|
|
|
|
|
|||
Однажды Алексей Мишин сказал: «Мужским составом своей группы я мог бы успешно соревноваться хоть против сборной Америки, хоть против сборной мира». Действительно, питерскому тренеру принадлежит своего рода мировой рекорд - никому и никогда не удавалось одновременно работать с таким количеством звезд, попеременно выводя их в чемпионы. Известную спортивную пару Тамара Москвина - Алексей Мишин, ставшую в конце 60-х вице-чемпионами мира, в силу возраста я помнила смутно. В памяти застряла лишь музыка - популярный шлягер про вояку-короля, который до сих пор нет-нет, да и запустят по радио: «Тирьям-тирья-рям, трам-тирьям…». А много лет спустя, уже общаясь со знаменитым тренером, как журналист, сделав не один десяток интервью, я каждый раз удивлялась его стойкой приверженности классике на льду, уверенности в себе и своих подопечных, чувству юмора в самых тяжелых ситуациях и неизменной благожелательности по отношению к пишущей братии. Лишь однажды Мишин отказал в интервью - после того, как его ученик Алексей Ягудин, став чемпионом мира-98, решил уйти от тренера в группу Татьяны Тарасовой. «Не принимайте мой отказ на свой счет, - сказал Мишин по телефону, после того, как происшедшее получило огласку. - Просто сейчас мне не хотелось бы разговаривать на эту тему. Как говорят американцы, «No comment». Через пару месяцев мы с Мишиным встретились в Москве. - Неужели у журналистов еще есть ко мне вопросы? - искренне удивился он, узнав, что разговор пойдет «о жизни», - Я же все о своих учениках давным-давно рассказал! Тут-то и всплыло пресловутое «тирьям-тирьям». - Почему я сам катался под «тирьям-тирьям», а мои ученики развивают классическую тему? Да исключительно благодаря мудрости нашего тренера - Игоря Москвина. Классика предоставляет фигуристу неограниченные возможности. Но в наши с Москвиной времена было абсолютно бессмысленно конкурировать с Людмилой Белоусовой и Олегом Протопоповым в классическом катании, красоте линий, отточенности движений, поз. Эта ниша была ими прочно занята. Москвин и догадался предложить тему, в которой мы бы выглядели наиболее эффектно. Та программа полностью соответствовала нашим физическим данным и была абсолютно непохожей ни на чью другую. И воспринималась, что немаловажно, как определенный авангард. Этот номер и сейчас, согласитесь, прозвучал бы нормально. - А повторить его вы сейчас смогли бы? - Зачем? Если вы к тому, помню ли я его, то прекрасно помню. Но, откровенно говоря, не люблю вспоминать свои прошлые успехи - отношусь к той категории людей, которым, конечно же, важно, кем ты был раньше, но еще важнее, кем стал сегодня. Не так давно я встретил одного бывшего фигуриста, с которым выступал сам, и он вдруг меня спросил: «Ну, как я выгляжу на льду? Как делаю перебежки?» Мне это показалось диким: в возрасте, когда логичнее рассказывать, как живет семья, дети, внуки, как, в конце концов, делают перебежки сыновья, ученики, его по-прежнему больше всего заботит собственная персона. Поэтому, ностальгических ноток от меня не ждите. - Со стороны ваша тренерская карьера выглядит до неприличия гладкой и успешной. Чего в ней было больше - везения, удачного стечения обстоятельств, или же вы просто знаете рецепт? - В спорте всегда присутствует доля случая. Если бы трехкратная олимпийская чемпионка Ирина Роднина родилась не в Москве, а, скажем, в Сыктывкаре или Улан-Удэ, если бы она не встретилась со своим тренером - Станиславом Жуком, мир имел бы такую фигуристку? Если ты родился там, где можно плыть, бежать или стрелять, это уже удача. То же самое касается и тренеров. Кем бы я стал, если бы родился в Магадане? Уж никак не тренером по фигурному катанию. А дальше надо просто работать. Можно не быть знаменитым - люди интуитивно чувствуют, если в тренере есть искра божья. Ученики начинают подплыватьсами. И только потом в этом перенасыщенном ученическом растворе неизбежно начинают появляться кристаллы и кристаллики. - Звучит, действительно, как готовый рецепт. А как было в жизни? - Я довольно рано почувствовал, что