное, у нас просто слишком много талантливых спортсменов.

— Поэтому их не жалко?

— Тренеру по фигурному катанию надо, чтобы были коньки лед. Что нужно вам, чтобы проводить полноценные тренировки по ОФП? Можно ли, например, обойтись без тренажёрного зала?

— Я как раз меньше всего люблю тренажерные залы. Там в большей степени идёт подкачка мышц, а не связок. Да и тот же бег по дорожке не сравнится по эффективности с кроссом, когда ты бежишь по земле, работая с собственным весом. Но в целом, считаю, нет незаменимых упражнений. Понятно, что в той же Италии, где бегать приходилось в основном по асфальту, мы не могли себе позволить такую же нагрузку, как на мягком грунте в Прибалтике, под соснами, по берегу моря. Приходилось тренировать и на теннисном корте, и в малюсеньком зале. Главное понимать, что основная работа у фигуриста — она на льду. Если ты в зале чрезмерно загрузил человека, у него может просто не оказаться сил переварить нагрузку. Фигуристов вообще нельзя готовить по общей программе, как мне кажется — они для этого слишком разные. Хотя, конечно, есть общие правила. В идеале у всех должны быть прокачаны все звенья тела. И, естественно, надо постоянно следить за тем, чтобы не уходила скорость.

— По словам Буяновой, наиболее сложные условия, с которыми пришлось столкнуться, оказались на сборе в Андорре.

— Ну это такая страна, где, как выяснилось, нет ни одного ровного места. Причём абсолютно буквально. Всё закатано в асфальт, по которому нельзя бежать, потому что это не просто дорога, а дорога на Францию. Вместо кроссов мы ходили в походы по окрестным холмам — одна из местных русскоговорящих жительниц показала нам, где можно ходить, не нарушая ничьих владений. Зарядку делали на одной детской площадке, ОФП на другой. Я люблю упражнения с резиной, всегда вожу с собой разные амортизаторы, которые помогают даже на крошечном пространстве отрабатывать соскоки, отскоки, закачивать колени, стопы.

— Почему нельзя было всё это делать на катке?

— Там был только лед плюс узенькая полоска голого пола вокруг. Да и зачем? Фигуристы и так всю жизнь проводят под крышей. Оздоравливающий эффект по-любому на улице выше. Где-то даже читала, что самое чистое помещение всегда грязнее, чем улица. Фон идет от краски, от ДСП, от каких-то других материалов. Поэтому я всегда была сторонницей того, чтобы работать на свежем воздухе.

— В Курмайоре мы с вами познакомились как раз на лужайке возле катка. Но и её вам приходилось делить с местными коровами.

— О, да. Один раз все эти коровы побежали прямо на нас. Хорошо, дети у нас быстрые, успели ретироваться. Оказалось, где-то там за лужайкой была вода, и коровы бежали напиться. Я тогда очень испугалась. Но это опять к тому же, что в моей работе не бывает незаменимых упражнений и неподходящих условий.

— Условно говоря, если человек попадает в карцер, то спустя 15 суток он способен выйти оттуда без потери физических качеств?

— Ну так все наши великие революционеры занимались физической культурой в карцерах. А как восстанавливаются после тяжёлых травм спортсмены в больницах? Точно так же. Если человек совсем уж нетерпёжник, когда речь идёт о работе на выносливость, можно давать переменку: быстро – медленно, быстро – медленно. Все равно развивается выносливость. Просто она не требует износа всего организма. Тем более, у спринтерских натур.

— Много раз убеждалась, что у стайеров и спринтеров настолько по-разному устроена голова, что они даже на сборах не могут жить в одном номере.

— Абсолютно верно. Разные мышцы, разная логика, разная реакция. Я сама спринтер. Даже выигрывала первенство СССР по старшему возрасту. Но даже сейчас, как тренер, не понимаю, как люди бегают марафон. Как вообще можно бежать дистанцию 42 километра, преололевая в среднем один километр за три минуты? А у стайеров голова заточена на всё это.

— Когда вы видите спортсмена впервые, как определяете, где именно у него слабое место?

— Даю комплекс упражнений в ходе нескольких тренировок. Отслеживаю скорость, смотрю, насколько сильный у человека пресс, спина. В основном, естественно, обращаю внимание на стопы. Это вообще на раз проверяется.

