Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

«Дитя войны», — называет она себя. Родилась за четыре с половиной года до начала Великой Отечественной в Москве, и детская память сохранила многие детали того непростого жизненного периода. Двукратная олимпийская чемпионка, человек, в свои 85 потрясающая активностью, жизнелюбием и готовностью помочь ближнему.

— Как здорово, что вы позвонили, — говорит она вместо приветствия. — Заболталась я тут на даче с соседкой, и как раз повод появился разговор закончить. Дел в доме и в саду полно. Но я готова отвечать, спрашивайте.

— Всегда было любопытно: откуда в детях военного поколения, как и в стране, пережившей Великую Отечественную войну, сразу после её окончания вдруг открылось столько спортивного азарта и заряженности на результат? Не до того ведь было?

— Не до того. Но должна сказать, что это сейчас в спорт с четырёх лет идут. В моё время в секцию спортивной гимнастики можно было записаться только с 12-ти. Я хоть и была в войну совсем маленькой, но очень хорошо запомнила, как мы жили с мамой в подвале. Родилась я в самом центре Москвы, на улице Полины Осипенко, которую в 1994-м переименовали в Садовническую — она начиналась от Балчуга и заканчивалась Косаковским мостом. В середине этой улицы находился штаб МВО, где моя мама работала уборщицей. Нас у неё было двое — я и старший брат. Когда началась война, все мужчины были призваны на фронт, а мама, как многие другие женщины нашей страны, должна была как-то самостоятельно выживать и поднимать детей. Каждое утро мама уходила на работу, а мы оставались дома. Как сейчас помню: длиннющий общий коридор со служебными квартирами по обе стороны, одна плита на кухне на всех, один туалет и огромное количество людей. Холодная вода в рукомойнике и выход в общую баню раз в неделю — как великий праздник. Сейчас иногда всё это вспоминаю и думаю: как мы вообще пережили то время?

— Возможно, потому и пережили, что получили закалку на много лет вперед?

— Сейчас, конечно, многие вещи даже не объяснишь нынешнему поколению. Помню, в школе мы сами разлиновывали тетрадочки для чистописания. Представляете себе картину? Маленькая мармулетка-второклашка часами сидит и линует в тетрадке горизонтальные и косые линии, чтобы буковки ровными получались. В школе я, правда, могла высидеть максимум три урока. Потом от голода начинала кружиться голова. Еда-то какая была? Утром стакан чая с кусочком сахара и кусочком чёрного хлеба. Иногда маме удавалось раздобыть кусочек масла. Помимо своей основной работы она обстирывала генеральскую семью, и с ней расплачивались продуктами. А потом на каком-то празднике в школе я увидела девочку-гимнастку. Совершенно невероятную: гнётся в разные стороны, мостики делает, шпагаты…

— И ваша спортивная судьба была решена?

— Это произошло далеко не сразу. Эта же самая девочка как-то увидела, как я пытаюсь кувыркаться на травке в летнем лагере, и позвала меня в секцию. Отбор я прошла и очень боялась, что меня не примут в секцию по возрасту: я даже на свои 11 лет тогда не выглядела: маленькая, коленки толще, чем бедра — такой крошечный страхолюдик. Но хитрая уже тогда видимо была: когда спросили, сколько мне лет, ответила, что уже 12. И вместо своего назвала день рождения брата, чтобы в своём вранье не запутаться.

— Не запутались?

— Куда там! Как-то стою в зале вверх ногами, тренер подходит и спрашивает: «Калинина, а тебе когда 12 исполнилось?» Я, не подумав, и ляпнула: мол, 12 нескоро ещё… Но как-то обошлось, отчислять не стали.
Когда подошло время, мой тренер Борис Евгеньевич Данкевич передал меня на более высокий уровень — в «Динамо» Алексею Ивановичу Александрову. И это, конечно же, определило всю мою дальнейшую судьбу.

— Отец рассказывал мне в свое время, что послевоенные тренеры были совершенно уникальными людьми, несмотря на то, что почти никто из них не имел специального образования.

