Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

В первую неделю пребывания в больнице на восстановлении пришлось непросто, так как наступать на травмированную ногу было нельзя, а боль при этом всё равно была адская. Об этом в интервью RT заявила саночница Татьяна Иванова. По её словам, приходилось заставлять себя думать о том, что люди возвращались в спорт и с более тяжёлыми повреждениями. Бронзовый призёр Игр вспомнила о знакомстве с олимпийской трассой в Пекине, рассказала о шутке над ПЦР-тестами в Китае, прокомментировала тему четырёх судебных разбирательств в CAS, а также призналась, что порой испытывает страх во время стартов

— Принято считать, что бронзе спортсмены радуются больше, чем серебру. Разделяете это мнение?

— На самом деле своей бронзе я рада так, словно завоевала золото. Этот сезон оказался для меня сложноват. Я травмировалась на этой же самой трассе, когда мы были в Китае на тренировочной неделе, долго ходила на костылях, потом с лангеткой, а нужно было любой ценой получать допуск на Игры. Вообще хотела бы сказать отдельное «спасибо» врачам, которые меня восстанавливали. Они реально сделали невозможное. До самого моего выступления мы постоянно были на связи, так что я не чувствовала себя брошенной.

— Насколько сильно та ноябрьская травма лимитировала ваши возможности на Играх?

— На управление санями это никак не влияло. Но, если у саночника есть проблема с ногами, это всегда очень сильно чувствуется при стартовом рывке. Спортсмен сидит на санях, ногами упирается в «рога» и выталкивает себя. У меня же какое-то время, пока продолжалось восстановление, подвижность была сильно ограничена. Это вызывало дискомфорт. Особенно сильно это чувствовалось на январских этапах Кубка мира, когда я снова начала выступать. Толкаться приходилось не ногами, а как бы руками и спиной. Соответственно были проблемы с тем, чтобы себя хорошо вытолкнуть. Сейчас подвижность ноги стала лучше, мы очень много работали в тренажёрном зале, чтобы восстановить функции, необходимые для стартового разгона.

— Толкаться едва зажившей ногой больно, или страшно?

— Страх был только на самом первом этапе Кубка мира в Винтерберге, на который я приехала сразу после Нового года. Тогда все были в напряжении, не только я: не знали, как нога себя поведёт, не будет ли мешать по ходу дистанции, что может произойти, если я вдруг ударюсь. Пришлось использовать всю защиту, которую только было возможно, чтобы максимально обезопасить травмированные участки.

— Что происходило у вас в голове, когда случилась травма? Паника и отчаяние?

— Я отреагировала странно. Вообще без эмоций. Меня когда-то мама научила очень чётко раскладывать всё по полочкам: если бы можно было избежать травмы, я была бы очень рада. Но поскольку беда уже случилась, значит, расстраиваться — пустое дело. Нужно думать о том, чтобы как можно быстрее вернуться в строй. Конечно же я думала о том, успею ли восстановиться к Играм. У меня ведь и так получилось восемь лет перерыва после Сочи. А ждать главного события своей жизни ещё четыре года — это всё-таки чересчур много. Поэтому я мысленно настраивала себя только на возвращение. Причём на максимально быстрое возвращение. Соответственно старалась вообще не обращать внимания на какие-то мелкие преграды типа получения допуска. Верила, что его дадут. А то, что было немножко больно, это ерунда.

— Вас послушать — получается такая рождественско-пряничная сказка: надеялась, верила, всё получилось. Но ведь наверняка были моменты, когда опускались руки?

— Были. Когда лежала в больнице на восстановлении, пришлось непросто. Особенно тяжёлой была первая неделя. Мало того, что адская боль, которая не прекращается, так ещё и наступить на ногу не могла. Соответственно ни встать было, ни дойти до туалета или душевой, чтобы помыться, ни нормально сесть или лечь, потому что костыли и нога в тяжеленной лангете. Когда появилась возможность выходить на улицу, возникли новые проблемы. Зима, скользко: любая даже крошечная потеря равновесия непроизвольно заставляет опереться на травмированную ногу. Да и просто страшно было упасть. Я заставляла себя думать о том, что люди возвращались в спорт и с более тяжёлыми травмами, а в голове порой проскакивало: «Может, хватит?»