мне интересно тренировать. Во всяком случае, уже с конца своей спортивной карьеры приобрел киноаппарат, стал снимать, сам проявлял пленку. Сначала у меня была самая простенькая камера. По-моему она называлась «Спорт» и стоила 14 или 15 рублей. - Потом, видимо, «Кварц»? - Что вы! «Кварц» - казался тогда пределом мечтаний. Второй камерой у меня была «Нева» с переключающимися объективами. Но в конце концов я накопил денег и купил японскую камеру и просмотровый столик, на котором, вращая пленку вручную, можно было медленно просматривать кадры. Снимал я везде, где только мог, переписывал старые пленки, которые удавалось достать, а потом на сборах мои ученики все лучшее копировали на льду. Кинотека у меня была одна из самых больших в мире. Такая же, знаю, была у Жука, у Москвина. - И в конце концов, вы стали придумывать свое? - А что нового можно придумать в фигурном катании? - Но ведь придумывает поддержки и вращения своим спортсменам ваша бывшая партнерша - Тамара Москвина? - Это не так много. Придумывание ведь идет не из воздуха. К примеру, я никогда не смогу прийти в институт ядерной физики и что-нибудь этакое изобрести. Везде нужен большой исходный материал, опыт. Как чужой, так и свой собственный. Кстати, иногда ловлю себя на мысли, что раньше все мы не считали зазорным снимать, записывать. А сейчас большинство наших тренеров лишь скептически наблюдают за тем, что происходит на льду. И практически не пользуются тем, что приходит в фигурное катание с Запада, от других специалистов. - Вы продолжаете снимать и сейчас? - Да. И вижу, что многие идут уже по нашим стопам. Заимствуют расположение элементов, подбор музыки, хореографии… - То есть, творчество превращается в ремесло? - Это, кстати, не самое плохое понятие. Искусство - и есть ремесло, доведенное до высшей степени совершенства. Сравните, к примеру, мою работу и работу Москвиной. На первый взгляд, у нас все различно, но на самом деле, очень много общего. Она разработала свою систему построения программ, чередования элементов - и я тоже. Правила сейчас таковы, что, например, в короткой программе как не старайся, ничего принципиально нового не создашь. Даже в расположении элементов. Многое предопределено физиологическими особенностями человеческого организма. Нельзя, например, самый сложный элемент оставлять на конец программы - спортсмен, скорее всего, с ним не справится. Существуют и другие законы. В театре артист никогда не стоит в углу сцены. Если стоит -значит, задумано что-то с этим связанное. Финальная часть спектакля - тоже всегда в центре. Черные козни - возле кулис. - Но это ведь стереотип. - Я бы назвал это законом зрительского восприятия. И, думаю, именно потому в искусстве ему следуют повсеместно. - В постановке вы идете от музыки, или от программы? - Когда тренер говорит, что считает главным - воплотить на льду музыку, то для меня это, простите, детский лепет на лужайке. Не об этом надо думать. А о том, чтобы завоевать медаль и победить всех соперников. Надо видеть конечную задачу - «goal», - как говорят американцы. А она в спорте одна - выиграть. Вот и я прежде всего думаю, что во-первых, моя программа должна быть безупречной технически, чтобы спортсмен мог с ней победить. Во-вторых, она должна быть предельно удобной для фигуриста, чтобы он мог ее выполнить так, чтобы победить. В третьих, программа должна понравиться судьям, чтобы они оценили ее максимально высоко и ты, опять же, мог бы победить. Плюс к этому нужно чувствовать тенденции развития Международного союза конькобежцев: что в данный момент ценится больше, что меньше, - потому что общественное мнение создают и они. Не говорю уже о том, что все вместе должно произвести впечатление и на зрителей, от которых в фигурном катании тоже многое зависит. - В вашей работе случались ошибки от неопытности? - Конечно. Я лишь со временем понял, что сильный тренер - не тот, кто обладает очень сильными сторонами, а тот, кто не имеет слабых. Если в подготовке спортсмена где-то зияет дыра, то в экстремальной ситуации все наработанное