Фото © Андрей Симоненко на снимке Эдуард Плинер и Элене Гедеванишвили

Когда-то фамилия Плинер гремела в фигурном катании на всю страну и была таким же знаком качества тренерского искусства, как и блистательные имена коллег – Станислава Жука, Виктора Кудрявцева, Алексея Мишина. А потом он уехал в Америку – в крошечную деревушку Эктон Богсборо на Восточном побережье. Сказал, когда мы встретились там в 1997-м: «Знаете, я всю жизнь мечтал жить в глухой деревне, но чтобы рядом был каток. Похоже, моя мечта исполнилась...»

В этом году Плинер вернулся на большой лед с грузинской фигуристкой Элене Гедеванишвили, которая перешла к российскому тренеру от известнейшего канадского специалиста, обладателя двух серебряных олимпийских медалей в одиночном катании Брайана Орсера.

На мою просьбу об интервью в Оберстдорфе тренер отреагировал удивленно: «Неужели обо мне все еще помнят в России? Что могу сказать, приятно слышать...»

– Я до сих пор вспоминаю наш разговор в 1997-м про каток в деревне. За те годы, что вы живете в Америке, у вас не случалось внутренней психологической ломки от того, что пришлось спуститься с достаточно высокого профессионального уровня – на деревенский?

– Такая ломка произошла у меня совсем недавно. Я до сих пор счастлив, что живу в таком красивом месте как Эктон Богсборо, но очень тяжело сознавать, что вырастить спортсмена высокого уровня там совершенно невозможно. Вроде бы есть все условия: три катка под одной крышей, которые расположены совсем рядом, да и в Мальборо, которое находится ненамного дальше, и где перед Играми в Нагано тренировался Илья Кулик, таких катков шесть. Сейчас строят еще одну арену: катайся – не хочу. Но вот это «не хочу» присутствует, к сожалению, постоянно. Сейчас в Америке нет такого интереса к фигурному катанию, как было когда-то. Популярность вида спорта резко упала. При этом тренеров осталось очень много. Только у нас в клубе зарегистрировано 96 человек. Занимаются они в основном с китайскими детьми.

– В ваших краях есть китайское поселение?

– Огромное. Которое растет с каждым днем. В Эктон Богсборо есть даже общеобразовательная китайская школа. Более того, я проводил там несколько занятий и могу сказать, что маленькие дети невероятно способные. До того, как не становятся «бананами».

– Кем?

– Не я придумал. Такое выражение в ходу у самих китайцев. Оно означает, что человек остался китайцем снаружи, но уже стал американцем внутри.

Сам я до того, как совсем перестать выезжать, несколько раз ездил на крупные соревнования с не очень сильными спортсменками из Мексики, Тайваня, но тем не менее гордился тем, что из этого, не очень пригодного для высоких результатов «материала» мне, удалось что-то выкроить. Вывести спортсменов этих стран на международный уровень.

– Относительно тренерской работы бытуют две точки зрения. Одна сводится к тому, что специалист, который успешно работал на высоком уровне, ни в коем случае не должен опускаться до новичков. Потому что в этом случае он сразу начинает терять квалификацию. Приверженцы другой позиции считают, что работа с малоперспективными спортсменами развивает в тренере способность вытаскивать результат из любого материала. А что думаете на этот счет вы?

– Считаю, что тренер должен уметь работать на самых разных уровнях. Просто на нижнем ты уже не допускаешь ошибок, которые допускал когда-то. А к более высокому нужно просто постоянно себя готовить. В Америке, например, я поначалу столкнулся с тем, что в силу очень небольшого словарного запаса должен был находить для работы со спортсменом не слова, а упражнения. Такие, чтобы они «работали» на результат. Тот период очень много мне дал. И я знаю: все, что я делаю, будет работать на любом уровне.

– Но ведь не на такую работу вы рассчитывали, когда перебирались в США?

– Конечно нет. У меня была эйфория от ощущения, что я наконец-то попал в настоящую мекку фигурного катания, в страну, где всегда были самые лучшие одиночники в мире. Думал, что вот теперь-то я, с их финансовыми возможностями и своими знаниями фигурного катания и опытом... Но очень быстро столкнулся с теорией «торчащего гвоздя». Слышали про такую?

