|
|
|
|
|
|||
Интервью с директором театра эстрады было запланировано еще на самый первый номер «СЭ-воскресенье». Но так получилось, что на протяжении четырех с лишним месяцев поймать Хазанова в Москве было предельно сложно. Случай выдался неожиданно. «Вечером я уезжаю в Ригу, - сказал артист по телефону. Или берите билет - поговорим в поезде, или... (судя по паузе, Хазанов взглянул на часы) приезжайте в театр прямо сейчас». От редакции до театра я домчалась через 15 минут. Еще через пять входила в директорский кабинет с заранее заготовленным (учитывая цейтнот хозяина) вопросом: все-таки мои первые Олимпийские игры в 1976 году в Монреале были первыми Играми Хазанова-артиста. - Помните свои ощущения от первой встречи с большим спортом? - Еще бы! - Улыбнулся Хазанов. И неожиданно продолжил: - Вы были спортивным ребенком? - Наоборот, очень хилым и болезненным. И жутко хотел доказать, что я не такой слабый, как кажется. Поэтому очень много времени проводил на футбольной площадке. Знаете, несколько дней назад - накануне первого мая, вечером, мы поехали с Леонидом Парфеновым, с которым делаем сейчас телевизионный автобиографический сериал под названием «Жил-был я» на то место, где я когда-то играл в футбол. Я испытал странное ощущение: будто бы ничего не изменилось. Если убрать отремонтированные здания и закрыть деревья какими-нибудь старыми кирпичами, то сразу же на поле выйдут мои сверстники и мы будем играть. Потом я приду домой и мне влетит за то, что я опять не сделал уроки, которые были заданы в музыкальной школе...Как я ее ненавидел! И как мучался, когда, выйдя из дома, должен был повернуть налево, а площадка была направо. Довольно часто я менял направление. И сейчас, бывает, думаю, что если бы не то увлечение дворовым футболом, вряд ли я сумел выдержать такие нагрузки, когда стал артистом. - Сейчас для поддержания формы вы чем-нибудь занимаетесь? - Начинаю каждое утро с того, что провожу полчаса в массажном кресле. Более того, если вы повернете голову, то увидите такое кресло и здесь. Видимо, сказывается малообеспеченное детство - спал я всегда на раскладушке, питался не очень хорошо, вот и заработал остеохондроз, который постоянно дает себя знать. Два с половиной месяца назад начал исповедовать религию раздельного питания. Похудел на одиннадцать килограммов. - Неужели за это время вам ни разу не хотелось отрезать кусок белого хлеба, намазать его маслом, положить сверху котлету... - Очень хочется. Очень. И все время есть хочется. Это неправда, когда говорят, что не хочется. Но выхода другого у меня просто не было. Вес в сочетании с возрастом стали давать картину, которую необходимо было срочно корректировать. Физическими упражнениями я не занимаюсь. Не потому, что нет необходимости, а просто пока не очень получается. Я и без этого в прошлом году сделал усилие бешеное - бросил курить, хотя курил 36 лет. - После чего и поправились? - Так ведь я непрерывно нахожусь в провоцирующей обстановке. Ужас заключается в том, что популярность тянет за собой не только рост благосостояния, но и другой режим питания. - Фуршеты, банкеты... - Не только. У нас ведь совершенно неверное представление о том, что такое хорошая жизнь. У людей моего поколения было бедное детство, наверное поэтому черная икра кажется пределом мечтаний. Мы выросли в обществе с очень сильными ограничителями. Я хорошо помню, какой радостью была для меня одна из первых поездок за границу - на Олимпийские Игры в Монреаль, а сейчас с ужасом думаю о том, что через несколько дней нужно на полтора месяца лететь в Америку и там на протяжение сорока дней едедневно перелетать из города в город. Возраст, наверное. Вообще я понял, что в жизни надо все время находить себе естественные стимуляторы. Это очень трудно. Наверное в нашем воспитании и образовании что-то просто крупно упущено. Мы не умеем отдыхать и находить радость в отдыхе. - В отличие от иностранцев? - Да. Ей-богу, они гораздо ближе к Богу. Хотя, наверное, об этом не задумываются. Они живут. Радуются утру, дню, вечеру, встречам, глазам собеседника... - Что же мешает вам уехать из Москвы, скажем, на дачу, наслаждаться природой, морковку выращивать и радоваться жизни. - А как? Какое я могу испытывать удовольствие, кроме