годами может в эту дыру запросто ухнуть. Примеры я видел много раз. Когда сам начинал работать, то самым трудным было взвесить пропорциональную важность разных составляющих: сколько должно быть поддержек, шагов, вращений. Сколько внимания уделять чистоте реберного катания в обязательных фигурах, а сколько - геометрии самих фигур. Найти этот баланс не так просто. Недавно, кстати, на одном из международных конгрессов очень известный тренер показывал девочку с фантастическим набором шаговых элементов. Она до бесконечности выписывала шаги, троечки, петли, но ведь ценность всего этого в современном катании минимальна. Швейцарка Натали Криг могла вращаться пять минут без остановки - благодаря этому попала даже в книгу рекордов Гиннеса. Но ведь только на вращениях невозможно построить всю программу. Поэтому Криг никогда не занимала высоких мест. - В ком из спортсменов вы впервые увидели возможность реализовать свои тренерские амбиции? - Первой наиболее перспективной ученицей была моя жена - Таня Оленева. Она стала чемпионкой Советского Союза. Сам я был чемпионом страны лишь однажды и, естественно, победу Татьяны считал очень высоким показателем. Потом у меня каталась Наташа Стрелкова. Анна Антонова перешла ко мне из группы жены. У нее же начинали тренироваться Марина Серова, Таня Андреева - обе, как и Антонова, становились призерами юношеского первенства мира. Очень способным фигуристом был Виталий Егоров, позже пришел Юрий Овчинников, которого до этого много лет тренировал Москвин. А в 1976-м все амбиции были пресечены в корне - меня сделали невыездным. - Чем вы так провинились? - У меня на этот счет есть лишь подозрения. Видимо, кому-то мы с Овчинниковым очень мешали. Случилось это как раз перед выездом на Олимпийские игры в Инсбрук. Я даже получил тогда олимпийскую форму, помните - роскошные у олимпийцев были шубы. И когда мы все в этих шубах, с гвоздиками шли по Красной площади к Мавзолею, один из руководителей команды - покойный ныне Валентин Сыч - вполголоса мне и сказал: «Ты не едешь». - И началась черная полоса в жизни? - Сейчас я уже не считаю ее черной. Как говорится, нет худа без добра. Я погрузился в науку, написал диссертацию, посвященную прыжкам в фигурном катании, получил ученую степень, - в общем, старался находить какие-то преимущества в навязанном мне образе жизни. Правда, сложностей хватало. Тогда же я написал книгу «Фигурное катание для всех», сдал ее в издательство, через какое-то время меня пришел, чтобы внести заключительную правку, а меня удивленно так спрашивают: «Какая книга?». «Та, - говорю, - над которой мы с вами уже полгода работаем». А человек, не моргнув, мне отвечает: «Впервые слышу». Короче, взял я бутылку - и прямиком в типографию. Там и узнал, что за день до моего прихода весь тираж - 50 тысяч экземпляров - пустили под нож. Уцелели лишь фотографические вкладыши. Финская мелованная бумага была тогда очень серьезным дефицитом и, видимо, резать ее рука ни у кого не поднялась. Но и здесь я опоздал. Как мне сказали, пришел очень большой человек, и сказал, что под фотографии (многие из которых были сделаны мной) напишет текст сам - не пропадать же добру. Естественно, я продолжал попытки разобраться в ситуации, но добился лишь того, что секретарь питерского горкома партии по идеологии мне сказал: «Сейчас не время выпускать вашу книгу». Еще через какое-то время мне «по-дружбе» сообщили, что есть указание, не пускать меня в эфир на телевидении, не показывать на экране во время соревнований, не упоминать имя в репортажах. Так продолжалось почти три года. - А как все кончилось? - Очень странно. Я периодически пробовал обращаться в разные инстанции и однажды решился поехать в Москву в ЦК КПСС и к председателю Спорткомитета СССР Сергею Павловичу Павлову. Павлов принял меня рано утром, еще до начала рабочего дня, выслушал, потом снял трубку какого-то своего телефона, попросил, чтобы его соединили с первым секретарем ленинградского обкома партии Борисом Ивановичем Аристовым и говорит: «Боря? Это Сережа. У меня тут Мишин