— Абсолютно верные слова. Я только много лет спустя начала понимать, что все те люди, кто стал после войны учителями и тренерами, как никто прочувствовал на себе все страдания, которые принесла стране война. В них осталась нерастраченной какая-то бездна доброты. У меня, например, никогда не было папы — я ни разу в жизни никому не сказала этого слова. Помню, как однажды, когда я ещё занималась в детской секции, Данкевич сказал, что придёт вечером к нам домой. Я вообще не понимала, как должна себя вести. Как встречать тренера, чем угощать — ведь в нашей с мамой жизни вообще никогда не было мужчин.

Тренера я тогда встретила на трамвайной остановке, мы вместе пришли к нам домой, и он протянул маме маленький тортик и ещё какой-то свёрток, перевязанный бечёвкой. Она развернула его и увидела, что там лежит детское пальто — для меня. Я вот сейчас вам об этом рассказываю, а у самой всё внутри переворачивается. Вспоминаю, как мама вдруг заплакала, увидев тот подарок.

Вот эта совершенно невероятная трогательность отношений отличала всех наших педагогов тех времен. Я знаю это точно, потому что и с Ларисой Латыниной в свое время говорила об этом, и с Тамарой Маниной, и с другими.

— В какой момент в вашей спортивной жизни возникла цель добиться в гимнастике выдающегося результата?

— В этом плане я была совершенно безграмотным товарищем. Директор нашей детской спортивной школы как-то подвёл меня к карте мира, которая висела у него в кабинете, и сказал: «Видишь, где Австралия? Вот туда тебе хорошо бы поехать на Олимпийские игры». Что такое Олимпийские игры я вообще не поняла, но где находится Австралия и как она выглядит, запомнила. Подумала ещё: «Надо же, как далеко…»

В «Динамо» обстановка была уже совсем иной — один только красный ковёр чего стоил! Почти все, кто там тренировался, уже входили в сборную страны, носили тренировочные куртки с буквами «СССР», и я как-то очень быстро тоже вошла в состав национальной команды, хотя конкуренция на тот момент была невероятно высока. Так всё и пошло. Софья Муратова, которая в моих глазах была на тот момент просто небожительницей, как-то пригласила меня к себе домой и подарила свою юбочку, которая сразу получила у меня название «парадной» — и это было невероятным счастьем. А когда мне начали платить ежемесячную спортивную стипендию в 1200 рублей, и я принесла деньги домой и выложила их на стол, моя мама просто потеряла дар речи. Глаза у неё были такими, что я примерно поняла, что в этот момент она обо мне подумала. И немудрено: такой суммы при своей зарплате в 300 рублей, которую, к тому же, никогда не выдавали в один приём, она никогда в жизни в глаза не видела. Не говоря уже о том, чтобы в руках её держать . И, по-моему, до того самого дня мама вообще не очень понимала, чем именно я в своём зале занимаюсь.

— Ваша серьёзная гимнастическая карьера начиналась в те годы, когда СССР не принимал участия ни в каких международных турнирах.

— Мы тогда были долго закрыты от мира, находились под железным занавесом, но я очень хорошо запомнила первую Олимпиаду с участием советских спортсменов — в 1952-м в Хельсинки. Наверное, потому, что гимнасты там выиграли девять золотых медалей. А к Играм в Мельбурне я готовилась уже в составе команды. Нас тогда на 2,5 месяца увезли на сборы в Ташкент, где климатические условия были максимально близки к австралийским, и вся команда стремительно наела себе какое-то безумное количество килограммов лишнего веса.

— Ташкент, как известно, город хлебный…

— И виноградный, как выяснилось. Виноград я увидела там впервые в жизни, тем более что поселили нас в пансионате, где лозами были увиты все аллеи. Идёшь, а над головой висит наливная гроздь, покрытая сизоватым налётом, вся в каплях росы. Как её можно не съесть? Когда ситуация с весом стала в команде катастрофической, к нам приезжал даже тогдашний спортивный министр Николай Романов. Он пришёл на тренировку, посмотрел на команду, и потом, видимо, дал такой разгон всем тренерам, что нас немедленно посадили на диету. Стали взвешивать каждый день, организовали специальный стол «сгонщиков», где я сидела рядом с великим Виктором Чукариным. Правда, как именно нужно гонять вес, никто по тем временам не понимал.

