|
|
|
|
|
|||
Когда в 1998-м президент Международного олимпийского комитета Хуан Антонио Самаранч сказал, что список запрещенных в спорте допинговых средств должен быть пересмотрен в сторону сокращения, официальная реакция спортивных кругов была однозначной: «Самаранч выжил из ума!». Однако не для прессы те же самые люди говорили совершенно обратное. ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ В этом материале не будет, или почти не будет имен. Многие из моих собеседников соглашались на откровенный разговор (предварительно оговорив анонимность), благодаря давнему знакомству. Эти же связи помогали завести новые знакомства, разговорить врачей, тренеров, спортсменов, официальных лиц. Почему? Наверное, причина была той же, что в случае с чемпионом и рекордсменом мира по тяжелой атлетике Анатолием Писаренко, согласившимся дать интервью на запрещенную в спортивных кругах тему два года назад. Он сказал коротко: «Когда-нибудь ведь надо перестать врать?» БЫСТРЕЕ, ВЫШЕ, СИЛЬНЕЕ В минувшем августе в Германии закончился многомесячный судебный процесс в отношении большой группы тренеров бывшей ГДР. За годы, прошедшие со времени объединения двух Германий в одну и особенно во время процесса, было опубликовано множество документов, в том числе и секретных, из которых нетрудно было понять, сколь уникальная система подготовки, существовала в ГДР. Фармакология была ее неотъемлемой частью. А тренеры и спортсмены - лишь верхушкой огромного допингового айсберга. Сейчас уже немногие помнят, что фармакологическая эра началась вовсе не с восточной Германии. Во многих видах спорта препараты, синтезированные на основе мужского полового гормона тестостерона, начали употребляться cпортсменами других стран гораздо раньше - еще в 50-х. Вот лишь один из примеров. Рекорд мира в метании молота американца Гаральда Конолли в конце 50-х составлял чуть больше 60-ти метров метров. Женой Коннолли была Ольга Фикотова, по профессии врач. В то время она была связана с разработкой тестостерона, начала колоть препарат мужу (он сам, кстати, в этом потом признался), и в 1963 году рекорд мира, установленный Конноли в молоте, составлял уже 67 метров. Восточные немцы подошли к делу намного серьезнее. Получив возможность выступать на Играх отдельной командой (до начала 70-х ГДР и ФРГ выступали на Олимпийских играх в составе объединенной сборной), они задумались прежде всего о том, что система подготовки спортсменов высокого класса должна стать государственной политикой. Раз уж такой политикой стал спорт. В начале 70-х высшими политическими кругами ГДР было принято решение «О мерах по дальнейшему совершенствованию восточногерманского спорта». Университет Гумбольдта в Берлине получил задание разработать оригинальный немецкий стероидный препарат, схему его применения, включая методы тренировки и контроля. Все было сделано с немецкой пунктуальностью и дотошостью. Немецкие специалисты просчитали все: как тренироваться, какой должна быть оптимальная дозировка, как достичь максимальной отдачи и главное - как после всего этого привести организм (особенно женский) в порядок. И с 1976 года начались ураганные успехи ГДР. Эта структура прекрасно работала до самого падения Берлинской стены. Всех, кто заканчивал выступать, в обязательном порядке укладывали в клинику Гумбольдского университета для того, чтобы спортсмены полностью прошли восстановительную программу - им доводили до нормы гормональный фон, снимали оволосение тела у женщин. Правда, голоса спортсменок навсегда оставались низкими и хриплыми - от употребления анаболических препаратов необратимо утолщались голосовые связки. Широко известен случай, который произошел в 1976 году на Олимпийских играх в Монреале. На пресс-конференции главного тренера немецкой сборной спросили, почему все его спортсменки говорят мужскими голосами. После того, как вопрос был задан, зал сотряс гомерический хохот. Тренер подождал, пока смех стихнет, выдержал паузу и, не теряя самообладания, сказал: «Мы не петь приехали, а плавать». Через несколько дней представителям прессы оставалось только констатировать, что 11 из 14 золотых медали в женском плавании завоеваны спортсменками ГДР. При этом ни одна из допинг-проб не дала положительного результата. Объяснялось все