|
|
|
|
|
|||
Больше всего в тренажерно-гимнастическом зале бассейна «Чайка» меня поразило пианино. Я готова была дать голову на отсечение, что двадцать лет назад, накануне монреальской Олимпиады, вся наша сборная по прыжкам в воду занималась хореографией под звуки именно этого инструмента. Рыжее и местами облезшее, как весенняя лиса, оно отлично гармонировало с массивными тренажерами тяжеловесного советского производства. У фотокорреспондента «СЭ» Дмитрия Солнцева глаза поползли на лоб: звезда мирового хоккея, которую предстояло снимать, с трудом вписывалась в имеющийся интерьер. Но факт оставался фактом: Павел Буре переходил от тренажера к тренажеру и, судя по всему, чувствовал себя абсолютно комфортно. - Почему «Чайка»? - улыбнулся он на мой вопрос. - А куда мне еще приезжать? Живу я на Кутузовском проспекте, дорога в бассейн занимает пять минут. До того же «Олимпийского» ехать как минимум полчаса. А у меня сейчас просто нет лишнего времени. Да и, согласитесь, зимой в «Чайке» намного спокойнее, чем где бы то ни было. Никто не пристает, не отвлекает. И вдруг совершенно неожиданно сменил тему: «Скажите, а когда в воду прыгаешь неудачно, то очень больно бывает?» - Почему вдруг вас это заинтересовало? - Я как-то с трех метров прыгнул - и не успел над головой руки соединить. До сих пор помню ощущения - бр-р-р. А когда смотрю прыжки в воду по телевизору - в Америке это довольно популярный вид, - мне кажется, что все очень легко и просто. - Ничего удивительного. Когда я смотрю хоккей, то самым интересным бывает наблюдать, кто кого и как впечатывает в борт катка. - Как ни странно, мне тоже. Правда, как только подумаю, что на месте пострадавшего могу оказаться сам, не по себе становится. Но такова работа. У меня - одна, у тех, кто меня опекает, - совершенно другая. - На Стива Смита, который стал непосредственным виновником вашей травмы, обиду до сих пор держите? - Отнюдь. Дело-то ведь как было: я заметил, что он на меня мчится сзади и затормозил. А правую ногу убрать не успел. Смит о нее споткнулся, в колене раздался какой-то странный звук, но я даже не почувствовал боли: гораздо больше меня интересовало, что будет с соперником - он на приличной скорости летел головой в борт. Но Стив вывернулся. Меня заменили, я пару минут отсидел на лавке и снова вышел на лед. И, когда Смит в очередной раз с той же стороны начал меня атаковать, я подпустил его поближе и, стоя на правой ноге, левым плечом на него облокотился. Тут-то и почувствовал, что коленная связка сначала натянулась, а потом с ногой произошло что-то странное: словно колено стало пустым внутри. Сразу после игры ко мне подошел врач команды «Чикаго», с которой мы играли, осмотрел ногу и достаточно уверенно сказал, что двумя днями отдыха здесь, конечно, не обойдешься, но за неделю все должно прийти в норму. Так что я даже не расстроился. И в Ванкувере сразу обратился к своему лечащему врачу, чтобы тот назначил необходимые процедуры. - К тому самому, которому пришлось вас оперировать? - Да, Рассу Дэвидсону. Он считается лучшим хирургом-травматологом Канады и постоянно работает с «Ванкувер Кэнакс». Мы с ним сдружились чуть ли не с первого дня моего появления в команде. В этот раз, тоже, как обычно, начали шутить, смеяться. И вроде как между делом Дэвидсон сказал, что, по его мнению, отдыхать мне предстоит месяцев шесть. Я сначала подумал, что это - очередная шутка. Даже поддержал: «Конечно,- говорю,- шесть месяцев - в самый раз будет. Ну а если серьезно?» Он на меня посмотрел как-то очень странно и сказал: «Павел, я не шучу». Вот тут мне в первый раз стало не по себе. Правда, Дэвидсон все-таки оставил мне малюсенькую надежду. Сказал, что стопроцентно точный диагноз он может поставить только после специального обследования - MRI. Суть его заключается в том, что делается сканирование кости в горизонтальной плоскости. Как бы ее срез. И можно поэтапно проверить любой участок. - Неужели по состоянию ноги вы не