— В смысле?

— Например, виноград нам есть категорически запретили, но при этом было разрешено пить столь же калорийный виноградный сок. Но как-то с этой проблемой мы всё-таки справились. И полетели в Австралию. Хотя тоже не без сложностей.

— Каких именно?

— Политических. К моменту начала Олимпийских игр в Венгрии только-только закончилось восстание и связанные с этим события, поэтому политическая напряжённость чувствовалась на тех Играх вокруг советской команды очень сильно. Когда сейчас я слышу, что спорт никогда не был столь политизирован, как сейчас, то каждый раз думаю о том, что у людей слишком короткая память: политика вокруг спорта была всегда. И не скажу, что 50 с лишним лет назад накал был слабее нынешнего. В том же Мельбурне я была самой молодой в команде, смотрела на всё растопыренными глазами и, видимо, по этой причине всё очень сильно отпечатывалось в памяти. Например, была такая история. После первого дня соревнований советская команда вышла в лидеры, и на следующий день, когда мы подъезжали к залу, я увидела огромные толпы народа. Подумала ещё: как это классно, когда спортсменов так встречают. Но в самом зале на трибунах не обнаружилось ни одного зрителя — был заполнен только «спортивный» сектор. Это было совершенно необъяснимо и как-то даже шокирующе. Как нам потом объяснил советский представитель в МОК Константин Андрианов, один из очень богатых западных людей просто скупил накануне финала все билеты — с тем, чтобы мир не увидел триумфа русских.

Так что ничего в этом плане в мире не меняется: во все времена наша страна всем мешала. Хоть под советским флагом, хоть под российским. Нас ведь никогда не любили, как во все времена не любили сильных. Причём не только в спорте, но и на политической арене.

— Слушаю вас и недоумеваю: ваше поколение пережило столько тягот, лишений, ограничений… И вы никогда ни словом не давали понять, что жизнь, родись вы в другой стране, могла быть, наверное, и получше.

— А я сейчас не понимаю другого. Когда нам сегодня начинают рассказывать о том, что мы жили в какое-то ужасное советское время, в какой-то ужасной советской стране. Да, я вполне допускаю, что в те времена мы просто были молоды и многое в силу возраста воспринималось совсем иначе, не так, как сейчас. Но я ведь, даже закончив активную спортивную карьеру, очень много летала по миру в качестве тренера, в качестве судьи, много чего видела. И уже в те времена прекрасно понимала, что своих проблем хватает в любой стране. И что нельзя выносить суждения о каких-то вещах, не понимая уклада, культуры. Ведь даже если говорить о послевоенных голодных временах, которые пережила наша страна, потрясало удивительное чувство коллективизма, единения людей. И всё это было совершенно искренне, а не потому, что так приказали или заставили. Когда в нашей комнатушке мама затевала пироги, она всегда ставила тесто не в кастрюльке, а в ведре. Надо же всех угостить? И всё наше поколение выросло именно на этих понятиях.

— В моей жизни была всего одна Олимпиада, на которой в 18 лет я выступала, как спортсменка, и до сих пор в памяти держится ощущение, что Игры — это война.

— Так и есть. Причём эта война проявляется абсолютно во всём: в отношении соперников, в судействе. Поэтому и 50 лет назад, и по сей день опытные тренеры говорят: чтобы эту войну выиграть, нужно быть на голову, на две головы сильнее, сложнее и лучше. Иначе тебя задавят и сметут. Поэтому на всех спортивных коллегиях в советские времена было принято ставить вопрос: сколько олимпийских медалей страна способна выиграть в том или ином виде спорта? Если речь шла о том, что уровень результатов позволяет бороться только за пятое или седьмое место, людей просто не посылали на Игры. Наверное, это было довольно жестоко по отношению к спортсменам, но те, кто ехал выступать — выигрывали. И выигрывали много.

