Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

…Мы сидели в кухне Елены Вайцеховской, в которой перебывало великое множество людей. Спортсменов, тренеров… И каждый со своей историей, со своей судьбой, со своими радостями или проблемами…

- …а кто-то целенаправленно приезжает за вкусненьким, - подхватывает мою мысль Елена.

- По этому поводу мне вспомнилась однажды произнесенная вами фраза: «Пишу я прилично, а вот готовлю по-настоящему хорошо».

- Ну, это действительно так. Игорь Борисович Москвин мне как-то сказал, что кулинария для него - это всегда творчество, полет души, полет фантазии. То же самое говорил Саша Карелин, заметив, что самые лучшие повара в мире – это мужчины. Потому что для женщины готовка – это рутинная обязанность, а для мужчины - всегда творческий полет. Ну а у меня получается, что журналистика – это работа, а творческий полет как раз в кухне.

- А журналистика для вас – это все-таки профессия или хобби, которое позволяет зарабатывать?

- Скажем так: это профессия, которую я не боюсь потерять. С тех самых пор, как я стала заниматься журналистикой, поскольку это совпало с отправкой младшего ребенка в детский сад. Детей было трое, и я понимала, что в силу хотя бы количества детей я в любой момент могу оказаться в ситуации, что должна буду бросить работу и сидеть дома. Поэтому я ужасно радовалась, когда у меня оставалось время на то, чтобы делать что-то в журналистике, но в принципе эта готовность в любой момент уйти постоянно присутствовала.

А потом жизнь сложилась так, что мои родители уехали работать за границу. И я, чтобы и им там было не очень скучно, и чтобы дети выучили иностранный язык, стала по очереди детей туда отсылать, - после того, как каждый из них заканчивал здесь первый класс. Периодически я думала, насколько это правильно, не совершаю ли я предательства по отношению к своим детям, но приходила к тому, что если бы они были в России, я бы работать не смогла однозначно. Потому что это были как раз времена, когда я боялась ребенка одного выпустить даже в аптеку, которая в нашем доме находилась – мне просто было страшно. Не говоря уж о том, что в школе было постоянное вымогательство – со стороны учителей, персонала. И в итоге я поняла, что если я нахожусь здесь одна и работаю столько, сколько могу, то моя зарплата дает мне возможность летать в Вену чуть ли не каждую неделю.

- Вы как-то сказали, что журналистика – это мужская профессия. А что в ней делаете вы? - в мужской профессии и в мужской газете?

- А мне интересно. Вот, к примеру, можно ли заставить мужчину читать о фигурном катании? Можно, но для этого там должны быть такие вещи, которые заставят его задуматься: давать ему цифры, таблички, объяснять какие-то закономерности, чтобы он мог понимать, что вообще происходит. А потом получается ведь очень интересная вещь: фигурное катание занимает в нашей жизни такую нишу, которую игнорировать просто невозможно. И представляете, каким королем чувствует себя мужчина, когда во время какого-нибудь застолья или просто разговора с женой в кухне, он может ей все объяснить! И таких мужчин, оказывается, великое множество.

Один из таких любителей – это первый заместитель главного редактора нашей газеты Володя Титоренко. Он обожает фигурное катание, он постоянно выискивает, что еще можно придумать, он звонит мне во время соревнований, и ввязывает в какую-то совершенно не привычную для меня работу, которая до этого не приходила мне в голову…

- Например, его идеей было составить некую идеальную модель фигуриста, то есть взять самые высокие оценки из протокола у разных спортсменов, состыковать их вместе, сложить и приблизительно увидеть, какой может быть максимальная оценка в идеальном варианте. Конечно, с точки зрения спорта это бред, но в принципе это интересно.

- Однажды вы сказали, что любимый вид спорта у вас – хоккей.

- Это могло быть сказано мною только в одном контексте: я больше всего люблю хоккей на зимних Олимпиадах. Потому что любая зимняя Олимпиада – это хоккей. И от хоккея зависит восприятие Олимпиады в целом. Для меня, по крайней мере. Но я думаю, для многих других тоже. Если мы выигрываем хоккей, - вся Олимпиада воспринимается со знаком плюс, если проигрываем, то все остальное воспринимается со знаком минус, что бы там не происходило. В 80-м году была Олимпиада в Лэйк-Плэсиде. Так вот остановите сто человек на улице, кто хоть как-то следит за спортом и, я думаю, девяносто девять человек из ста скажут вам, что это была Олимпиада, где русские проиграли хоккей американцам. А потом уже, поднапрягшись, они, может, вспомнят что-то еще. Это совершенно необыкновенный в олимпийском ключе вид спорта, это такой ажиотаж, такие эмоции! Это нечто непередаваемое.

