|
|
|
|
|
|||
Досье «СЭ». Александр Горшков. Родился 8 октября 1946 года в Москве. C 1966 по 1976 год выступал в танцах на льду в паре с Людмилой Пахомовой. Заслуженный мастер спорта СССР. Шестикратный чемпион Европы (1970-71, 1973-76). Шестикратный чемпион мира (1970-74, 1976). Чемпион Олимпийских игр (1976). Член Международного зала спортивной славы фигурного катания. Народная любовь, которая 30 лет назад окружала Людмилу Пахомову и Александра Горшкова, не была, пожалуй, сравнима ни с какой другой. Дело даже не в том, что эти фигуристы в 1976-м стали самыми первыми в истории фигурного катания олимпийскими чемпионами в танцах на льду. Они олицетворяли для всей страны совершенно недостижимую, загадочную и красивую жизнь – с фантастической музыкой, костюмами, умением потрясающе элегантно танцевать, выигрывая приэтом из года в год все новые и новые титулы. При этом Пахомову и Горшкова постоянно сопровождала атмосфера необыкновенной чистоты человеческих отношений, благородства, отсутствия каких бы то ни было интриг, столь частых в спорте вообще и фигурном катании – в частности. Через 10 лет после того, как спортсмены завершили карьеру, Людмилы не стало. В 1986-м она умерла от рака лимфатической системы. Горшков продолжал оставаться в самой гуще фигурного катания, но в то же время как бы в тени. Не принимал участия в светских раутах, не стремился обращать на себя внимания. Но как-то незаметно в этой новой жизни проявились именно те качества, которые всегда отличали Горшкова-спортсмена: терпение, упорство, умение добиваться цели и неизменная человеческая порядочность и скромность. В 1998-м олимпийский чемпион стал первым россиянином, возглавившим технический комитет по танцам ISU (Международного союза конькобежцев – прим. Е.В.). А когда накануне юбилея я пришла к нему на интервью, то увидела глаза абсолютно счастливого человека, которые категорически не вязались в моем сознании с солидной цифрой 60. - Принято считать, что накануне круглых дат человеку свойственно переосмысливать прожитое. С какими мыслями встречаете свой юбилей вы? - Не скажу, наверное, ничего нового. Все мы наблюдаем, что с каждым годом время ускоряет свой ход. Раньше все было более продолжительно, что ли. А сейчас – словно смотришь в тоннеле метро на мелькающие лампочки. И чем дальше, тем время летит быстрее. Не помню уж, кто из великих сказал: беда не в том, что мы стареем, а в том, что душа остается молодой. - Другими словами, свой возраст вы не ощущаете? - Возраст начинает восприниматься, как реальность, когда чувствуешь, что физические возможности становятся более ограниченными: можешь не все, что мог 10 или 20 лет назад. Невольно тянет задуматься: а будет ли интересно жить дальше? С точки зрения работы ритм моей жизни за последние 10 лет не изменился. Вроде бы пора задуматься о пенсии, я же даже не интересовался, когда у нас в стране наступает этот самый пенсионный возраст. Для меня это совершенно абстрактное понятие. Не представляю, как можно закончить с работой, с фигурным катанием, с тем графиком, которому ежедневно подчинена моя жизнь. Знаю, что кто-то, уйдя на пенсию, начинает выращивать розы, например. Но мне такой диагноз не грозит. - Значит ли это, что ваша работа вам безумно интересна? - Считаю, мне вообще повезло, что имею возможность всю свою жизнь заниматься делом, которое я когда-то полюбил и продолжаю любить сейчас. Ипостась только немного другая. - Именно об этом я и говорю. В спортивном мире принято с большим уважением относиться к спортсменам и тренерам, но несколько пренебрежительно, что ли, - к чиновникам. Вы же – представитель именно второй категории. - Спортсмены и тренеры, безусловно, основной механизм спорта. А вот под словом «чиновники» в наше время подразумевалось, что все они - люди со стороны, которые никогда выше третьего разряда не поднимались, но пришли нами управлять. У меня другая ситуация. Я пришел в аппарат из спорта, занимаюсь этой деятельностью с тех самых