Алексей Николаевич сидит…». Потом он попросил меня выйти, так что содержание самого разговора я не слышал. Распрощались мы тепло, я сразу же направился в ЦК, но не успел войти в кабинет, как услышал: «Что вы ерунду говорите? У вас абсолютно все в порядке». Я вернулся домой и к полному своему изумлению обнаружил, что все действительно в порядке - я выездной. Та история очень здорово меня закалила. Хотя с точки зрения тренерской работы, меня остановили на три года: кто же отдаст невыездному тренеру хорошего ученика? - Тем не менее, именно вы стали первым тренером советско-российского поколения, подготовившим олимпийского чемпиона в мужском катании. - Знаете, когда Протопопов только начинал кататься в Ленинграде, он написал заявление с просьбой перевести его из Дворца пионеров в «Динамо» - на более крупный каток. Мол, на него должно смотреть больше зрителей. Он уже тогда чувствовал свою исключительность. Так и должно быть. Егоров в свое время соревновался со знаменитым японским фигуристом Игараши. Однажды на каких-то соревнованиях сказал: «Я тройной лутц сделаю, а Игараши увидит - и наверняка свалится», Так, кстати, и произошло. Подобное ощущение внутренней силы отличает и Урманова, и Ягудина, и Евгения Плющенко, хотя все они - совершенно разные, пришли ко мне от разных тренеров: Урманов - от Натальи Голубевой, Женя Плющенко - из Волгограда, от Михаила Маковеева, Ягудин от моего бывшего ученика Александра Майорова. Работать в сильном коллективе всегда очень трудно. Но, мне кажется, ребята интуитивно чувствовали, что все их результаты - следствие необычайно высокой конкуренции в группе. Сама тренировочная атмосфера двигала их так, что другим и не снилось. - Какая из ваших Олимпиад далась вам наиболее тяжело? - Последняя. Альбервилль, где Урманов выступал впервые, остался в памяти сплошным удовольствием. В Лиллехаммере было посложнее, но Лешка выиграл и победа компенсировала абсолютно все. А вот последняя… Пережить те Игры, пожалуй, было самым тяжелым после трех лет невыездов за границу. - Потому что Урманов не попал в команду, или из-за болезни Ягудина? - Из-за того, как он заболел. Лешка был очень хорошо готов. А после одной из тренировок помылся в душе и, не застегнувшись, сел на трибуну прямо под вентиляционой трубой. Как я потом узнал, к нему сначала подошел Артур Дмитриев - посоветовал пересесть, чтобы не продуло. Потом то же самое сказал Андрей Бушков. Потом - Катя Гордеева, которая просто проходила мимо. Ягудин не послушал никого. А накануне старта у него поднялась температура до 39,5. Я на него тогда страшно обиделся. Считаю, что каждый может заболеть или получить травму - но вот так, по дурости, заведомо провалить соревнования, ради которых, собственно, и ведется вся эта чумовая работа - такого я не пойму никогда. Простить такое очень трудно. - Поэтому ваши отношения дали трещину? Или Ягудина сломала внутренняя конкуренция? - Не знаю. Я всегда отдавал себе отчет в том, что выдерживать работу у меня в группе очень сложно. И что кто-то может сломаться. Это, увы, жизнь. Но рад, что с Ягудиным мы расстались безо всяких дрязг и грязи. В конце концов, я сделал его чемпионом мира, а он меня - тренером чемпиона. - На том же чемпионате Плющенко стал третьим. У вас бывает предчувствие, кто именно из учеников победит и победит ли? - Настраиваться на первое место в фигурном катании в какой-то степени глупо - слишком от многих составляющих зависит результат. Но, например, в день финала Урманова в Лиллехаммере я не взял с собой фотоаппарат. - А какая связь? - Было подозрение, что придется фотографировать его на пьедестале. И боялся сглазить. К победе нельзя готовиться. Она должна застать тебя неожиданно. - Ко второму месту вы как относитесь? - Я слишком трезвомыслящий человек. Поэтому никогда не считал, что биться нужно только за первое место. Если спортсмен шел десятым, а стал вторым - это блестящий результат. - А почему вы полностью отошли от работы с женщинами? - Женщина - слишком сложный для меня механизм. 1998 год |
Фигурное катание - Тренеры