– Нет.

– Это означает, что если гвоздь торчит, по нему нужно немедленно ударить молотком – чтобы не высовывался, а был как все. В России, бывает, успешному тренеру начинают завидовать. А здесь это даже завистью не назовешь. Просто таков порядок.

– Каким образом вам дали это понять?

– Постоянно наказывали за какие-то проступки, не спускали ничего. Был случай, когда на тренировке столкнулись две девочки и одна из них лезвием своего конька проткнула другой паховую артерию. Представляете, да? Из ребенка во все стороны хлещет кровь, я сорвал с кого-то из тренеров ремень и перехватил девчонке ногу. Когда через 14 минут приехала скорая, врач первым делом спросил, показывая на ремень, кто это сделал. Все, как один испуганно показали на меня. В Америке ведь запрещено оказывать человеку какую бы то ни было первую помощь, если у тебя нет соответствующей лицензии. Врач подошел ко мне и сказал спасибо. Объяснил, что если бы не мои действия, девочка истекла бы кровью еще до приезда скорой. Потом мне написала благодарное письмо девочкина мама. Но это не помешало руководству катка вызвать меня на следующий день на ковер и устроить разбирательство.

Я одним из первых начал применять в тренировках катание с резиной. Запретили. Сказали, что это опасно, хотя сейчас так тренируются чуть ли не на всех американских катках. Точно так же запретили использование на льду чехлов: есть упражнение, когда во время прыжка чехол перекладывается из одной руки в другую – это помогает отработать правильное открытие. Тоже запретили, сказав, что если чехол случайно упадет на лед, и кто-то на него наедет, может случиться травма. На одном из тренерских семинаров очень известный в Америке тренер стал рассказывать, что есть американская техника, а есть русская, которая американцам не подходит. Я не выдержал, встал и сказал: техники в фигурном катании действительно есть разные – правильная и неправильная. А национальность здесь совершенно не при чем.

Дело вроде давнее, а тот тренер не здоровается со мной до сих пор.

– С чем была связана ломка, о которой вы сказали в начале разговора?

– Видимо, с возрастом. Хочется кому-то передать знания – не тащить же их за собой. Но это не всегда выходит. У нас на катке работает довольно много русских тренеров, и я вижу, что они ведут себя совсем не так, как когда-то вел себя я. Стараются с самого начала идти в ассистенты к тамошним специалистам, чтобы постоянно были ученики, а значит и заработок. И что получается? В одиночном катании мой ученик Саша Уряшев много лет растил Грейси Голд, а как только у нее появился результат, девочку забрал американский тренер. И такие ситуации возникают сплошь и рядом.

Что до меня, я всю жизнь был никудышным политиком. Да и спина в моем возрасте уже сгибается плохо. Принимать чужую веру тяжело, но и со своим уставом далеко не уйдешь. Приходится работать в тех условиях, которые тебе предлагают. Когда ко мне приехала Элене Гедеванишвили, она первое время плакала на тренировках. Потому что на льду кроме нее находилось двадцать спортсменов и 14 тренеров. Я согласился с ней работать сами, наверное, понимаете, почему.

– Вообще не понимаю, если честно.

– В свое время фигурное катание в Грузии начинал развивать как раз я. Было это 50 лет назад, юбилей празднуют как раз в этом октябре, и Гедеванишвили для меня – представительница именно той школы. Поэтому когда мне позвонила мама Элене, я сразу ответил согласием.

– Мне казалось, что от тренеров такого уровня, как Брайан Орсер, ученики просто так не уходят.

– Я тоже удивился. Но о причинах не спрашивал. Поинтересовался, как это принято в США, только одним: не осталось ли между Элене и Орсером каких-либо нерешенных финансовых вопросов. И когда услышал, что все улажено, тему для себя закрыл.

– Несмотря на то, что за последние несколько лет Гедеванишвили работала с самыми разными специалистами, базовые знания она получила, тренируясь в России. Это чувствуется?

– Конечно. Элене когда-то начинала кататься у моей грузинской ученицы Тамрико Джикии. Потом попала к Марине Селицкой, которая в свою очередь выросла у меня на катке Стадиона юных пионеров в Москве. А уж попав к Лене Водорезовой, Элене оказалась на высочайшем уровне фигурного катания. Другое дело, что потом им с Водорезовой пришлось не лучшим образом расстаться, но тут уж так сложились обстоятельства.