пор, как закончил карьеру. Одно время назывался даже главным тренером, хотя к тренерской работой, как к таковой, никогда не имел отношения. - Не хотели, или не получилось? - В 1976-м, когда мы с Милой закончили выступать, то естественно, стали размышлять, чем заниматься дальше. Миле всегда нравилось тренировать, и она стала заниматься именно этим. Но о том, чтобы работать вдвоем, даже речи не было. Слишком много было перед глазами cемей, в которых оба супруга занимались тренерской деятельностью. Не могу сказать, что эти примеры вдохновляли нас пойти тем же путем. Когда мы пришли к тогдашнему председателю спорткомитета Сергею Павлову сообщить о том, что больше не будем выступать, он сразу предложил мне работать в Госкомспорте. Я согласился. Вот так и началась моя послеспортивная карьера. - А другие предложения были? - Да. Но у меня такой характер, что я никогда не пытался устроиться там, где лучше. Особенно если уже дал какие-то обещания, и на меня начали рассчитывать. Возможно, это не самая лучшая черта характера, но она есть. Почти сразу я был назначен главным тренером сначала юношеской, потом – взрослой команды СССР, параллельно начал судить соревнования. 22 года назад меня впервые избрали в состав технического комитета ISU. Не буду скрывать, мне очень хотелось туда попасть. - Почему? - Отношение к ISU у фигуристов было благоговейным еще когда я сам был спортсменом. Технические комитеты определяли по-сути всю политику развития своих видов фигурного катания. Например, танцевальный техком возглавлял англичанин Лоуренс Деми, который иногда снисходил до нас – это воспринималось именно так - подходил к спортсменам и тренерам, объяснял какие-то вещи, высказывал какие-то мнения… Не могу сказать, что стремился стать таким же, как он, но уже тогда начинал понимать, что техком – и есть та самая главная «кухня» мирового фигурного катания. Пробыв в техкоме 14 лет, я все-таки занял место Деми. Сейчас уже идет третий срок моей деятельности на этом посту. Могу точно сказать, что работа председателя отнимает гораздо больше времени и сил, чем работа рядового члена. Особенно сейчас. Во времена моего предшественника и большого друга – австрийца Ханса Кучеры, который тоже возглавлял техком три срока подряд, больших изменений в фигурном катании не происходило. Ну, разве что сократили количество обязательных танцев на официальных соревнованиях, ввели ряд новых. Я же попал в горнило всех перемен. - Инициативы нового президента ISU Оттавио Чинкуанты не вызывали у вас ужаса хотя бы поначалу? - Все они, в принципе, были логичны. После Игр-98 в Нагано, если помните, начали раздаваться разговоры, что танцы нужно выводить из олимпийской программы. Ну а когда случился судейский скандал в Солт-Лейк-Сити, в результате которого в парном катании были вручены два комплекта золотых медалей, все стали кричать, что убирать нужно не только танцы, но вообще все фигурное катание. Поэтому и было придумано такое решение. Дело ведь не только в новой системе судейства. Чинкуанта предложил принципиально иной подход к виду спорта в целом. Должен сказать, что спортсмены и тренеры освоили его идеи даже раньше, чем судьи. - У вас всегда была репутация абсолютно бесконфликтного человека. Мне же кажется, что фигурное катание – совершенно не та среда, где людям свойственно сохранять бесконфликтные, и уж тем более дружеские отношения. - Я бы так не сказал. Когда речь идет о подготовке к высшему результату, нервы, естественно, напряжены у всех до предела. Может доходить до истерик, ссор, но все это – рабочие моменты, а не определяющие. Все зависит от людей. У меня, например, много друзей и среди тренеров, и среди тех, с кем соперничал, с кем был в одной сборной команде. А с кем не сложилось – тех и не вспоминаю. В большинстве случаев, кстати, отношения между соперниками нагнетаются извне с целью интриги. Не думаю, например, что между Евгением Плющенко и Алексеем Ягудиным была настолько сильная антипатия, как об этом в годы