просто: перед каждым выездом на соревнования все сборные команды были обязаны пройти строжайший выездной допинг-контроль. Любая самодеятельность исключалась в принципе: работу курировали специалисты - фармакологи высочайшего класса (тренеры зачастую не знали даже названия препаратов) и «Штази». Если тренер по каким-то соображениям не желал подчиниться системе, его убирали из спорта навсегда. Однако, стоило системе рухнуть, под удар попали именно тренеры. АКВАРИУМ С ТАБЛЕТКАМИ В августе 1998-го в Германии завершился громкий судебный процесс в отношении тренеров бывшей ГДР. Одной из главных свидетельниц была экс-рекордсменка мира в плавании баттерфляем Кристина Кнаке (в свое время она вошла в историю, как первая пловчиха в мире, проплывшая 100 метров быстрее одной минуты). Спортсменка рассказывала: - Нам регулярно давали таблетки. На одном из сборов я стала выбрасывать их в аквариум с рыбками. Через некоторое время самки сильно увеличились в размерах, а их чешуя изменила цвет. Только тогда мы поняли, что принимаем не просто витамины. В сборной ГДР Кнаке продержалась немногим более года. Как рассказал один из тренеров тех времен, она вдруг перестала справляться с нагрузками, и результаты стали резко снижаться. Что же касается тренера Кнаке - Рольфа Глезера (по мнению множества специалистов - одного из лучших тренеров мира), для него суд закончился пожизненным отстранением от тренерской работы в Австрии. В эту страну Глезер уехал работать по контракту в конце 1989-го, - став безработным в Объединенной Германии. После окончания суда и немедленного увольнения из клуба с волчьим билетом тренер несколько дней находился в шоке, - не мог даже разговаривать по телефону. Ему сочувствовали. Вслух - осуждали. ТРУБА ПОНИЖЕ, ДЫМ ПОЖИЖЕ После того, как СССР с треском проиграл летнюю Олимпиаду-68, один из наиболее известных спортивных врачей тех времен получил четкое задание от руководства Спорткомитета выяснить, что именно происходит в мировой спортивной фармакологии. В результате этих исследований на внутрисоюзный рынок попал анаболический препарат метандростенолон, а в 1972-м, перед Олимпиадой в Мюнхене, в Москве была издана тоненькая - для служебого пользования - брошюрка «Методические рекомендации по использованию метандростенолона в спорте высших достижений». Там описывалось все - вплоть до дозировок, хотя понятие «дозировка» было абстрактным. Большинство советских тренеров и врачей рассуждали примитивно: если нормальный курс употребления препарата приводит к установлению трех мировых рекордов, то двойная доза должна гарантировать шесть высших достижений. Естественно, проколов случалось гораздо больше, нежели «попаданий». Перед Играми-76 в Монреале в распоряжении Спорткомитета оказался новый и никому особо тогда неизвестный анаболический препарат ретаболил. Его распределяли по командам по личному указанию тогдашнего спортивного министра. Лишь один главный тренер отказался подчиниться приказу: «Я не знаю, что это такое и не буду экспериментировать за неделю до Игр». За неповиновение тренеру влепили партийный выговор. А чуть позже, в Монреале, многие «медальные» виды, в которых новый препарат должен был, по убеждению руководства, дать феноменальный прирост результатов, были безнадежно провалены. Что, собственно, заставило многих задуматься о том, что спортивная фармакология должна быть зоной действия только профессионалов. Первые эксперименты с анаболическими стероидами в СССР показали, что одними уколами добиться результата мирового уровня невозможно. Одна из знаменитых российских бегуний рассказывала: - Накануне московской Олимпиады препараты принимали почти все. Но при этом далеко не все улучшали свои результаты. Тогда, собственно, многие начали понимать, что главное достоинство большинства запрещенных анаболических препаратов заключается вовсе не в мгновенном достижении результата, как это принято считать до сих пор, а в том, что они помогают справляться с колоссальными нагрузками без большого ущерба для организма. Раньше бывали случаи, когда «отходить» после сезона мне приходилось несколько месяцев, - от нагрузок были перегружены сердце, печень, почки. Однажды из-за этого я попала в больницу. А после операции врачи порекомендовали пройти курс с применением