Наверное, в моем случае сказывается еще и то, что поскольку хоккей для меня не является обязательным видом спорта в работе, он и воспринимается мною иначе. Ведь на фигурном катании я, прежде всего, работаю. Фигурное катание – это вечер. Почти всегда материал идет в номер, то есть ты вынужден писать его по ходу того, как все происходит. Так было в Турине, когда в двенадцать часов ночи там все заканчивалось, а в двенадцать ноль пять я должна была прислать текст в редакцию, чтобы он успел встать в номер. Это потом, задним числом, я могу вспоминать и переживать, а в момент соревнований у меня сильно заторможены эмоции, иначе я просто не смогу написать материал.

- Первое ваше большое интервью было с вашим отцом (Ред.: С.М.Вайцеховский, заслуженный тренер СССР по плаванию). Что было самым сложным для вас в написании его?

- А мы тогда были в жутком конфликте и года три вообще не разговаривали. Два абсолютно посторонних человека в квартире. Мы не здоровались, не желали друг другу доброго утра, спокойной ночи. Слишком сильно в свое время разругались. И когда мне дали это задание, я поняла, что надо что-то делать – невозможно же взять интервью, не разговаривая при этом.

Только сейчас до меня дошло, что из всех моих работ оно было самым сложным именно этим. У меня иногда спрашивают: как ты ухитряешься находить общий язык со спортсменом? Так вот по сравнению с тем, как тогда я ломала голову, изыскивая варианты подхода к собственному отцу, все остальное не идет ни в какое сравнение.

- По этому поводу совершенно четко высказался зам.главного редактора «Спорт-Экспресс» Владимир Гескин: «Если нужно куда-то пробраться, с кем-то договориться или, к примеру, взять интервью у самого Господа Бога, пробьется, договорится и возьмет».

- Ну, в общем, они до сих пор берут меня на слабо. Они знают, что стоит в моем присутствии сказать в отношении какой-то работы, что это невозможно, - все… Как они любят смеяться, - «у меня глаза наливаются кровью, сразу в них маячит цель и все, можно быть уверенным, что это будет сделано». На это меня много раз брали. И всякий раз я покупаюсь и делаю.

- Что, например?

- Да много чего. Например, когда у Димы Сычева была дисквалификация, никто не мог разыскать ни его, ни его папу, никто не мог сделать интервью, когда он отбывал свои три месяца дисквалификации дома. А я сначала сделала с ними интервью перед заседанием дисциплинарной комиссии, а потом летала к ним в Омск.

Точно так же не разговаривал с журналистами Дима Харин, когда был вратарем сборной, и меня отправили к нему. Причем отправили с такой фразой: если послать мужчину, то Харин пошлет его сразу, а тебя постесняется. С Сергеем Горлуковичем та же самая ситуация – я полгода добивалась встречи с ним.

А с чего, собственно, началась моя карьера в «Советском спорте», – я с Раисой Максимовной Горбачевой сделала интервью.

- Приехал какой-то француз на лошадях из Парижа и решил этих лошадей подарить Горбачеву. Но сам Михаил Сергеевич в Битцу не приехал, а приехала Раиса Максимовна. Я ухитрилась вклиниться между Раисой Максимовной с этим французом и ее охраной, и пока охрана пыталась воссоединиться со своей хозяйкой, я у нее взяла у нее интервью. Причем это было интервью достаточно смешное, оно было такое женско-житейское. Мы разговаривали о том, как тяжело следить за весом, о каких-то собачках-птичках, которые живут у нее дома, о ее попытках когда-то ездить на лошадях.

- По-моему, у вас на сайте его нет.

- У меня оно есть в отсканированном виде – мне его прислал кто-то из моих читателей. С этим материалом связана еще одна история. Я много ездила на всевозможные соревнования по линии спорткомитета как переводчик. А главный редактор «Советского Спорта» Валерий Георгиевич Кудрявцев был этим очень недоволен. И в какой-то момент его это стало так напрягать, что он сказал, что если я приеду на Игры доброй воли в Сиэтл, то могу сразу писать заявление об увольнении. А я должна была ехать туда с группой спортсменов, олимпийцев, и я совершенно не знала, что делать. Я советовалась со всеми в редакции. Мне говорили: ну, мать, решай сама, либо ты едешь и ведешь там партизанский образ жизни, потому что никто не гарантирует, что ты не вылетишь с работы, если он тебя там увидит, либо остаешься в Москве.