чувствовали, что травма более чем серьезна? - Абсолютно. Я почти не хромал. Только когда выпрямлял ногу до предела, появлялось ощущение какой-то проваленности в суставе. Даже после обследования, когда Дэвидсон подтвердил, что шесть месяцев - минимальный срок лечения, я долго не мог привыкнуть к своему состоянию: вроде хожу нормально, ничто не болит, и в то же время - ощущение полной беспомощности. - Когда месяц назад я позвонила вам в Ванкувер, ваш отец сказал, что Дэвидсон был очень доволен тем, как прошла операция. - Он до последнего рассчитывал на лучшее, хотел обойтись, что называется, малой кровью и не резать ногу. После операции, кстати, Дэвидсон сказал, что планировал сделать артроскопию - то есть прооперировать сустав через небольшие проколы. Но когда через первый же прокол он ввел в колено специальную видеокамеру, то увидел, что в суставе - месиво разорванных связок. В итоге получилось два шва. Разорванные связки удалили полностью, а из мышцы задней поверхности бедра выкроили новые. - Говорят, после подобных операций болит не там, где было порвано, а там, откуда вырезалась новая связка. - У меня болело все. Как будто весь я превратился в одно раскромсанное колено. Первые сутки прошли вполне терпимо: в палату меня привезли вместе с капельницей, в которую каждые два часа добавляли морфий. Врач сказал, что я могу отправляться домой хоть в тот же день, но я пришел в ужас от одной мысли, что окажусь с этой болью один на один. Медсестер, которые делали уколы, я замучил: постоянно требовал дополнительные дозы обезболивающего. И жутко бесился, что никто меня не хочет пожалеть и не дает морфия. - А когда вы самостоятельно встали на ноги? - Ходить с костылями мне разрешили сразу. Но я не мог решиться на это дня четыре - настолько все болело. Почти неделю каждые два часа принимал специальные болеутоляющие таблетки, но и они не помогали. - Жалко себя было очень? - Не то чтобы жалко, а как-то не по себе. Я почему-то вспоминал свою первую операцию - еще в Москве, в 16 лет: мне тогда в ЦИТО удалили мениск на левой ноге. Когда на первой перевязке я увидел свежие швы, мне чуть плохо не стало. И в этот раз ощущение было очень похожим. - Кто же за вами ухаживал все это время? - Каждый день заезжал отец, ну и подружки помогали. - Подружки? - Ну не те подружки, которые подружки, а... подружки. Знакомые, в общем. В чем мне действительно повезло, так это в том, что в Ванкувере очень много людей, которые ко мне искренне и хорошо относятся. И всегда рады помочь. А через неделю я уже сам мог передвигаться и по ощущениям как-то очень быстро пошел на поправку. Да и Дэвидсон поднял настроение, сказав при очередном осмотре, что новая связка уже сейчас крепче, чем на другой ноге. - Надо думать, настроение сразу улучшилось? - В какой-то степени да. Но снова появилось ощущение дискомфорта, которое было сразу после травмы: хожу не хромая. колено не болит, а на лед выйти не могу. - А хочется? - Недавно в интервью для «СЭ» о вас очень тепло отзывался один из самых знаменитых российских модельеров Валентин Юдашкин. Сказал, что был приятно удивлен тем, что помимо умения блестяще играть в хоккей, вы весьма элегантны в жизни. - Мы довольно давно дружим. Кстати, Валентин обещал мне к Новому году сшить новый костюм. - Вы любите носить костюмы? - Я вынужден проводить в них очень много времени. Таковы правила НХЛ. Как бы долго команда ни находилась на выезде, игроки обязаны (и это указывается в контрактах) постоянно носить цивильную форму. Джинсы запрещены категорически. На игру так же категорически надлежит являться в галстуке. Обязателен галстук и в самолете. - Надо думать, при первой же возможности вы надеваете джинсы? - Естественно. Но костюмы ношу чаще. И хоккейную форму тоже. - Кстати, из каких соображений вы сменили свой игровой номер? - Мне всегда почему-то хотелось иметь свой собственный. «Десятка» есть в каждой команде. А «96» в лиге единственный. Я хотел взять его сразу, как