анаболических препаратов. Я действительно быстро восстановилась, снова попала в команду. И до сих пор уверена: если бы не «запрещенная» фармакология, из спорта я бы ушла полным инвалидом. «Все есть лекарство и все - яд» - изрек однажды Парацельс. Другими словами, только доза определяет ту грань, за которой лекарство перестает быть таковым. Это - область действия профессионалов. Но в СССР, несмотря на стремление высшего спортивного руководства найти противоядие против ГДР (не случайно почти два десятилетия - до конца 80-х - матчевые встречи этих двух стран во многих видах спорта приравнивались по значимости к чемпионатам мира), врачи и тренеры работали лишь по наитию. Или же по указаниям свыше. Первые разговоры о том, что в СССР существует фармакологическая система, появились после московской Олимпиады. На Играх не было ни одного случая дисквалификации, - все анализы проводила «домашняя» московская лаборатория, которая была официально аккредитована МОК не столько из-за своего высокого профессионального уровня, сколько (по воспоминаниям специалистов тех времен) благодаря помощи сильно выпивавшего в то время руководителя Международной медицинской комиссии. Потом эта же лаборатория регулярно проводила выездной контроль всех советских сборных. Если кто-то из спортсменов попадался на допинге, сведения, как правило, не просачивались за пределы страны. В прессе в лучшем случае появлялась информация: «За неспортивное поведение спортсмен N дисквалифицирован на два года». Иногда добавлялось: «Условно». Один из первых скандалов, вышедший за рамки «служебного пользования» случился лишь в 1984-м, когда на имя нового председателя Спорткомитета Марата Грамова пришло гневное письмо от матери одной из известных советских пловчих. Спортсменке, которая была на первом месяце беременности и сама, похоже, еще об этом не знала, начали колоть курс анаболиков. В результате плод стал стремительно развиваться, и дело кончилось тяжелейшими искусственными родами. Чуть позже при попытке провезти за рубеж партию анаболических препаратов в Канаде были задержаны Анатолий Писаренко и Александр Курлович. Случай тоже получил скандальную огласку. Однако все это говорило только о том, что в отличие от ГДР, никакой советской допинговой системы не существует в принципе. А еще через несколько лет, когда система, которая действительно могла сделать фармакологическую помощь профессиональной и исключить чудовищный и неоправданный риск в отношении спортсменов, была, наконец, создана, страна рухнула. Много десятилетий назад итальянский диктатор Бенито Муссолини провозгласил на государственном уровне примерно следующее: «Фирмы, производящие табачные и алкогольные изделия, и тем самым подрывающие здоровье нации, обязаны регулярно перечислять часть доходов на развитие спорта и физической культуры». В Италии этот принцип жив до сих пор. В результате еще перед Олимпийскими играми в Барселоне страна вложила в подготовку атлетов в десятки раз больше средств, нежели Россия. Примерно тогда же в подготовке итальянских спортсменов-профессионалов стали активно принимать участие профессионалы-медики, создавшие, в частности, эритропоэтин. Новым препаратом активно пользовались велосипедисты, лыжники. По словам одного из итальянских врачей, эксперименты с эритропоэтином в плавании помогли известному пловцу стать чемпионом мира и установить мировой рекорд, который держится до сих пор. ПРОФЕССИОНАЛЫ Первый раз я услышала имя Сергея Португалова в 1991 году, когда под угрозу дисквалификации за применение запрещенных медицинских препаратов попала выдающаяся советская фигуристка Марина Климова. Ее проба, взятая во время чемпионата Европы в Софии, дала положительный результат, после чего анализ был направлен на доследование в главную спортивную лабораторию в Кельн. Через какое-то время результат первой пробы был объявлен ошибочным, спортсменку освободили от подозрений, но в кулуарах продолжали говорить о том, что только вмешательство Португалова помогло погасить скандал. Он же еще три года назад начал открыто говорить о том, что между спортом высших достижений и антидопинговыми структурами назрел кризис, который неминуемо закончится конфликтом. И о том, что существующая система борьбы с допингом давным-давно требует