А кончилось это дело тем, что Кудрявцев улетел в Сиэтл, звонит оттуда в Москву и его заместитель ему говорит: «Вайцеховская сделала интервью с Раисой Максимовной. Уже звонили из Кремля и благодарили». Он говорит: «Ой, вот бы посмотреть!» И ему сказали: «Вайцеховская завтра прилетит и тебе газету привезет». Больше о конфликте никто не вспоминал.

- А было, что что-то не получалось?

- Конечно, сколько угодно. Самый анекдотичный был момент, когда я делала интервью с Артемом Тарасовым. Это тот самый Артем Тарасов, который был знаменит тем, что, будучи членом ЦК КПСС, заплатил членский взнос в размере 90 000 рублей, что составляло три процента от его официальной зарплаты. Это один из самых первых наших олигархов в полном смысле этого слова. Одно время он имел какое-то отношение к шахматной федерации и по просьбе редакции мне надо было сделать с ним интервью.

Мы с ним проговорили два часа. Это была целая сторона большой кассеты, записанная на медленной скорости. Мне разговор настолько понравился, что я перемотала его в самое начало, чтобы, приехав на работу, сразу начать его расшифровывать, кинула диктофон в сумку и помчалась в офис. Но сверху я положила бумажник, который случайно нажал кнопку записи… И к тому времени как я приехала на работу, на кассете было два часа шипения.

У меня был шок. Во-первых, я понимала, что такой разговор по памяти не восстановишь, а во-вторых, одна только мысль о том, что надо снова позвонить Тарасову в Лондон, во всем признаться и попросить повторить все заново... Ну, в общем, я поняла, что надо все-таки признавать свои ошибки, собралась и позвонила. При этом я сама себе сказала: «По телефону он тебя не убьет». Я объяснила ему ситуацию и сказала: «Единственно, что я могу вам гарантировать, - что я уложусь в час». И вдруг он мне говорит: «Лен, нет никаких проблем. У меня как раз сейчас есть время, только давайте я вам перезвоню, чтобы вы не тратили деньги». Он мне перезвонил и мы проговорили еще три часа.

Обидно было другое. Вскоре что-то случилось между ним, и человеком, который имел право решающего голоса у нас в редакции. И мне было сказано, что никакого интервью не будет. Вот этот момент я переживаю до сих пор. Во-первых, я переживаю, что не сохранила запись – я ее со злости сразу же уничтожила. Дура абсолютная, потому что разговор был безумно интересным, обо всем: о жизни, о спорте, о шахматах. Человек меня обаял с ног до головы. И во-вторых, переживаю о том, что интервью не вышло. Надо разыскать его и извиниться, хотя прошло уже лет десять.

- Елена, скажите, когда вы на соревнованиях -, кто вы больше – сидя на трибуне, стоя в микст-зоне, - журналист, бывший спортсмен или болельщик?

- Я не болельщик, однозначно. Вообще. Я могу переживать за каких-то конкретных людей, которые мне близки, симпатичны, но в процессе соревнований я абсолютно не болельщик. Если близкий мне человек делает какую-то ошибку и проигрывает, мне его жалко бывает, особенно когда бывают очень уж болезненные проигрыши, но в принципе я всегда стараюсь объяснить, в том числе и ему самому, почему он проиграл.

- Как бывший спортсмен… Скажем так: когда я смотрю прыжки в воду, у меня до сих пор нужные мышцы напрягаются и болят после соревнований. Даже когда в фигурном катании: когда ты смотришь и понимаешь, что сейчас будет неудачное приземление, то реагируешь как спортсмен на уровне физиологии.

Что касается журналиста… С развитием интернета и с появлением огромного количества изданий появилось такое количество людей, считающих себя журналистами, что иногда я ловлю себя на мысли, что представляться журналистом уже просто неприлично становится. Уровень профессии, в том числе и ее моральные принципы, упали до такой степени, что люди зачастую готовы абсолютно на все, лишь бы выдать какую-то сенсацию или скандал. И поскольку у таких людей очень высокая активность, то нормальные журналисты, люди со своими принципами, с уважением относящиеся к профессии, на этом фоне теряются.

