Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

После Олимпийских игр в Пхенчхане, где Соловьев вместе с Екатериной Бобровой стал обладателем командного серебра и пятого места в личном турнире, Дмитрий дважды, и оба раза безуспешно, пытался вернуться в спорт с другой партнершей — Еленой Ильиных. И только нынешним летом, согласившись принять участие в телевизионном ледовом шоу, фактически признал: карьера завершена окончательно.

— Когда мы разговаривали с вами год назад, вы согласились с тем, что нужно переболеть спортом, смириться с мыслью о том, что карьера подошла к финишной черте. Переболели?

— Сказал бы, что появилось занятие, которое очень погружает в работу, и отвлекает от подобных мыслей.

— Вторую попытку встать в пару с Ильиных, если не ошибаюсь, вы намеревались предпринять уже после того, как у Лены родился сын.

— О возвращении в спорт, как таковом, мы с Леной не говорили. Хотели просто попробовать выйти на лед, поделать какие-то элементы и посмотреть, что из этого получится. Но почти сразу стали возникать вопросы: с кем оставлять ребенка? Как ездить на сборы, на соревнования и совмещать всё это с воспитанием малыша? Мама у Лены работает, бабушке сидеть с ребенком уже тяжело, Сережа (Полунин — прим) постоянно в разъездах. И оказалось, что организовать серьёзный тренировочный процесс фактически нереально.

— Но вы продолжали надеяться на то, что Лена согласится?

— Да нет. Скорее мы оба в некотором смысле обманывали себя: ощущениями продолжали оставаться в спорте, а мозгами понимали, что, наверное, наше время уже закончилось, и пора идти дальше. Тем более что открывается много других возможностей, других дверей. Вот, как сейчас, например, в жизни возник «Ледниковый период».

— За то время, что существует проект, вы хоть раз испытывали желание оказаться в числе участников?

— Честно говоря, я был настолько поглощен спортом, что поначалу воспринимал «Ледниковый» как какую-то игру для тех, кто давно закончил с профессиональными выступлениями. Был уверен в том, что это занятие точно меня не коснется и уж точно не является тем видом деятельности, к которому я хотел бы стремиться. Но карьера пролетела настолько стремительно... За год или два до Олимпиады в Корее я вдруг поймал себя на мысли, что мне становится интересно просматривать какие-то телевизионные эфиры в записи, подмечать какие-то штучки.

— Потенциальную партнершу тоже присматривали?

— Нет, никогда. Хотя думал о том, что было бы интересно поработать в паре с профессиональной актрисой

— А вам досталась телевизионная ведущая, не умеющая стоять на коньках.

— Я бы сказал, что мне достался джокер. Хотя на коньках Ольга действительно раньше не стояла. Я периодически общался с Ильёй (Авербухом), знал, что он просматривает потенциальных партнерш. А потом мне позвонила помощница Ильи и попросила прийти на каток в торговом центре «Авиапарк» — на просмотр. Я даже не стал спрашивать, с кем именно предстоит пробоваться. Не хотел заранее ни расстраиваться, ни радоваться по этому поводу.

— Каким оказалось первое впечатление?

— Каток в «Авиапарке» маленький, там постоянно очень много народу, Илья показал в дальний угол: «Узнаешь? Это Оля Бузова». У меня даже, кажется, вырвалось: «Не-е-ет». Там, чтобы вы понимали мою реакцию, стояла полусогнутая фигура на двух ногах, растопырив руки. Человек-паника. Это просматривалось в каждом движении.

Я сам тогда раскатывал новые ботинки, у меня сильно болели ноги. Показывать, естественно, я этого никому не собирался, не привык жаловаться, поэтому просто пошел на лёд, и мы начали кататься. И вдруг как-то сразу нам очень хорошо поехалось. Оля так быстро стала схватывать какие-то вещи, что я очень быстро изменил мнение, которое сложилось по первому впечатлению. Поэтому сейчас и называю Бузову джокером. В ней столько желания научиться чему-то новому, столько энергии, столько готовности работать — по четыре, по пять часов в день. А иногда и по семь, и по восемь. Это при условии, что у Ольги куча съемок, куча каких-то собственных проектов. Такому отношению к работе, такому характеру реально можно только позавидовать. Это всегда заставляет очень сильно уважать человека.

— Два с лишним месяца, что вы фактически провели в роли играющего тренера, не повернули ваше сознание в сторону серьезной тренерской работы в будущем?

— Знаю, что могу научить очень многому, но пока не вижу себя тренером. Тем более, что представляю себе такую работу немножечко по-другому, нежели это происходит сейчас.

— В каком смысле?

— Я бы сказал, что в мировом фигурном катании сейчас в тренде свободный стиль катания, даже в чем-то абстрактный. Нет жесткого хореографического сюжета: всё идет от естественных движений человеческого тела и сплетения всего этого с музыкой.