пересмотра. Когда то же самое открыто сказал Самаранч, я позвонила профессору и условилась о встрече. - Я не верю, что Самаранч способен что-то сказать вслух, не подумав, - сказал Португалов. - К нему можно относиться как угодно, но нельзя не признать, что он - масштабная личность с масштабными решениями. Таким решением была коммерциализация Олимпийских игр. Она в корне изменила спорт высших достижений. Может, напоследок Самаранч решил сделать еще одну революцию? - Как вы думаете, что могло заставить Самаранча заговорить на тему допинга? - Тут и думать нечего. Скандал на «Тур де Франс» и вложенные в гонку 200 миллионов долларов. Самое обидное, что люди, организовавшие скандал, меньше всего думали о спорте в целом и о «Тур де Франс» в частности. Они просто проводили грандиозную полицейскую антинаркотическую операцию - в случае успеха это и ордена, и премии и повышение по службе. Неужели вы думаете, что французская полиция чем-то отличается от российской? На «Тур де Франс» произошло просто трагическое совпадение - именно во Франции допинговые средства приравниваются к наркотическим и являются противозакоными. Но люди, которые вложили в «Тур де Франс» сумасшедшие деньги, естественно, не хотят терпеть ситуацию, при которой выигрывают не те, кто сильнее, а те, кого не обыскали. Я более чем уверен, что если бы обыскали всех, то и арестовали бы всех. Наверняка Самаранч прекрасно понимает, что в таком же положении может оказаться на только «Тур де Франс», а любое спортивное мероприятие - чемпионат мира по футболу, по легкой атлетике, я уже не говорю про штангу. - Другими словами, вы, как профессионал, даже не допускаете, что спорт высших достижений может существовать без применения запрещенных средств? - Далеко не все виды спорта. В некоторых - например, прыжках в воду, фигурном катании - употребление анаболиков бессмысленно. - Но ведь была нашумевшая история с фигуристкой Мариной Климовой, и, если не ошибаюсь, после вашего визита в Кельн, о котором знали немногие, история благополучно сошла на нет. - Во-первых, повторю, допинг в фигурном катании - это нонсенс. Как специалист, могу представить себе только две ситуации, в которых имело смысл прибегать к фармакологии: обязательная программа, где определенные препараты помогали снять психическое напряжение - чтобы не дрожали колени. Фигуры-то нужно было выписывать след в след. Но «школы» в фигурном катании давно уже нет. Вторая ситуация - в парном катании: если партнер с низкими физическими кондициями не в состоянии справляться с нагрузкой в поддержках и прочих парных элементах, то необходимые качества можно развить с помощью фармакологии. В случае с Климовой все было несколько иначе. Анализ показал наличие мочегонных средств и психостимуляторов. Когда я узнал об этом, то, скажу честно, потерял дар речи. Потому что был уверен, что ситуация в фигурном катании известна мне досконально. Софийская лаборатория в те годы не была аккредитованной в МОК, и повторный анализ был направлен в Кельн, куда немедленно поехал и я. Руководитель лаборатории - мой хороший знакомый, покойный ныне профессор Манфред Донике - лично занялся пробой и выяснил, что мочегонное средство там было в самом незначительном количестве, а с психостимулятором болгарская лаборатория просто ошиблась - не смогла заметить некоторых довольно специфических признаков. Донике тогда вскользь заметил: мол, поэтому лаборатория и не аккредитована. Тогда же он сказал: «Я не могу написать, что ничего не обнаружено. Но могу официально подтвердить, что при столь малом количестве препарата очень трудно предположить, что спортсменка применяла его с допинговыми намерениями». Этого объяснения, которое было официально направлено в Международный союз конькобежцев, вполне хватило для того, чтобы одна из самых громких фамилий в фигурном катании не звучала в контексте допингового скандала. - В мое время в любом виде спорта, где у спортсменов существовала проблема лишнего веса, мочегонное принимали все без исключения. - А почему нет? Если, скажем, у штангиста 500 граммов лишнего веса накануне старта, к которому он готовился много лет, зачем истязать себя голодовками, когда одна таблетка мочегонного снимает проблему в течение часа? Если же спортсмена подозревают в том, что