Да, я сказала, что для меня журналистика - это профессия, которую я не боюсь потерять, но, тем не менее, - это моя работа, которой я занимаюсь двадцать лет. И двадцать лет для меня было принципиальным такое понятие, как репутация. А сейчас я понимаю, что моя репутация рушится независимо от меня: достаточно произнести фразу, что я журналист, и все… Это больно. Это неприятно. И поэтому в моем сознании отсутствуют такие понятия, как корпоративная солидарность. А принципы, которым меня учили и которыми я всю жизнь руководствовалась, которые во многом, кстати, идут от спорта, от спортивного взгляда на эту профессию, они остались. Я отвечаю за свои статьи. У меня на сайте выложены абсолютно все материалы, которые я написала в своей жизни, ну, может за редким исключением,. Как хорошие, так и плохие. Есть материалы, за которые мне было очень стыдно, но, тем не менее, готова по каждому из них ответить, почему я написала так, а не иначе.

За какие стыдно? Бывали случаи, когда я приезжала на соревнования, не имея возможности подготовиться. Был случай с биатлоном, когда послали меня только по той причине, что у меня была виза. Я приехала на соревнования в три часа дня, когда начиналась гонка, в пять она заканчивалась, а в шесть мне надо было передать репортаж. При этом я впервые в жизни видела биатлон, я не имела ни малейшего понятия, что там и как происходит, не понимала правил, не умела читать протокол. И в этом абсолютно ошалевшем состоянии я должна была сдать материал на полполосы. Как-то я его написала, но было очень стыдно.

- А что было в итоге потом?

- А в итоге мне перемыли кости на всех биатлонных форумах. Обидно было ужасно, потому что понимаешь, что тебе моют кости совершенно заслуженно, но в то же время знаешь, что у тебя не было ни малейшего шанса сделать это по-другому. Но ты же не будешь это объяснять. Это так же, как травма: если у тебя травма, ты либо на старт не входи, либо не жалуйся. Так же и здесь. Но зато до следующего репортажа у меня были сутки и этих суток мне вполне хватило, чтобы подготовиться.

- Чья судьба вас больше всего затронула?

- В спорте вообще такие судьбы, которые достаточно нетривиальны. Из трагических – это безусловно, Лена Мухина. Гимнастка, которая в девятнадцать лет сломала себе шею и после этого двадцать шесть лет была абсолютно парализована. А быть абсолютно парализованным человеком в нашей стране – это испытание, которое не пожелаешь и врагу.

Был такой фристайлист Сережа Шуплецов. Я помню, как мы летели вместе из Лиллехамера, и он в самолет продавал свою олимпийскую медаль. Я у него тогда спрашиваю (до сих пор голос дрожит): «Сережа, что ты делаешь?» - Он говорит: «Деньги нужны». Это страшно. Человек выиграл эту медаль, это самое дорогое, что у него есть в жизни, и он тут же ее продает.

Вообще трагических фигур очень много. Всем очень тяжело после спорта бывает. Все, как правило, пытаются найти какую-то поддержку, но очень редко ее находят. Потому что спорт это такая штука: ты всем нужен, только когда ты первый. А когда ты не первый, то все твои проблемы становятся твоими проблемами. А главное – спорт забирает человека целиком и совершенно не готовит его к другой жизни.

- Но ведь спортсмены – это люди с сильной волей, с сильным характером, с постоянным стремлением к победе…

- А все это заканчивается… Спорт требует постоянного и очень сильного напряжения определенных качеств, в том числе и нервных, а постоянно находиться в таком состоянии человеческий организм не может. И рано или поздно наступает момент, когда ты просыпаешься и понимаешь: все. У борцов есть такое выражение: «Пустой стал».

- Ну а ваш пример? – ведь вы не потерялись, вы нашли себя в этой жизни вне спорта.

- А что - мой пример? Меня выкинули из спорта в двадцать два года. Причем было это сделано, мягко говоря, не очень по спортивному принципу. Какое-то время я порыдала-погоревала, а сейчас я безумно благодарна людям, которые приняли тогда такое решение. В двадцать два года я осталась не у дел, никому не нужна, но у меня при этом были силы, была нервная энергия, было желание чему-то научиться. То есть, конечно, сначала никакого желания не было, потому что я страдала. А потом я начала учить язык, еще чем-то заниматься. У меня было достаточно много энергии, которую нужно было куда-то вкладывать. Но я совершенно не уверена, что у меня эти силы остались бы, если бы я ушла из спорта в тридцать лет.

- То есть все хорошо в меру и вовремя….