— Почему вы считаете это другим взглядом на профессию? В подобном ключе сейчас работают многие тренеры и постановщики.

— В России это принято в меньшей степени. У нас, допустим, есть Саша Жулин, который в своей работе с Викой Синициной и Никитой Кацалаповым сейчас стремится к этому направлению. Но нам с Катей он всегда ставил программы по некоему четко очерченному сюжету. Плюс у нас был хореограф Сергей Георгиевич Петухов, который под каждую постановку рассказывал историю, чтобы нам было проще превратить четыре минуты катания в мини-спектакль. Понятно, что хореография всегда так или иначе идет от собственного восприятия музыки, восприятия того или иного движения, но иногда бывает заметно, что люди вроде и катаются прекрасно, в точности выполняя всё то, что им сказал тренер, но в своих телах и образах им просто некомфортно. Мне кажется, так быть не должно. Детей уже в 7—8 лет нужно учить понимать движения. Понимать, что и зачем они делают на льду.

— Почему бы тогда вам не пойти работать помощником к тому же Жулину?

— Не думаю, что это возможно. Для того, чтобы работать со спортсменами высокого класса, нужен столь же высококлассный тренерский штаб. Я часто привожу в пример Мюнхенский медицинский центр, в котором в свое время лечил колено после операции. Там каждый врач отвечает за свою очень узкую тему. Кто-то за коленную связку, кто-то за левый мениск, кто-то за правый. Так и здесь: есть большой и очень слаженный механизм, который работает на результат. Допустим, я приду. Но не буду ли там со своей точкой зрения лишним? Хотя мне было бы интересно поработать с танцевальными парами.

— У вас уже был опыт самостоятельной постановочной работы с Сергеем Вороновым. Он не разочаровал?

— Наоборот, оказался очень интересным. Сергей настолько умный спортсмен, что в процессе постановки у нас происходило постоянное движение к чему-то новому. Своего рода непрерывный диалог, в котором мы оба с полуслова понимали друг друга, Не буду называть имена, но когда я вижу, что спортсмен из года в год катает, по сути, одну и ту же программу, только переложенную на другую музыку, мне становится скучно.

— Попробую побыть оппонентом, хотя в свое время осуждала за подобный приём ту же Женю Медведеву. Когда фигурист меняет музыку, оставляя расположение элементов практически неизменным, это дает ему гораздо большую надежность исполнения, стабильность и, соответственно, уверенность. Более того, есть некая хитрость: если определенные элементы и связки уже были высоко оценены судьями, значит, поставить более низкие баллы в другой, а по сути той же самой программе арбитры просто не рискнут.

— С этим я согласен. Понятно, что нынешние правила и все предписанные требования в определённой степени ограничивают фигуриста в творчестве, но есть связки между элементами, переходы, вращения, где можно фантазировать, придумывать какие-то нестандартные решения. Иначе получается, как в плохих мелодрамах, где сюжет по большому счету одинаков: семья, любовь, достаток, потом всё это в один день рушится, герой теряет работу, от него отворачиваются друзья, а сам он попадает в тюрьму или психушку. Понятно, что спорт — это не кино, но мне кажется, что у зрителя не должно оставаться ощущения, что всё это он уже неоднократно видел.

— Филипп Канделоро, которого вы в силу возраста вряд ли застали в годы активных выступлений, в свое время несколько лет подряд эксплуатировал на льду тему Крестного отца. Двукратный олимпийский чемпион Юдзуру Ханю на протяжении четырех сезонов катал в короткой программе один и тот же концерт Шопена, а в произвольной уже трижды возвращался к постановке «Сеймей».

— Юдзуру я вообще не стал бы сравнивать ни с кем. Его чувство движения захватывает до такой степени, что лично я готов смотреть на это бесконечно, что бы Ханю ни катал. Этим, собственно, он и отличается от тех, кто просто выходит на лёд выполнять работу: здесь рука, здесь голова…

— Если бы вам довелось принять участие в голосовании по возрастным критериям, в пользу какого решения отдали бы свой голос? За то, чтобы оставить возраст девочек в одиночном катании прежним, или за то, чтобы его поднять?

— Начнем с того, что я вряд ли буду когда-либо решать такие серьезные вопросы.

— Но в глубине души вы же знаете свой ответ?