мочегонное он принял, чтобы замаскировать более серьезные препараты, то это проблема лаборатории отличить одно от другого. Та же история с бромантаном, за который была дисквалифицирована шестикратная олимпийская чемпионка Любовь Егорова. Этот препарат по большому счету вообще ничему не способствует. Но так получилось, что пик на лабораторной кривой у бромантана и у анаболического средства нандролона одинаковый. Так не логичнее бы было сначала разработать методику, которая позволит расщепить эти кривые и доказать, что спортсмен принял препарат для маскировки, а не для того, чтобы повысить иммунитет, и тогда уже его наказывать? - Вам приходилось еще когда-нибудь обращаться к Донике для того, чтобы избежать допинговых скандалов? - Лишь один раз. И эта встреча оставила у меня очень тяжелые воспоминания. Я приехал в Кельн, чтобы попросить хоть как-то помочь чемпионке мира 1991 года в беге на 800 метров Лилии Нурутдиновой, которая была дисквалифицирована в 1993 году на чемпионате мира. Она бежала в финале, причем с самого начала дистанции было видно, что Лиля попросту не готова. Перед последним виражом Нурутдинова столкнулась со спортсменкой, которая бежала последней, они вдвоем упали, потом встали, естественно, не собираясь заканчивать бег. Если бы Нурутдинова сделала шаг влево - с дорожки - или пошла бы назад, ее бы просто сняли. А она пошла вперед - к финишу, потому что финиш был совсем близко. И получилось, что пришла седьмой, после чего по жребию попала на допинг-контроль. А тот дал положительный результат. Естественно, последовала немедленная реакция руководства любой ценой погасить скандал. Вот я и поехал в Кельн. Решил сдуру, что раз мы с Донике много лет знакомы, можно попробовать с ним поговорить. Но когда я, как мне казалось, плавно подвел разговор к интересующей меня теме, то по глазам Донике вдруг понял, что он сейчас меня просто вышвырнет вон. Я немедленно увел разговор в сторону, мы распрощались, но уходил я, как нашкодивший пес. А через год Манфред умер. - Он действительно считал допинг злом? - Прежде всего, он был очень здравомыслящим человеком. Понимал, что если человеку дали возможность зарабатывать спортом сумасшедшие деньги, то бессмысленно ограничивать его в средствах достижения результата. Донике, кстати, был изначально против коммерциализации. В своей работе, думаю, он руководствовался лишь профессиональным интересом: ему, как выдающемуся химику, было просто интересно искать и создавать новые методики обнаружения препаратов. Купить его было невозможно: он был очень богатым человеком и очень принципиальным. Лишь однажды мне показалось, что Манфреда все-таки «сломали». - Когда? - На чемпионате мира в Штутгарте. Когда англичанин Линфорд Кристи не вышел на эстафету, хотя перед этим стал чемпионом мира на «сотне». Версий было множество, но было очень похоже, что Кристи просто боится «засветиться». У меня все больше и больше складывается впечатление, что в спорте есть каста «неприкасаемых» - людей, которых нельзя трогать ни при каких обстоятельствах. В легкой атлетике таких не более десяти человек. Я совершенно уверен, что никогда не попадется, например, Мэрион Джонс, Сергей Бубка. Они - лицо вида спорта. К тому же самого коммерческого вида. До 1988 года были случаи, когда по разным причинам положительным допинг-пробам не давали хода. Например, на Играх доброй воли в Москве в 1986 году два величайших американских атлета были уличены в употреблении стенозолона. К тому времени уже существовала методика, позволявшая четко отлавливать стероидные препараты. Но результаты не обнародовали - нельзя было омрачать только-только восстанавливающиеся отношения между СССР и США. А в Сеуле Бен Джонсон был со скандалом дисквалифицирован за употребление все того же препарата. И эта история радикально изменила взгляды олимпийской верхушки на скандалы среди «Биг старз». Если допустить, что звезды - такие, как все, это взорвет законы легкоатлетического общества. - Но ведь был не менее громкий скандал в плавании, связанный с именем трехкратной олимпийской чемпионки Мишель Смит? - Это говорит только о том, что она никому уже не нужна. Уверен, никогда ничего подобного не может произойти вокруг Александра Попова, Донована Бейли (называю эти имена исключительно