- Ну, естественно. Не зря же говорят, что самые выдающиеся тренеры получаются из спортсменов, которые либо получили травму, либо по каким-то другим причинам не реализовались в спорте. Взять даже Татьяну Анатольевну Тарасову. Я более чем уверена, что ее тренерская гениальность реализовалась только благодаря тому, что в восемнадцать лет она получила травму, не совместимую со спортом. И что вся эта энергия пошла в другое русло. Так и у меня, наверное.

- Получается, в любом случае, все зависит от человека? Либо ты опускаешь крылья, либо ты прешь дальше.

- Не только. Многое зависит от обстоятельств. Потому что если бы я пришла в «Советский спорт» и мне не встретились бы те люди, которые мне встретились, то совершенно не факт, что я бы стала заниматься журналистикой. Я все-таки считаю, что первостепенное – это стечение обстоятельств и жизнь в основном зависит от того, какие люди и на каком жизненном этапе тебе встретятся. Я буквально недавно доделывала одну из глав для новой книжки и открыла свое интервью с Алексеем Николаевичем Мишиным. И он там приводит пример из этой же серии: «Если бы, допустим, Ирина Роднина родилась не в Москве, а, к примеру, в Улан-Удэ, и попала не к Станиславу Жуку в ЦСКА, а в секцию при школьному кружке, - она бы стала такой великой Ириной Родниной? Да нет, конечно! Поэтому вся наша жизнь – это стечение обстоятельств».

Но, с другой стороны, жизнь дает шанс абсолютно каждому, но далеко не каждый умеет этот шанс использовать. Один человек за него цепляется, а второй говорит: «Все равно не получится» и даже не пытается ничего делать. И таких большинство.

- Вспоминаются при этом слова вашего отца: «Сдавшихся в жизни больше, чем проигравших».

- Да, поэтому и сама, и детей своих, и спортсменов, которые мне близки и дороги, всегда учу именно этому: если тебе дали шанс, то попытайся его использовать. Потому что страшно ведь не когда что-то не получается, а когда ты сам пальцем не пошевелил, чтобы получилось. У меня была знакомая, совершенно потрясающая женщина. Ей было уже восемьдесят лет, и однажды она мне сказала: «Леночка, когда человек умирает или по крайней мере близко подходит к смерти, то он никогда не вспоминает то, что он сделал. Он вспоминает то, от чего он отказался».

- А есть люди, с которыми вы не общались, но с которыми вам хотелось бы сделать интервью?

- Да сколько угодно. Просто не всегда это получается. Во-первых, потому, что эти люди могут быть из того вида спорта, с которым я не пересекаюсь. Например, мне ужасно хотелось бы сделать интервью с хоккеистом Пашей Дацюком, но на чемпионате мира, после поражения, естественно, никакого разговора не получилось бы. То есть человек тебе, может, и не откажет, но разговора не получится.

- А чем он вам интересен?

- А я не знаю. Я смотрела на него на чемпионате, и понимала, что он другой. Он умный. Он очень мне симпатичен в игре, в своей профессиональной деятельности.

- Какая Олимпиада была для вас самой сложной?

- Если рассуждать с позиции «эмоции – минус», то Ванкувер. Потому что это ужасно, когда все проигрываешь. А в плане работы, физически - Лиллехаммер, потому что я была там одна. Я писала приблизительно по полторы больших газетных полосы в день. Сейчас я совершенно не представляю, как я ту Олимпиаду выдержала. К примеру, соревнования по фигурному катанию проходили в трех часах езды от Лиллехаммера. Уезжала я оттуда на последнем автобусе, который шел, по-моему, в два:тридцать ночи, а в десять утра мне нужно было быть на лыжном стадионе. Я успевала писать все репортажи, но это был, наверное, энтузиазм человек, который давно мечтал попасть на зимнюю Олимпиаду. И «попал»…

- Что для вас лучший отдых?

- Дома сидеть. Плюшки печь. Я вообще люблю по дому возиться, заниматься какими-то хозяйственными делами. Просто не так часто есть такая возможность. Иногда для меня лучший отдых, - когда я могу целый день не вылезать из кровати. Мне хорошо думать в таком состоянии. Я таскаю себе в кровать книжки, компьютер, смотрю телевизор…

- А есть среди ваших материалов или героев любимые?

- Конечно, есть. Люблю я их всех, ну, или почти всех. Мне нравится делать из них героев, а если получается, то и в чем-то облегчать им жизнь. Они такие маленькие, даже когда большие, такие беспомощные, такие уязвимые, что всегда хочется, чтобы у них не было тех проблем, которые были у тебя. Сколько раз я старалась от чего-то предостеречь, когда знала, какие будут последствия… Они становятся не то что родными людьми, но людьми, ради которых я пожертвую какими-то своими делами, если я могу им как-то в чем-то помочь.