— А правильно ли это — воспринимать большой спорт, как войну, и ставить во главу угла принцип «Победа любой ценой»?

— Не знаю. Но точно знаю, что неправильно относиться к спорту с позиции: неважно какое место ты занял, главное — поехать. А ведь именно это я сейчас наблюдаю довольно часто. Вообще моя точка зрения такова: если ты находишься в мире, где главным мерилом успеха является победа, если ты отдаёшь прорву времени тренировкам и тобой постоянно занято множество специалистов высочайшего класса от тренеров и операторов до врачей и массажистов, то совершенно неприлично не ставить перед собой цель добиться абсолютно лучшего результата на самом высоком уровне. То есть — на Олимпийских играх. Этим большой спорт и интересен миру. Это и двигает его вперёд. Поэтому мы и помним Ларису Латынину, Усейна Болта, Майкла Фелпса, того же Валерия Борзова, который в Мюнхене вышел в свой сектор и на глазах всего мира разорвал всех великих чернокожих спринтеров.

— Вас сильно удручает нынешнее отстранение российских атлетов от возможности выступать на международном уровне?

— Ничего хорошего в этом, разумеется, нет. Но и большой трагедии я не вижу. Если уж мы сумели восстановиться и восстановить страну от совершенно ужасающих последствий Великой Отечественной… Я понимаю, что мой пример и пример моей семьи — это всего лишь частность, но ведь реально подниматься пришлось из полной разрухи. В этом отношении тот же выезд сборной СССР на Олимпийские игры в Мельбурн через какой-то десяток лет после Победы, стал колоссальным достижением. Всех нарядили, отправили на другой конец света, причём, как я узнала позже, заплатили золотом за то, чтобы быстро и удобно доставить в Австралию всю нашу сборную. А ведь по численности наша олимпийская делегация была на тех Играх второй после США. И все вернулись домой с грандиозным результатом. Возвращались, правда, месяц, но это уже другая история.

— Иными словами уже тогда в руководстве страны понимали, что спорт — это тот самый рычаг, который способен очень сильно повлиять на возрождение государства?

— Так было всегда, причём не только в нашей стране. Думаю, что и американские политики точно так же понимали, что, посредством спорта можно достичь договорённостей, ради которых дипломаты годами безрезультатно бьются в закрытые двери. Плюс — ещё один немаловажный момент: какие бы отношения не были между государствами, но выигрывает спортсмен твоей страны, поднимается на пьедестал, в его честь играет гимн, и все встают в знак уважения. Возможно, опять же, я рассуждаю, как очень возрастной человек, воспитанный в иные времена и на иных ценностях, но в этом я тоже вижу великий смысл Олимпийских игр и миссию чемпионов. И считаю, что сам спорт в этом смысле — это залог нормального отношения друг к другу и объединения всего мира. Ты можешь сколько угодно ненавидеть соперника в момент выступления, но не уважать его, зная, какой ценой даются олимпийские победы, ты не можешь. И как бы то ни было, способность преодолевать любые жизненные невзгоды приходит тоже через спорт.

— По этой логике России сейчас следует приложить силы к тому, чтобы не допустить падения уровня своих атлетов?

— Совершенно верно. Важно не потерять прежде всего детский спорт.

— Нынешнее противостояние России и Украины как-то отразилось на ваших отношениях с украинскими коллегами? Имею в виду прежде всего Латынину, с которой вы дружите более пятидесяти лет.

— Непростая тема. Лариса родилась в Херсоне, который сейчас каждый день фигурирует в новостных сводках, и я прекрасно понимаю, что творится у человека в душе, тем более у более возрастного человека, чем я сама. Поэтому стараюсь максимально её беречь. Не задавать вопросов, не затрагивать в разговорах тех или иных тем, единственное, что советую — стараться вообще не смотреть телевизор. Мы созванивается тем не менее каждый день. Ведь по большому счёту, всё, что мы можем сейчас сделать — это всеми силами поддерживать друг друга.