для примера). Даже если бы возник повод. Но главное заключается в другом: надо наконец открыто сказать, что спорт высших достижений не может существовать без фармакологии. В том числе - и запрещенной. - Вы не боитесь, что легализация допинговых средств превратит спорт в поле деятельности полулюдей - полумутантов? - В основе спорта всегда будет прогрессивная технология - тренировки, психологии, педагогики. Фармакология была и будет вспомогательным звеном. Согласен, что нельзя разрешать спортсменам употреблять яды, типа стрихнина - их применение невозможно отрегулировать даже под наблюдением врача. Напротив, все ужасы, которые рисуют как побочные явления от приема стероидов, происходят только от бездумного передозирования. Я почти уверен, что при должном контроле и должной дозировке опасность будет минимальной. Наиболее губительно то, что очень часто по непрофессионализму врачей и тренеров спортсмена начинают подкармливать еще в детском возрасте. А это практически стопроцентная гарантия того, что он никогда не добьется высокого результата, став взрослым. - А как вы представляете себе систему, при которой запреты на допинг в юношеском спорте будут работать? - Я верю в коллективный разум. Когда западная цивилизация ставит какую-то задачу, она, в отличие от нас, ее решает. И во главе всего должны стоять интересы спортсмена. ЯСТРЕБЫ И ГОЛУБИ Трудно сказать, когда именно антидопинговая махина превратилась в огромный бизнес, не имеющий ничего общего со здоровьем спортсмена. Инициатором ее создания был, кстати, вовсе не покойный Донике. А его хороший знакомый, ныне здравствующий и облеченный большой властью чиновник МОК - выходец из очень родовитой, но небогатой княжеской семьи. По рассказам близко знающих его людей, он был типичным плейбоем - пьяницей и бабником. Но в середине 80-х у него на этой почве случился инфаркт, - и плейбой превратился в закоренелого моралиста - воинствующего борца против допинга, убедившего в итоге высшие круги спорта в том, что борьба с допингом - самое главное, что только может быть. Каким образом ему удалось привлечь к этой борьбе гениального немецкого ученого, и что стояло за этим - интерес последнего к химии или же идейные убеждения - так и осталось загадкой. Скорее всего, так сложились обстоятельства. У Донике тогда погиб сын, и убитый горем профессор проводил в лаборатории по 18-20 часов в сутки, разрабатывая все новые и новые методики обнаружения не только запрещенных лекарств, но и таких, которые только предстояло запретить. К концу 90-х антидопинговая кампания приобрела характер откровенной травли спортсменов. Расходы Международного олимпийского комитета на борьбу с допингом исчислялись уже миллионами долларов. Представители медицинской комиссии МОК получили право без предупреждения приезжать на сборы, отлавливать людей дома, в аэропортах, на вокзалах и даже в отпуске. Все спортивные федерации были обязаны по первому требованию сообщать в МОК графики подготовки команд, номера рейсов, пункты пересадок и названия отелей. Были случаи, когда, узнав о прибытии комиссии, тренеры предпочитали от греха подальше прятать своих подопечных. Слишком велик становился риск потерять все из-за ерунды - количество запрещенных препаратов достигло нескольких тысяч. Одна из спортсменок рассказывала: - Накануне Олимпийских игр я простудилась и закапала в нос лекарство. Когда врач узнал об этом, он пришел в ужас: большинство компонентов входило в запрещенный список. Двое суток я не могла спать. Мне казалось, что все кончено - меня наверняка поймают и дисквалифицируют. На контроль шла как на эшафот. К моему удивлению, пробы оказались чистыми. Но тот пережитый ужас буду помнить всю оставшуюся жизнь. На чемпионате мира в Афинах за употребление эфедриносодержащего лекарства был дисквалифицирован украинский атлет Александр Багач. Вспоминать эту историю он отказался: у здорового мужика тряслись губы и наворачивались слезы на глаза. Понять его было нетрудно: лекарством Багач пользовался несколько лет, покупал его в Америке и, естественно, всегда указывал составляющие в сопроводительных анкетах при допинг-контроле. И лишь в Афинах один из компонентов вдруг проявился в незначительном, но превышающем норму количестве. Случай был настолько абсурден, что