— Каким образом?

— Есть простое упражнение: встать босиком на пол и попробовать двигаться за счет одновременной работы пальцев ног. Если у ребёнка плоскостопие, он просто останется на месте. У кого нормальная стопа — те ползут, как гусенички. Но такое можно увидеть не так часто. Поэтому первым делом мы начинаем укреплять стопу. Это главный показатель того, как у человека работают связки.

Вообще проблем в работе с фигуристами хватает. У кого-то таз не раскрывается, у кого-то гибкости нету. Кто-то прыгучий, как черт, а вращаться не может. Если бы я сама была фигуристкой, наверное, тоже прыгала куда-нибудь под потолок. Но с вестибуляркой мне всегда было тяжело. Один оборот вокруг своей оси — и я перестаю понимать, где нахожусь. Хотя занималась в своё время балетом, спортивной гимнастикой. Только потом ушла в легкую атлетику.

— Много лет назад я услышала от одного вашего коллеги, что четверной, и даже пятерной прыжок — это всего лишь вопрос подготовки мышц. И он это говорил таким обыденным тоном…

— Всё правильно, я тоже с этим согласна. Просто подготовка мышц — не единственный компонент. Должен быть очень хороший вестибулярный аппарат. Взять даже Марка Кондратюка, который занимается у меня с детства. Кто бы вообще мог подумать, что парень дойдёт до таких высот? Он всегда был шустрым, быстрым, выносливым. Но я никогда даже предположить не могла, что можно быть таким сильным и бесстрашным внутренне.

В какой-то степени Марку повезло: у него, в отличие от того же Саши Самарина, не случалось такого, чтобы за лето на 10 сантиметров вырасти, и связки разлетелись. Но когда речь идёт о четверных прыжках, это банально страшно. Надо быть уверенным, что ты не только скрутишь все обороты, но и приземлишься, не убившись.

— Насколько, на ваш взгляд, может быть опасной та ранняя специализация, которая сейчас наблюдается как в женском, так и в мужском одиночном катании?

— По мне, она очень опасна. Особенно для длинноногих и резко растущих людей. Когда у ребёнка начинается рост, надо быть крайне осторожным с нагрузкой.

— То есть, травма, подобная той, что получила Дарья Усачева (отрыв связки в зоне роста бедренной кости — RT) — не трагическая случайность?

— Это именно провокация резкого роста. Голова помнит, а мышцы не готовы. Ты вроде бы делаешь всё как надо, а должной подготовки, этой подстилочки, способной смягчить удар нагрузки на организм, и нет. Поэтому вся эта погоня за высокими прыжками, высокой сложностью, мне тревожна, честно говоря. Особенно если тренер не готовит людей к подобным нагрузкам. Или готовит их неправильно.

— Что вы имеете в виду?

— Бывает много перегибов. Например, проводит спортсмен две ледовые тренировки, а вечером у него семикилометровый кросс. Каждый день. По стадиону. Тренер сам бегает, ему интересно, но зачем это спортсмену, которому на следующий день нужно свежим прийти на тренировку и прыгать? Вот этого я не понимаю. Но это мое личное мнение.

— Татьяна Максимовна Петрухина, которая при своей жизни считалась одним из самых выдающихся тренеров в прыжках в воду, однажды сказала: «Большими спортсменами становятся либо очень умные люди, либо абсолютно недалёкие».

— Вы знаете, она права. Для человека, который не слишком приучен думать, спорт — это своего рода армия. Сказано делать 102 шага — ты делаешь, вообще не сомневаясь, правильно это, или нет. Умный всё пропускает через себя, начинает анализировать: зачем мне это надо? И надо ли. Если такой спортсмен внутренне соглашается с тренером, полностью ему доверяет, как та же Ира Привалова в лёгкой атлетике, получается выдающийся результат. Но такое встречается редко.

— Получается, ученик-робот, это счастье для тренера?

— Мне кажется, да. Умным свойственно себя накручивать. Не так давно читала о том, как известный австрийский писатель Стефан Цвейг, которому на момент начала Великой отечественной войны было немногим за 60, а его жене 30, решил, что они не вынесут того, что происходит в мире. И оба решили уйти из жизни, приняв яд. А надо было потерпеть всего ничего, каких-то несколько лет. Это я к тому, что, если умный что-то вобьет себе в голову, становится очень тяжело из его башки всё это вынуть.