А в плане материалов, всегда нравятся те, в которые вложено много сил. Например, когда я в 1996 году написала первый материал о допинге, это был взгляд на допинг, который был совершен не принят в нашей стране: что допинг – это не зло, а вынужденная необходимость. Информация к этому материалу добывалась достаточно партизанскими методами, и я очень гордилась им. Он до сих пор очень хороший. Хотя уже прошло тринадцать лет.

- Может ли журналистка быть объективной?

- Нет. Никогда. Как не может быть объективным никакой человек. Это абсолютно исключено. Требование, что журналист должен быть объективным – это чушь. Журналист может быть интересен только своей точкой зрения. Говоря в данном случае «журналист», я имею в виду человека, который дорос уже до того уровня, когда его точка зрения может быть интересной. И дело даже не в том, что у него могут быть какие-то симпатии-антипатии, а в том, что у него свой взгляд на определенные вещи.

- С кем вы дружите? Из спортсменов, из тренеров?

- Те люди, с которыми у меня по-настоящему близкие отношение, - они не из спортивной среды. В этом кругу нет ни спортсменов, ни тренеров. Единственный человек, который имеет отношение к спорту – спортивный хирург. Все-таки надо разделять профессию и жизнь. Но если человек мне звонит и говорит: «Я не знаю, как быть и хочу с вами посоветоваться», - да в любой момент, хоть днем, хоть ночью приезжай. Я просто по себе знаю, как нужна иногда элементарная возможность выговориться. А раз звонят, значит, доверяют, наверное.

- Может ли спорт сделать человека счастливым?

- Не думаю. Счастье это же такая непрочная категория. Удачно купила в магазине платье своего размера – и вот оно счастье. Выиграл соревнования – счастье. Но так, чтобы это распространялось на всю дальнейшую жизнь, это вряд ли. Хотя да, есть люди, которые живут воспоминаниями о том, что они совершили когда-то. Они когда-то выиграли одну или пять медалей на олимпийских играх, а все последующее время рассказывают, как они это выиграли. Даже если это было шестьдесят лет назад. Я знаю таких людей. И это достаточно такая тяжелая картина. А в принципе понятие «счастье» очень сильно зависит от взгляда человека на это самое счастье. По моему глубокому убеждению, из абсолютно любой жизненной ситуации, даже самой поганой, можно извлечь плюсы. И когда ты понимаешь, что ты их извлек, это тоже своего рода счастье.

За время нашего разговора Елена успела испечь на ужин вкуснейшие рогалики, пожарить на завтра рыбу и перегладить рубашки. И как это она все успевает?

- Когда я училась в английской спецшколе, папа однажды предложил: «Давай проведем эксперимент: выясним, сколько времени ты делаешь уроки». Он засек время и прохронометрировал все мои действия. Оказалось, что уроки я делала два с половиной часа. Но за это время полчаса я ела, два раза отходила на десять минут попить чаю, потом по дороге застряла с книжкой в туалете. В итоге получилось, что в чистом виде на уроки у меня ушло всего сорок минут. И когда до меня дошло, куда девается время, с того самого момента я никогда не тратила на уроки больше сорока минут. Более того, все устные предметы я научилась делать в метро. И когда приходила домой, мне оставалось сделать только письменные задания.

Я почти никогда не смотрю телевизор, сидя на диване. Допустим, когда мне надо убрать квартиру, я смотрю, что идет по телевизору, нахожу пару фильмов, которые я хочу посмотреть. Все фильмы перебиваются десятиминутными рекламами. Десять минут – это вагон времени. За десять минут я успеваю полностью пропылесосить целую комнату, вытереть там пыль, все разложить. Соответственно, четыре или пять рекламных пауз – и у меня квартира блестит. При этом я ничего не теряю и, главное, у меня нет ощущения загнанности.

Когда у меня есть возможность валять дурака, я умею это делать фантастически, так талантливо, что мне даже самой нравится. Но когда мне надо сделать все в сжатые сроки и быстро, с этим никогда нет проблем. То же самой и с работой в газете. Я могу целую неделю ходить, обдумывать материал, а потом села – и написала за два часа.

А еще мне посчастливилось отведать ее знаменитый борщ. Невероятно вкусно, скажу я вам!