после долгих дискуссий дисквалификацию было решено считать условной. Что не помешало, однако, отобрать у Багача золотую медаль и 60 тысяч долларов призовых. Дома в Киеве его ждала жена и трое маленьких детей. Кого-то ловили на более серьезных нарушениях. Но специалистам было очевидно и другое: в спорте появилось новое поколение фармакологических препаратов, обнаружить которые практически невозможно. Пророчество Донике о том, что запрещенную фармакологию все равно не победить, стало явью. С точки зрения здравого смысла, наверное, еще несколько лет назад стоило задуматься о сокращении «черного» списка. Во-первых, потому, что большая часть препаратов давно изжила себя в спорте, а во-вторых, потому что сам спорт давно стал зоной повышенного риска. Если раньше в большинстве видов спорта был лишь один, максимум два главных старта в году, то сейчас, например, в легкой атлетике, спортсмену приходится держать пик формы на протяжение нескольких месяцев. Потому что за каждым стартом, как правило, стоят большие деньги. Значит, нужны препараты, стимулирующие работу всего организма, помогающие справляться с нагрузками, акклиматизацией, стрессами. Все высказывания о том, что спорт высших достижений должен быть «чистым», - демагогия: он давно перестал таковым быть. И это лучше, чем кто-либо, понимают спортсмены и тренеры. Но есть и другие, значительно более мощные круги, которым крайне выгодно сохранять всю огромную структуру допинг-контроля в том виде, в котором она находится. В первую очередь это - производители лабораторной аппаратуры. Во-вторых, - сами лаборатории. В третьих, - чиновники международного и национального уровня, которые давно поняли, что самую надежную удавку на спортсмена может надеть только допинг-контроль. В спорте конца 90-х очень четко проявилась старая истина: чем более бесправен человек, тем это выгоднее системе, которая делает на нем деньги. Будь по-другому, на свет никогда бы не появился спортивный арбитражный суд - единственная инстанция, способная защитить людей, чьей профессией стало развлекать публику ценой собственного здоровья. Кстати, за последние годы спортсмены в этом суде не проиграли практически ни одного из допинговых дел. ЧТО ДЕЛАТЬ? На специальном заседании МОК, посвященном историческому заявлению Самаранча, президент не пользовался популярностью. Но не мог же президент МОК выдвинуть столь смелое предложение, предварительно не заручившись поддержкой влиятельных сторонников? О чем думал, начиная бунт? Неужели, действительно рассчитывал что-то изменить? Вопросов больше, чем ответов. В откликах на заявление Самаранча, которые на протяжение нескольких недель публиковали все газеты, спортсмены его осудили. И это тоже было заведомым лицемерием: поддержать президента значило бы лишь привлечь к себе дополнительное внимание охотников. Немногие, кстати, обратили внимание, что с появлением межсоревновательного контроля, увеличилось количество атлетов, которые официально заканчивали выступления после Олимпийских игр, и неожиданно изменяли свое решение накануне Игр следующих. Причина проста: «официальный» уход из спорта позволяет спокойно жить три с лишним года, не опасаясь неожиданного звонка в дверь. Так, кстати, после Игр в Атланте позвонили олимпийской чемпионке Стефке Костадиновой. Она сориентировалась мгновенно: «Пошли вон! Я закончила выступать!». Одна из олимпийских чемпионок по легкой атлетике, не скрывающая, что ей не раз приходилось прибегать к запрещенной фармакологии, довольно логично заметила: «Почему бы не оставить допинг-контроль на Олимпийских играх и чемпионатах мира, но исключить его на коммерческих стартах, куда приглашают только взрослых и уже сделавших себе имя спортсменов? В конце концов, мы - самостоятельные люди. В наших же интересах не гробить собственное здоровье, а продержаться в спорте как можно дольше». Когда я напомнила собеседнице, что и среди спортсменов встречаются любители, обвинить соперника в запрещенных методах, она усмехнулась: «Этим особенно отличаются американцы. Я не раз читала интервью Денниса Митчела, в которых он неизменно кричал о собственной «чистоте». Очень хочется посмотреть ему в глаза. Через два года. Когда у Митчелла закончится срок дисквалификации». 1998 год
|
Вокруг спорта - Допинг 