их выступлений было принято писать в прессе. На самом деле каждый из них просто делал свое дело. Нечто похожее происходило в спорте во все времена. Могу сказать откровенно, что в 1975-м у нас с Милой была непростая ситуация. К тому времени мы вроде бы разделались со всеми иностранными конкурентами, но тут появились Ирина Моисеева и Андрей Миненков. Более того, на чемпионате Европы они очень близко подошли к нам. Потрясающе откатали произвольный танец, их прекрасно приняли. Было обидно делиться популярностью. Но виноваты-то были сами, раз уж стали в этом сезоне менее интересны. Обижаться на соперников глупо: обида – не самый лучший советчик. Тем более, когда отношения выясняются не за кулисами, а на льду. Тогда я впервые начал задумываться о том, что большинству из нас не свойственно относиться к сопернику с точки зрения его заслуг. Гораздо легче дать волю раздражению, неприязни, а это неизбежно трансформируется в какую-то зависть. Тогда же понял, что искренне оценить достижения другого человека можно лишь в том случае, если ты сам уверен в себе. - Как оценил победу Плющенко в Турине Алексей Ягудин, назвав ее в одном из своих интервью - выдающейся? - Именно. Если бы Ягудин не выиграл в Солт-Лейк-Сити настолько блестяще, если бы у него после ухода из спорта остались обида, неудовлетворенность или какие-то другие комплексы, вряд ли он сумел бы сказать нечто подобное. По крайней мере, сказать это искренне. - Олимпийским чемпионам, на мой взгляд, вообще свойственна самодостаточность. Ведь больше славы, как не крути, в других сферах деятельности не заработаешь. Хотя бы потому, что ни в какой другой профессии, кроме спорта, ты официально не можешь стать лучшим в мире. - Согласен. Но это одновременно задает некий уровень всему, что делаешь после спорта. Хочется ведь держать планку. Поэтому и стараешься по-особенному. И я – не исключение. То, что меня три раза подряд переизбирали на пост председателя техкома ISU – тоже показатель. Не думаю, что люди голосуют за меня лишь потому, что я – Саша Горшков – когда-то стал олимпийским чемпионом в танцах. - Этот титул помогает, или, напротив, осложняет вам жизнь? - Поначалу осложнял. Всеобщее восхищение и мировая слава сильно расслабляют. В какой-то степени теряется способность бороться, пробиваться наверх. Начинаешь верить, что все тебя любят, что так будет всегда. Но потом вдруг замечаешь, что и любят далеко не все, и что кому-то вообще хочется наступить на тебя, потоптаться. Что авторитет на убыль идет. Невольно начинаешь бороться за него снова. А это бывает гораздо тяжелее, чем в спорте. - Вы когда-нибудь жалели, что в вашу эпоху не было ни таких премий, ни возможностей, какие есть у спортсменов сейчас? - Если скажу «нет», никто не поверит. Как я люблю шутить, за время своих выступлений мы с Милой заработали очень большое количество хрустальных вазочек, и в этом есть свое преимущество: когда собираешься к кому-то на день рождения, не приходится ломать голову, что подарить. Сейчас же не обязательно даже быть олимпийским чемпионом, чтобы получать совершенно другие деньги. Но такие мысли абстрактны и обычно приходят в голову, когда появляются какие-либо финансовые трудности и начинаешь думать, где взять денег. - А приходилось когда-либо испытывать нужду по-настоящему? - В принципе у меня всегда была достаточно высокооплачиваемая работа. Отдельные ситуации, конечно, в жизни случались. Например, когда тяжело заболела Мила. Ей требовались дорогие лекарства, и той зарплаты, что я получал, хватало на неделю. Приходилось кое-что продавать из заработанного ранее, как-то выкручиваться. Иногда думаю: как складывалась бы наша жизнь, если бы мы c Милой выступали в нынешнюю эпоху. Ответа у меня нет. Сейчас, как мне кажется, произошла серьезная девальвация каких-то нравственных ценностей. Самая большая доблесть – что-то украсть. Или такая забава, как делать поддельные лекарства, покупая на заработанное острова, виллы. Иначе как моральной