— В том-то и дело, что нет. Не знаю, что здесь правильно, а что — нет, честно вам скажу. Вполне допускаю, что на чей-то взгляд очень здорово, что чемпионы меняются так быстро, что даже не успеваешь к ним привыкнуть. Но лично мне гораздо более интересен спортсмен, когда он не сдается, борется, преодолевает себя... Я убежден в том, что это и есть настоящий спорт. Когда ты доказываешь, доказываешь, доказываешь, доказываешь… Когда переживаешь момент взросления, ломаешь себя, заново учишься побеждать. В фигурном катании на спортсмене лежит ответственность с самых малых лет. Просто в 15 этого не понимаешь. Ты просто получаешь колоссальное удовольствие от того, что катаешься и прыгаешь. От этого и глаза у девчонок другие: азартные, весёлые. А проходит совсем немного времени — в глазах остается только страх и груз ответственности. Почему так происходит? Не знаю. Но преодолеть всё это — и есть самое сложное, что бывает в спорте.

— Ваш бывший тренер заявил в связи с недавними громкими переходами спортсменок от Этери Тутберидзе к Евгению Плющенко, что сумма отступных в подобной ситуации должна быть прописана в контракте и составлять 20-30 тысяч евро. Согласны с этим?

— Когда мы с Катей в свое время переходили к Жулину от Елены Кустаровой и Светланы Алексеевой, у нас не было вообще никаких обязательств, связанных с переходом. Правда тогда ни званий больших не было, ни денег. С Жулиным эта тема тоже никогда не обсуждалась. Были другие договоренности, которые мы соблюдали. В частности, что, если завершаем соревновательную карьеру, то еще некоторое время отдаем тренерам определенный процент заработанных денег. Но это было не условием со стороны Жулина, а нашим совместным решением. Считаю, что это правильно. Саша нам очень много дал.

— Как именно в фигурном катании определяется сумма отчислений? Существуют какие-то неписаные правила на этот счет?

— Что-то типа того. Есть определенный процент, которого все придерживаются.

— Условно говоря, вы выиграли соревнования, кладете деньги в конверт. Не возникает в этот момент мысли: «А не мало ли я туда положил?»

— Мы всегда делили всё поровну. 50 на 50. Когда речь идет о паре, это нормально.

— Если в обозримом будущем в фигурном катании действительно встанет вопрос о том, чтобы отношения спортсмена и тренера регулировались контрактом, какие пункты вы посчитали бы необходимым туда включить?

— Сложный вопрос. Когда работодатель кладет перед тобой контракт, он прежде всего расписывает его под себя. Это всегда так, в любом бизнесе. С другой стороны, наверное, все-таки должно соблюдаться некое равновесие.

— Например, условие не брать в группу прямых соперников, как это дважды случалось в группе Жулина в период вашей с Катей работы с этим специалистом?

— Парадокс в том, что и мне, и Кате прямая конкуренция пошла только в плюс. Хотя поначалу был шок: как так? Как он мог? А потом мы начали просто зверски грызть лед, и не смотрели ни на что вокруг. И оказалось, что решение было очень даже правильным. Саша, знаю, очень боялся нашей реакции, хотя у него в группе мы никогда не чувствовали, что чем-то обделены. Многие уходы совершаются ведь не из-за конкуренции. А потому что людям банально не хватает тренерского внимания.

— Мне, кстати, показалось, что на проекте вокруг вашей пары с Бузовой уже сейчас наблюдается повышенный ажиотаж.

— Думаю, всё дело в том, что вы пришли на интервью в тот день, когда мы ставили номер. Поэтому, естественно, внимания к нам было больше.

— А сами вы к соперникам присматриваетесь?

— Конечно. Поглядываю по сторонам, смотрю, кто и что делает. Я так привык. Когда приезжал на соревнования, всегда смотрел по сторонам — один только вид катающихся соперников сильно меня заряжал. Хотя иногда это мешало, даже мелкие конфликты по этому поводу с партнершей случались. Катя до соревнований привыкла все делать аккуратненько, очень сдержано. А меня, наоборот, начинало распирать от эмоций. Мне вообще очень сложно сдерживать себя, когда дело доходит до выступлений.

— Даже сейчас?

— Да. Мы как-то поехали с «Ромео и Джульеттой» в Сочи. Катя не могла тогда выступать, и мне пришлось катать наш номер с Яной Хохловой. Вроде, всё поставили в Москве, повторили шаги. Приехали в Сочи, включилась музыка — и меня понесло, как на разрыв. Яна потом сказала: «Дима, я вообще, оказывается, тебя не знала раньше. Не ожидала, что ты такой…» Понятно, что сейчас мне приходится большей частью себя сдерживать, тем более, что Оля в какие-то моменты еще чувствует неуверенность, но уже хочется начать кататься на публике. Даже интересно, что это будут за ощущения.

— Если вдруг возникнет ситуация, когда вы с Бузовой и какая-нибудь другая пара окажетесь кандидатами на вылет, будете просить, чтобы зрители спасли вас СМС-голосованием?

— Мы сделаем всё, чтобы не оказаться в этой номинации. Обещаю...