– Видимо, все маленькие страны имеют большие амбиции.

– Плохо, когда амбиции выливаются в никому не нужные войны. Вспомните уход от Орсера Юны Ким. Это ведь не было следствием разрыва между тренером и спортсменкой. Это был разрыв между тренером и мамой спортсменки. Несмотря на это Орсер никогда не окажется без учеников.

У меня другая ситуация: меня в Америке никто не знает. Каждый раз когда я выезжал с кем-то из учеников на международные соревнования, американцы поражались, что в других странах меня знают все. Но рекламировать себя я не умею.

– Не было желания перебраться из Эктон Богсборо куда-нибудь в более оживленное место?

– Было. Скажу даже, куда именно. Я мечтал попасть на Урал – под Екатеринбургом есть прекрасная база. Но переговоры ни к чему не привели. Потом пытался уехать в Белоруссию и тоже быстро почувствовал, что там нет никакой во мне заинтересованности.

– Почему в Белоруссию?

– Мне нравится создавать. Нравится работать с совсем маленькими детьми. Почему я получал такое большое удовольствие работая в Грузии? Да потому, что в плане фигурного катания там была нетронутая почва. Я приходил на каток, доставал ботинки, начинал прикручивать к ним лезвия, а дети меня спрашивали: тренер, колесики вы нам тоже прикрутите, чтобы можно было кататься?

А потом вдруг я услышал, что в России намерены заняться возвращением своих тренеров из-за рубежа. Это нас с Володей Ковалевым (Владимир Ковалев – чемпион мира 1977 и 1979 годов в одиночном катании. – Прим. Е.В.) так воодушевило... Тем более есть где жить, не нужно устраивать быт. Планы начали строить, письма писать. Написали очень влиятельной, как нам казалось, и уважаемой женщине – Ирине Рабер.

– И что?

– Даже ответа не получили. Я когда смотрю на маленьких российских девочек, меня трясет от зависти – в хорошем смысле этого слова. Всех этих девочек знаю, за всеми слежу. Был очень рад за Женю Медведеву, когда она выиграла два юниорских этапа «Гран-при»: ее ведь тоже тренирует моя ученица – Этери Тутберидзе. Когда обо всем этом думаю, очень остро воспринимаю собственную невостребованность. Могу признаться, что завидую тому же Виктору Кудрявцеву, который постоянно кого-то консультирует, проводит семинары.

С другой стороны, корить себя за то, что в свое время уехал, тоже не могу. Жить-то надо было? Да и слишком устал от постоянной борьбы с чиновниками федерации, которым постоянно приходилось что-то доказывать.

– Возможно, я затрону не очень приятную для вас тему, но что за конфликт случился между вами и Станиславом Жуком, с которым, знаю, вы много лет дружили? Вы же всегда, насколько помню, были в фигурном катании единомышленниками.

– У нас действительно всегда были очень теплые отношения со Стасом. Мы соперничали, когда катались в одиночниках, потом, когда я перебрался в Тбилиси, Стас неоднократно приезжал ко мне в гости с женой Ниной, словом, никогда между нами не было даже малейшего недопонимания. Но однажды я принял участие в одной очень нехорошей кампании, был такой грех.

– Когда подписали коллективное письмо против Жука в «Комсомольскую правду»?

– Да. В моем возрасте лукавить уже ни к чему: я тогда просто прогнулся под обстоятельства. Только приехал в Москву из Тбилиси, был, как тренер, просто никем. Надо было как-то пробиваться, устраиваться. А тут такие люди заслуженные письмо подписывают! Вот и я тоже поставил подпись, прекрасно понимая, что это – гнусно. Даже сказал тогда об этом вслух. Но несмотря на все это отношения с Жуком мне все-таки удалось восстановить. Когда Стас оказался не у дел и очень страдал из-за этого, мы вместе начали разрабатывать ту систему судейства, которая в ходу сейчас, хотя и в сильно извращенном виде. У меня до сих пор сохранились все наши записи.

– Почему сейчас вы считаете эту систему извращенной?