деградацией я это назвать не могу. Мы-то всю жизнь руководствовались совсем иным. Конечно хотелось что-то иметь, куда-то поехать, но когда благ становится слишком много, невольно перестаешь понимать, что в жизни действительно важно. И что деньги решают далеко не все. - Кстати, о деньгах. После игр в Турине появился целый ряд интервью в которых фигуристы, ставшие чемпионами, говорили о том, что готовы остаться в любительском спорте только в том случае, если будут получать от российской федерации фигурного катания достойную компенсацию. В то же время я, например, знаю, что и они, и их тренеры, помимо президентских стипендий, получали и продолжают получать очень солидные гранты. Да и возможность выступать в коммерческих шоу никто особо не ограничивает. Получается, что это – элементарный шантаж? Или расходы спортсменов действительно несравнимы с их доходами? - Я не знаю на самом деле кто сколько получает, потому что в одних только шоу фигуристы сейчас зарабатывают столько, что проследить за этим невозможно. В этом отношении любительские правила крайне либеральны. Для того, чтобы потерять статус любителя, надо уж совсем вдрызг разругаться как со своей федерацией, так и с международной. Другое дело, что если спортсмен говорит, что закончил выступать, он тем самым оставляет за собой право жить так, как ему нравится. Но этот вопрос каждый решает для себя сам. Мы с Милой уходили, потому что просто устали. Шесть раз выигрывали чемпионаты мира и столкнулись с непростой ситуацией. Пока ты идешь к этому званию, то соревнуешься с соперниками. А когда выиграл, начинаешь соревноваться только с собой. Приходится постоянно помнить, что сегодня ты должен быть лучше, чем вчера, чем год назад. В музыке, программах, состоянии, настрое. Потому что отступления никто не простит. Эти мысли страшно выматывают. Неизбежно наступает момент, когда понимаешь, что моральные и физические затраты попросту не стоят того результата, к которому идешь. - Нечто похожее мне несколько лет назад сказал двукратный олимпийский чемпион по плаванию Денис Панкратов. Мол, когда первым коснулся финишной стенки в олимпийской Атланте, понял, что этот миг вовсе не стоит всех предыдущих лет жертв и мучений. Ачто чувствовали вы, когда выиграли в Инсбруке? - Примерно то же самое. Мы слишком долго ждали, когда танцы, наконец, включат в олимпийскую программу, а когда дождались, посыпались непредвиденные проблемы. - Имеете в виду операцию, которую вы перенесли в 1975-м? - В том числе и ее. Никто ведь не думал, что все закончится настолько тяжело. Причину заболевания не смог объяснить даже хирург, который меня оперировал. В плевре сначала образовалось отверстие, а когда мы летели с чемпионата Европы через Хельсинки в Москву, я неловко повернулся в самолете и у меня лопнула ветка легочной артерии. Было настолько больно, что в автобусе, который вез нас от самолета к терминалу, я не мог сидеть. Стоял на носках, приседая на каждом ухабе. Все поначалу решили, что меня миозит (воспаление мышечных волокон – прим. Е.В.) оттого что где-то продуло. Порекомендовали прийти домой и лечь в горячую ванну. Что я и сделал. А через 30 секунд перед глазами все поплыло. Каким-то образом дополз до постели и уже там потерял сознание. На следующий день ко мне приехал один из врачей команды, который считался большим специалистом по лечению миозитов. Он намазал мне спину тигровой мазью, положил сверху подушку и прижал ее так, что у меня было полное ощущение, что на спине стоит раскаленный утюг. Потом врач говорит: «Быстро вставай и сгибайся-разгибайся». Я встал, согнулся и упал. С тем врач и ушел. На следующий день приехали другие – делать кардиограмму. В общем, до больницы я добрался лишь на третий день и тут же угодил под нож. - Почему же сразу не обратились к более серьезным cпециалистам? - Боялся. Мы же все ненормальные. Думал, что если не смогу поехать на чемпионат мира в Колорадо-Спрингс, то может встать вопрос о нашем с Милой участии в Олимпийских