— Какой момент стал переломным?

— Я всё-таки сумела побороть панику и уже спокойно рассуждала: как можно отказаться от возможности выступить на Играх, если я столько лет ради этого работала?

— Плакали в тот период много?

— Из-за травмы не плакала вообще. А вот когда улетала из Сочи на реабилитацию в Москву, как-то враз накрыло. Но это было очень кратковременно. Ещё плакала в Пекине, после того, как выиграла медаль. Не верилось, что всё получилось.

— То, что у вас была возможность опробовать олимпийскую трассу в ноябре, хоть в какой-то степени стало подспорьем?

— Изначально мы планировали, что приедем в Пекин раньше. В планах федерации, насколько знаю, стояли две международные тренировочные недели. Но из-за ковида всё стало сдвигаться. И получилось, что в ноябре мы прилетели на две с половиной недели, и сразу начались проблемы с тестами. Из-за этого нашу группу изолировали и сдвинули в расписании на самое позднее время. Мы заканчивали тренироваться в час ночи, после чего ещё сорок минут ехали в отель, сдавали тесты, наутро снова их сдавали. И я уже тогда думала, что хорошо бы иметь возможность изучить эту трассу со всеми её траекториями получше. Но как раз этого не получилось. Поэтому перед Играми я сказала и тренеру, и механику, что максимум, что мы можем показать — это то, что умеем. Пытаться экспериментировать по ходу заездов было уже бессмысленно.

— Плюс — ежеминутная нервотрёпка с тестами на ковид?

— С этим как раз было попроще, чем в ноябре. Сейчас мы сдаём тесты раз в день, когда идём на завтрак. Если вдруг у кого-то результат положительный, это становится известно почти сразу. У нас так за день до старта забрали итальянца, одного из братьев Фишналлеров. А второй отправился следом после награждения. Но после того, что все мы пережили в ноябре, всё это не кажется ужасом.

— А что было в ноябре?

— Вдвое больше тестов, которые брали не изо рта, а из носоглотки. Как мы шутили – китайцы пытаются нам копчик через нос почесать. Поэтому сейчас я гораздо спокойнее к тестам отношусь. Волнение, безусловно, присутствует, но оно где-то совсем глубоко.

— Когда я смотрела в Пекине лыжный спринт, где Сергей Устюгов не сумел пройти в полуфинал, думала о том, что по-настоящему звездный миг этого спортсмена мог случиться в Пхенчхане. Но тех Игр у него не случилось, как не случилось и у вас. Нет ощущения, что четыре года назад вы были способны выступить лучше, чем сейчас и чем это было в Сочи?

— Знаете, если бы у меня не было четырёх судебных разбирательств, где все четыре раза я присутствовала лично и оставила все моральные силы и нервы на этих слушаниях, то наверное и в Пекине результат мог быть иным. Я бы точно подходила к этим Играм иначе.

— Как думаете, что заставило суд принять вашу сторону и полностью вас реабилитировать? Восторжествовал здравый смысл, или случилось чудо?

— Мне кажется, люди просто поняли, что в нашем виде спорта допинг — это нонсенс. В санях ни одного случая подобных нарушений не было за единственным исключением, которое имело место очень много лет назад в Австрии. Сама австрийская федерация человека тогда и дисквалифицировала. Зачем саночникам вообще какая-то фармакология? Чтобы на старте толкнуться быстрее всех? Ну, допустим, я в Пекине в заключительной попытке толкнулась быстрее всех, но после этого есть ещё целый километр трассы. И там есть только ты и твоя голова. Поэтому мне вообще казалась бредовой вся та история. Кто-то что-то кому-то сказал, и что, это повод всех под одну гребёнку загрести?