– Ее извратили второй оценкой – за компоненты. Поначалу вторая оценка сыграла положительную роль. Хотя даже тогда я не понимал, в чем разница между хореографией, интерпретацией и исполнением. Но сейчас, когда все научились выполнять предписанные правилами требования, вторая оценка стала просто инструментом для манипуляций.

Безусловным плюсом нашей со Стасом работы было то, что мы сумели разложить и классифицировать все элементы фигурного катания. Но что происходит сейчас? Целый ряд элементов вообще нельзя выполнять, потому что за это снижают оценку. Есть шесть прыжков. Но вы знаете, например, что в старой книге ISU которая была в ходу в 50-е годы, прыжков было описано гораздо больше? Например, тройной аксель с приземлением на ту же ногу. Или выполненный не с левой ноги, а с правой. С приземлением как на одну ногу, так и на другую. Вот и получается, что одних только акселей в фигурном катании существует четыре. Но если сделать прыжок не так, как его привыкли видеть судьи, оценку запросто могут снизить.

Когда мы с Элене Гедеванишвили ставили программы, я хотел было включить в дорожку шагов элемент, который условно называю «сумасшедший сальхов». Это одинарный сальхов, который выполняется почти без отрыва ото льда. Но Костя Костин, который работает у меня же на катке и является техническим специалистом, сказал, что делать этого категорически нельзя. Потому что в этом случае судьи засчитают элемент, как прыжок, а двойной аксель, который стоит в самом конце программы, окажется лишним и засчитан вообще не будет. Но какой это к черту прыжок? Это всего лишь поворот в воздухе. Подкруточка.

Вот эта заскорузлость восприятия так сильно обузила фигурное катание... Понятно, что судить стало легче. Но творчество выхолащивается. Периодически когда мы встречаемся с Алексеем Мишиным, я спрашиваю его: «Леша, почему ты молчишь? Ты – известный на весь мир тренер, к твоему мнению прислушиваются...»

– И что он отвечает?

– Что его задача – работать по существующим правилам. Но ведь это комформизм. Если человек на протяжении многих лет спит на продавленном матрасе, пристраиваясь между торчащими пружинами, рано или поздно он и сам станет кривым.

– Работая с Гедеванишвили, вы ставите перед ней какую-то конкретную задачу?

– Квалифицироваться на Олимпийские игры. Дальше этого пока не загадываю. Если бы вы знали, в каком виде она ко мне попала, не задавали бы такого вопроса. Я не хочу принизить работу тех, кто с работал с Гедеванишвили до меня. Все вложили в нее очень много сил. Но упустили, как мне кажется, то, чтобы увидеть в ней не только талантливую спортсменку, но и человека. Она все время чувствует себя очень одинокой – вот в чем проблема.

– Гедеванишвили тоже живет в ваших краях?

– Да. Переехала к нам в деревушку. Но тренируемся мы большей частью в Мальборо, несмотря на то, что там очень холодно. На нашем катке тренироваться невозможно – слишком много народа. В августе нам с Элене удалось поехать на сбор в Вейл. Вот там были совершенно сказочные условия: огромный и совершенно пустой лед, на котором мы дважды в день тренировались в полном одиночестве.

– Кто все это оплачивал?

– Жилье – грузинская федерация фигурного катания. Лед нам предоставили бесплатно за то, что мы провели в Вейле специальный семинар для маленьких детей. Но потом пришлось снова возвращаться домой.

Когда кататься приходится на нашем катке, я постоянно вспоминаю Дайсуке Такахаши. Который нередко приезжал ко мне в Эктон Богсборо переставить лезвия на ботинках, поточить их. Потом перешагивал через борт, чтобы попробовать коньки, и с одного шага прыгал тройной тулуп. Я как-то начал перед ним извиняться за то, что у нас на катке так много народа, он лишь рассмеялся. Это, говорит, разве много? В Японии иногда приходится тренироваться, когда на льду 60 человек.

А самой Элене, начиная с ней работать, я сказал: «Запомни, девочка, успех – это не те результаты, которых ты когда-либо добивалась в своей жизни. А расстояние, на которое ты сумеешь подпрыгнуть, оттолкнувшись ото дна, на котором находишься». Вот мы и стараемся совместными усилиями оттолкнуться как можно выше.

2013 год

• Наверх
• Вернуться к оглавлению раздела