как доставлять удовольствие другим людям? Если у меня это не получается, я не могу радоваться ничему другому. Очень долго переживаю, независимо от того, по чьей вине не получился спектакль. - Когда вы в составе спецбригады выезжали на Олимпийские игры, было трудно работать перед спортсменами? - Очень тяжело. Моя поездка в Монреаль в 1976 году как раз совпала с моментом, когда в своих миниатюрах я стал уходить от четырех арифметических действий юмора, когда все строится на очень простых, почти анекдотических ситуациях. Сложность заключается в том, что спортсмены, помимо того, что во время соревнований внутренне живут только ими, зачастую отрезаны от информации, от культуры. Глупо было бы их винить в этом. Ведь что происходит в спорте? К примеру, человек очень быстро бегает. И все вокруг него строится таким образом, чтобы максимально развить одно-единственное качество. Как утка, которую насильственно откармливают только для того, чтобы получить крупную утиную печень для деликатесного ресторана. Если человек бежит, то его доводят до состояния, когда бег становится доминантой его жизни. Все остальное атрофируется. При очень больших физических нагрузках как правило, отключается голова. Я столкнулся с этим: чем больше нагружал свою работу смыслом, тем менее эмоциональной была реакция. Естественно, никакого удовольствия от работы я не получал. В то время я, к тому же, был почти ровесником самих спортсменов - мне было 30. И мне кажется, что работать сейчас в спорте я вообще не смог бы. Юмор ведь не песни - там информации идет не так много, скорее это - концентрация чувств. Моя задача - вызывать смех. А сильный смех вызывает, как правило, очень простая конструкция, зачастую на грани дозволенности, а в приличном доме - недозволенности. Это же площадной жанр. - Если я правильно поняла, спорт высочайших достижений и, выражаясь вашей же терминологией, «людей-уток» не очень вам симпатичен? - Симпатичен. Мы же живем в очень жестком мире. И спорт - это прежде всего профессия. Так же как у меня. Профессия полностью забрала жизнь. Поэтому для меня все это очень понятно. И естественно. Человек, который выходит на лед, на футбольное поле, или плывет - он должен отдавать этому всего себя. Тем более, что в спорте век короче, чем даже у балетных. Когда мы говорим, мол, ему - уже тридцать! О чем мы говорим? - Сколько раз вы были на Олимпийских играх? - После Игр в Монреале я десять лет был невыездным. Там двоюродный брат моей жены передал для своего отца, который жил в Пермской области, бритвенный прибор, пять пластинок еврейских песен и плащ для моей жены. Я привез все это, причем за плащ переслал отцу деньги. Потом брат позвонил по телефону из Монреаля, узнать, передал ли я подарки. Видимо, разговоры писались на пленку. И, как я узнал гораздо позже, на моем личном деле в КГБ поставили гриф: «Пособник международного сионизма». Я не мог никуда выехать, хотя меня хотели взять с собой пловцы - на чемпионат мира 1978 года в Западный Берлин. Помню, тогдашний председатель Спорткомитета Сергей Павлович Павлов очень неловко себя чувствовал, встречаясь со мной. Сказать он ничего не мог - не имел права: информация была секретной. Я же не понимал ровным счетом ничего. Потом кто-то мне сказал: «Ты что-то взял у ихних евреев и передал нашим». Но я очень много работал на Играх в Москве, в 1988 году поехал на зимнюю Олимпиаду в Калгари и на летнюю - в Сеул. В Сеуле был смешной случай. Еще в 1980 я подружился с главным тренером мужской баскетбольной сборной Александром Гомельским. Он тогда пригласил меня выступить перед командой накануне финальной игры с югославами. Я приехал в деревню, а после выступления сказал Гомельскому: «Они не выиграют. Я чувствую это - у них мертвые глаза». Команда, действительно, проиграла. А в Сеуле, несмотря на тот случай, Гомельский воспринимал меня, как талисман. На всех играх я сидел на скамейке. Но однажды (наша команда должна была играть с Австралией) решил пойти на презентацию советской кухни. Минут за 20 до того, как матч должен был кончиться, меня что-то дернуло все-таки зайти в зал. Я взглянул на табло - и похолодел: мы проигрывали восемь очков. В этот же момент меня заметил Гомельский и на весь дворец спорта не подбирая