— На Играх в Ванкувере 12 лет назад вы стали четвёртой. Где было проще выступать там, когда у вас не было никакого олимпийского опыта, или спустя 12 лет в Пекине?

— В Ванкувере у нас случилась трагедия – погиб грузинский саночник Нодар Кумариташвили. Точку старта в связи с этим опустили, и приходилось думать только о том, чтобы хорошо войти в первый вираж — он был специфичным. Очень резким и соответственно коварным. Я точно знала, где именно тогда ошиблась и возможно упустила бронзовую медаль. В Пекине у нас сложилась прекрасная компания в первой шестёрке. Две немки, я и три австрийки. Немок достать было тяжело — слишком большими получились отрывы. А вот австрийки вполне могли бы подняться. Соответственно было важно не пропустить их вперёд. И тут уже свою роль сыграл опыт. Всё-таки я после Ванкувера готовилась четыре года к Сочи, потом к Пхенчхану…

— Бывают трассы, на которых реально чувствуешь, что ваш вид спорта реально очень опасен?

— Когда смотришь со стороны на то, как соревнуются другие, действительно бывает не по себе. А когда едешь сам, бояться просто некогда. Иногда заезд заканчивается, и запоздало ощущаешь, как накатывает адреналин и начинает колбасить. Ещё бывают трассы, где не получается пройти какие-то участки хорошо. Но всё равно садишься и стартуешь в полную силу, чётко понимая при этом, что можешь упасть так, что мало не покажется. Это страшновато.

— А в обычной жизни что-то способно вас напугать? Змеи, пауки, хищные звери?

— С животными у меня хорошие отношения. Всех люблю. Но до тех пор, пока они не начинают на меня нападать.

— Так же, вероятно, и с соперниками?

— В последнее время мы, наоборот, даже с немками начали как-то очень тепло общаться. И с Натали Гайзенбергер и с Анне Беррайтер. Так что на пьедестале в Пекине у меня была прекрасная компания.

— Что дальше?

— Дальше продолжаем работать. В 2023-м чемпионат мира пройдёт в Оберхофе. Там, конечно же, не моя профильная трасса, зато в 2024-м соревноваться предстоит в Альтенберге, а это одна из моих самых любимых трасс. Дальше я пока не загадываю. Решила для себя, что точно буду выступать ещё два года. А там посмотрим.

— Что же тут смотреть? Отдохнёте после мирового первенства-2024, а там, считайте, до ваших четвёртых Олимпийских игр останется всего ничего.

— Ну… Хочется, конечно. Всё будет зависеть от состояния здоровья. Если раньше ты мог стартануть, сделать преимущество и этого запаса хватало, сейчас если взять первую шестёрку или даже десятку, все научились стартовать и соревноваться стало намного тяжелее. Приходится постоянно что-то придумывать с санями, ломать голову, как сделать так, чтобы они стали ещё быстрее. Ведь если сравнить, какая техника была у нас в 2010 и какая сейчас, — это совершенно разные машины.

— Привыкать, пересаживаясь на новую машину, приходится долго?

— По-разному. Иногда всё очень удобно по ощущениям, но сани быстро не едут. Когда сезон только начинается, боевые сани мы вообще не трогаем до последнего, потому что их постоянно тестируют, модифицируют, подгоняют. Даже в Китай на тренировочную неделю мы брали двое саней и запасные «рога». Был сложный период: и сани нужно сравнить, и трасса толком не изучена…

— Чем-то отвлекать себя перед стартом у вас получалось?

— Вышивку я оставила дома, на неё у меня хватает времени только летом, когда побольше свободного времени, зато пристрастилась к судоку. Выбираю на телефоне уровень «эксперт» и ни о чём уже не думаю, чтобы не ошибиться. Прекрасный способ отгонять ненужные мысли, как оказалось.