играх. Не могу сказать, что сильно скрывал, что неважно себя чувствую, но и не афишировал этого. - Каким же образом сумели полностью восстановиться к Играм? - Мы вообще-то намеревались выступать в чемпионате мира, несмотря на операцию. Тренироваться я начал прямо в больнице, едва отошел наркоз. Сразу попытался встать. Было очень важно как можно быстрее понять, что именно мне там внутри отрезали – смогу ли я вообще после этого передвигаться. В итоге через день меня после настоятельных даже не просьб, а угроз, перевели из реанимации в обычную палату. И через полтора месяца мы с Милой таки поехали в США. Нашли место для тренировок на отдельном катке в спортивном комплексе академии ВВС США – чтобы никто меня не видел. Для международной общественности была разработана легенда, что я приехал на чемпионат сразу после тяжелого гриппа. Я потом не раз думал, что если бы чемпионат мира проводился в любом другом месте, мы бы сумели выступить. Но в Колорадо-Спрингс высота больше двух тысяч метров – здоровые спортсмены не всегда выдерживают. Плюс – акклиматизация. На полпрограммы меня в первой тренировке хватило, но до конца не доехал. Пришлось смириться с тем, сто выступать я не смогу. Тем более, что там были Моисеева с Миненковым, у которых мы с трудом выиграли на чемпионате Европы. Если бы мы с Милой проиграли им в Колорадо-Спрингс, то серьезно рисковали уже никогда снова не выйти вперед. - Другими словами, вы предоставили этим фигуристам возможность стать чемпионами мира в свое отсутствие? - Так получилось. Спасибо Анне Ильиничне Синилкиной (тогдашнему президенту российской федерации фигурного катания – прим. Е.В.), что она договорилась, чтобы нам дали возможность принять участие в показательных выступлениях а потом поехать в месячный тур по США. К концу тура нам почти удалось вернуться к прежнему состоянию, потом был еще один тур – по Сибири, и уже там я чувствовал себя совсем уверенно. C психологической точки зрения это было чрезвычайно важно. - После того, как в 1976-м вы с Пахомовой ушли из спорта, вас не посещало желание вернуться? - Было, конечно. Решение закончить кататься само по себе непросто для любого действующего спортсмена. Как и тот факт, что ты уходишь с вершины в никуда. Когда мы говорим, что бремя славы слишком утомляет – это, мягко говоря, кокетство. Я много лет наблюдал за нашими выдающимися спортсменами и не могу сказать, что кому-то из них это бремя было по-настоящему в тягость. Во всяком случае когда оно с тебя вдруг сваливается, то очень быстро начинаешь об этом жалеть. По настоящему тяжело другое. Сознание, что закончив карьеру, ты будешь вынужден догонять своих сверстников. Тех, кто учился, получал профессию, завоевывал определенные жизненные позиции пока ты сам тренировался и карабкался на пьедестал. Начинать-то приходится с нуля. Но самое болезненное - продолжать смотреть соревнования, не участвуя в них. Иногда это чувство держится пять – шесть лет. - А нынешний уход из спорта всех первых номеров сборной не выбил у вас, как у представителя России на международной арене, почву из под ног? В том смысле, что враз ничего не осталось? - Эта проблема в истории фигурного катания возникала неоднократно, причем не только у нас. Вспомните ГДР, США. Сколько медалей спортсмены этих стран увозили с чемпионатов мира в прошлые годы, и что происходит сейчас? Не хочу говорить обо всех видах, но в тех же танцах на протяжении двух последних четырехлетий у России были не менее серьезные проблемы, чем в нынешнем сезоне. Но ведь их удалось решить? Так что я бы не делал из этого трагедии. Тем более, что никто из сильнейших российских фигуристов еще не принял окончательного решения. - Что бы вы сами хотели пожелать себе на юбилей? - Видите ли в чем дело… Я умею наслаждаться жизнью только тогда, когда могу ее полноценно использовать – как это было все предыдущие годы. И хотел бы, чтобы эта возможность оставалась как можно дольше. 2006 год |
Фигурное катание - Спортсмены