выражений закричал: «Я тебе ... где велел ... сидеть?..» Матч ребята выиграли. И Гомельский, немного остыв, подошел снова: «Я предупреждаю последний раз: чтобы ты сидел на скамейке каждую игру. Ты что думаешь - это шутки?» Правда, я все-таки был вынужден уехать из Сеула раньше - на гастроли по стране. И уже в Донецке узнал, что баскетболисты стали олимпийскими чемпионами. Попытался заказать телефонный разговор, говорю телефонистке: «Мне Сеул». Она переспрашивает: «Какая область?» «Южнокорейская», - говорю. Она помолчала и выдает: «У нас нет связи с южнокорейской областью, потому что такой области в СССР нет». Тогда я послал телеграмму, которую Гомельский, как ни странно, получил. Это была моя последняя Олимпиада. А потом закончился Советский Союз и ни в Альбервилль, ни в Барселону, ни в Лиллехаммер - никуда я не ездил. - Не приглашали? - Приглашали. Но я понял, что... Все! Пора уйти из большого спорта. Во всяком случае, мне кажется, что я ушел. - Обидно. Тем более что люди в спорте, по сравнению с прошлыми временами, стали совсем другими. - Не сомневаюсь. Поколение моей юности было по-своему прекрасным. Они были Дон-Кихотами, лишенными какого бы то ни было прагматизма. Первым прагматиком стал, пожалуй, Василий Алексеев, который понял, что рекорды надо бить, прибавляя по 500 грамм. Что спорт - это бизнес. Тяжелая работа. А Юрий Власов был, напротив, романтиком до мозга костей. Он рвал штангу и было видно, что ему плевать - заплатят ему за это или нет. Я ни в коем случае никого не осуждаю. И если осуждают при мне, говорю: «А ты пойди и попробуй сделать то же самое.» Я же видел, в каком режиме концлагеря работают спортсмены. До какой степени им не доверяют тренеры. Словно имеют дело не с людьми, а с очень талантливыми животными. На Западе же всегда основная тяжесть перекладывалась на плечи спортсмена : можешь ничего не делать, но если считаешь себя великим, выйди - и покажи. Да и в России сейчас все иначе - у спортсменов совершенно иная мера ответственности. Я очень хорошо помню, как 15 лет назад выгонял Славу Фетисова из спорткомплекса «Олимпийский», куда он пришел не совсем в трезвом виде: «Уйди отсюда, - говорю, - у тебя и так сейчас неприятности с Министерством обороны. Спровоцируют тебя сейчас на что-нибудь, совсем зароют». Сейчас Фетисов - совсем другой человек. Оттого что живет в системе ценностей гораздо более жестких. Это всегда очень организовывает. А Игорь Ларионов? Это же просто совершенно западный человек. - Это хорошо или плохо? - Я не об этом говорю. А о том, что мы все выросли в системе координат подчинения и полной личной безответственности. Думаю, личная безответственность и есть сейчас самая серьезная причина тех проблем, которые стоят перед Россией вообще. Но в советские времена спорт давал возможность стать на иную, более высокую ступень, добиться другого уровня жизненных благ - получить квартиру, машину. И еще спорт был единственным занятием, где способности человека и его потенциал не были напрямую связаны с произнесением фальшивых идеологических агиток. Идеология в спорте играет, безусловно, не последнюю роль. Но даже тогда идеология была нужна спортсменам меньше, чем спортсмены - идеологии. - За время вашего тесного общения со спортсменами встречались ситуации, которые хотелось бы использовать на сцене? - Конечно. В 1976 году, кстати, мы - туристы - жили в школьном общежитии в комнате на 22 человека. Большинство из них, кстати, были довольно известными людьми. Игорь Ромишевский, Лев Лещенко, Женя Мартынов, Андрей Кокошин, Борис Лагутин... Лещенко спал рядом со мной возле классной доски. А у окна - Александр Медведь. Всю водку и закуску было велено сложить на подоконник, но подходить к нему без разрешения было нельзя. Медведь, кажется, приехал на Игры в качестве гостя, потом его каким-то образом привлекли к судейству и, помню, после первого дня соревнований он вернулся поздно - мы все его ждали и, естественно, стали расспрашивать, на что можем в борьбе рассчитывать. Он подумал и говорит :«Скорее всего, будет три золотых, четыре серебряных и две бронзовых». Я так удивился :«Откуда ты знаешь?» А он совершенно бесхитростно, искренне отвечает: «У нас на большее не хватит водки и икры». 1999 год
|
Вокруг спорта