— Помню, увидела в ЦСКА выставку картин Марка Кондратюка, и как раз подумала: сколько же странного у этого парня в голове намешано. При том, что на льду Марк совершенно классный.

— Он классный, добрый, зажигалочка такая. Помню, когда еще совсем маленьким был, на тренировки с бабушкой ездил, постоянно читал. Мне всегда интересно, что дети читают, поэтому однажды я в книжку к Марку заглянула. Он читал Гомера.

— Обалдеть!

— Не то слово. Потом он стал читать Апулея. Потом Декарта, прочих древних философов. То есть, что-то особенное у него в голове уже тогда происходило.

— Очень разносторонним в плане интересов был в своё время и Денис Тен. И я видела у обоих совершенно чёткую связь между интеллектом и тем, что люди делают на льду.

— Денис всё-таки был не такой эпатажный. Самое яркое воспоминание от работы с ним — он постоянно смотрел чьи-то выступления. Каждый раз я думала: надо же, в свободное время все парни пошли мяч пинать, а он сидит, разбирает прокат за прокатом.

— Сами вы соревнования по фигурному катанию смотрите?

— Конечно. Мне всегда интересно наблюдать как люди справляются с собой. С обстановкой, с собственной психикой. Когда Сотникова выступала на Олимпиаде, я лежала перед телевизором, а кровать подо мной ходила ходуном. Думаю: Боже, откуда эта девочка берет силы, вот так выйти и спокойно катать программу? Я в этот момент не просто её зауважала, а подняла в своём сознании на немыслимую высоту. Это же надо было так собраться, откинуть всё что было, все пережитые унижения и откататься, как ни в сём не бывало. Всё ведь было сделано вопреки, а не благодаря. Мы потом ещё спорили с тренерами: у меня ещё до проката было ощущение, что Аделина сейчас всех порвёт.

— Мне кажется, это вообще свойство больших спортсменов: чем сложнее ситуация вокруг, тем лучше они выступают.

— Ну, да. Иначе человек просто никуда не прорвется. Не бывает в спорте так, что заранее знаешь весь расклад. Всегда найдётся какая-то внезапная проблема. Кто-то с температурой выступает. Кто-то с травмой, которая вообще несовместима со здравым смыслом. Сама, помню, выступала в Ереване в кубке России с травмой ноги. Меня один из ребят принес на старт, я всунула ноги в шиповки, пробежала 100 метров, после чего меня унесли. В финале повторилось всё то же самое: принесли, надела шиповки, пробежала, выиграла. Как бежала, не помню, но зато запомнила, что ходить вообще не могла — стопа просто висела. Да и сейчас иногда не понимаю, каким образом этот соревновательный адреналин любую боль перекрывает.

— Наверное, всё дело в том, что спортсмены – это другие люди?

— Тоже часто об этом думаю. Если вы не прожили эту жизнь, не рисковали, не выматывались на тренировках, не возрождались каждый день из пепла, не надо со стороны что-то советовать. Просто не надо — и всё. Знаете, я ведь сама, хоть и легкоатлетка, долгое время вообще не смотрела соревнования по спортивной ходьбе — мне казалось неинтересным два часа смотреть на то, как люди просто идут по дистанции. А потом увидела трансляцию Игр в Афинах с Денисом Нижегородцевым. Я плакала. Понятно, что когда-то, как все, смотрела фильм «Спорт, спорт, спорт», понимала, какое это жестокое дело, но когда всё происходит наяву, человек на твоих глазах теряет сознание, может каждую секунду сойти с дистанции, пойти в другую сторону, упасть, и ты не понимаешь, как он вообще продолжает держаться на ногах... Вот она — олимпийская медаль. Просто другая её сторона.

Взять тот же слалом, или лыжный фристайл. Иногда я даже не хочу смотреть соревнования. Потому что боюсь за людей.

— А за фигуристов не боитесь?

— Тоже боюсь. Вообще стараюсь в том же ЦСКА поменьше выходить на лёд. Потому что, когда вижу, что они там творят, мне хочется в зале их пожалеть. И понимаю, что моя жалость – никому она не нужна.