только начал играть в «Кэнакс». Но тогда в НХЛ еще не было практики больших номеров - и мне отказали. - Почему именно «96»? - Не знаю. Не могу объяснить. Чисто зрительно шестерка и девятка мне нравятся больше других цифр. Какое-то время я колебался между «69» и «96» и выбрал все-таки второй вариант. - За время вашего лечения вам часто приходило в голову, что, не поменяй вы номер, травмы могло не быть? - Я не настолько суеверен. Было время, я играл в юниорской сборной и, как и многие другие, считал, что, если существуют какие-то приметы, их ни в коем случае нельзя менять. Скажем, надевать перед игрой новый тренировочный костюм. Но, с другой стороны, если со старым костюмом что-то случится, а ты веришь в приметы, то, значит, настрой на игру будет заведомо не тот. Зачем же забивать себе голову? Я считаю, что на лед вообще нельзя выходить с мыслью, что что-то может не получиться. - Отсюда, видимо, и ваш имидж человека, у которого всегда все в порядке. И постоянное внимание окружающих. Не устаете? - Бывает тяжело. Но гораздо больше это достает меня в Канаде. Там
иногда просто чувствуешь себя, как в зоопарке. Мы как-то с Сашей
Могильным и Джино Оджиком после тренировки решили прогуляться перед
ужином и вышли на Робсон-стрит: это что-то вроде московского Арбата.
Честно скажу, никогда не думал, что американская беспардонность
может достигнуть такой степени. На нас показывали пальцами, со всех
сторон какие-то приличные внешне люди вопили: «Смотрите, идут!
Да вот же они!» - Я помню ваш летний приезд в Москву, когда то одна, то другая газета пыталась отследить маршрут ваших передвижений: казино, ночные клубы, презентации, телевизионные мероприятия. Все это оставляло ощущение того, что один вы просто никогда не бываете. - Бываю, но редко - что есть, то есть. Хотя свой нынешний приезд я не стал бы сравнивать с тем, что было летом. Тогда я отдыхал, что называется, на полную катушку. Сейчас же для меня главное - восстановиться после травмы. Поэтому, куда бы меня ни приглашали, полдня обязательно должен провести в бассейне. Потом отдохнуть. А уже потом - все остальное. - Вы можете позволить себе показать окружающим, что не в настроении с ними общаться? - Конечно, нет. Хотя иногда хочется. Особенно тяжело бывает сдерживаться после неудачной игры, когда, несмотря на настроение, приходится уделять определенное время журналистам и болельщикам. Сказать честно, я страшно завидую людям, которые умеют контролировать свои поступки и высказывания в любой ситуации. И периодически пытаюсь этому научиться. - Каким образом? - В казино. Проиграл - ноль эмоций. Выиграл - ноль эмоций. Правда, меня хватает до первого серьезного выигрыша или проигрыша. Потом эмоции захлестывают. - Вы так любите азартные игры? - Ужасно. В Москве я не был в казино ни разу. А в Америке, когда выдается такая возможность, езжу в Лас-Вегас: в Ванкувере своего казино нет. У нас даже компания игроков подобралась, и мы вместе на два-три дня выбираемся поиграть. Летаем большей частью на самолете, который принадлежит одному из моих друзей: три часа - и ты уже за рулеткой. - Какую самую большую сумму приходилось выигрывать? - Я чаще проигрываю. Но однажды выиграл десять тысяч. Представляете, сел застоя с фишками на триста долларов, и за сорок минут у меня сыграли все ставки, которые делал. - В таких случаях специалисты рекомендуют немедленно прекращать игру. - Меня силком от стола тянули. Но уходить было страшно обидно: я же приехал побалдеть, удовольствие получить, а не заработать деньги. Ну и получил. Правда, проиграл все до цента. - Где вы будете встречать Новый год? - Скорее всего дома. Слишком редко у меня случается такая возможность. Могу сказать точно: за последние двенадцать лет я попал домой на Новый год лишь однажды - в прошлом году, когда в НХЛ был локаут. И если с ногой к началу следующего сезона все будет в порядке, такой возможности у меня не появится еще лет десять. 1995 год
|
Хоккей - Спортсмены
