Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Десять лет назад в репортаже о самом последнем выходе двукратной олимпийской чемпионки на гимнастический помост в Афинах я написала: «За годы своих выступлений Хоркина дала своему виду спорта гораздо больше, чем получила от него в виде наград и титулов». Десять лет – достаточный срок, чтобы переосмыслить то, что было, взглянуть на те или иные события чуть менее пристрастно. Чтобы все улеглось, одним словом.

Улеглось, как выяснилось, немногое...

– Мы ведь не будем о политике, да?.

Мы сидим с Хоркиной в одном из московских кафе и рассуждаем о том, что смена круга общения после спорта часто приводит к тому, что ты становишься «чужим» в своей прежней среде, но так и не становишься до конца «своим» в новой.

– По большому счету, я ведь так и не ушла из гимнастики, – вдруг говорит Светлана. – Постоянно окунаюсь в нее. Как принято сейчас говорить, нахожусь «в теме». Ну и занимаю пост почетного вице-президента Российской федерации гимнастики, кроме всего прочего.

– То есть работаете свадебным генералом?

– Меня как минимум постоянно приглашают на заседания президиума, в том числе и закрытые. В своем родном Белгороде я возглавляю региональный олимпийский комитет и белгородскую федерацию спортивной гимнастики, другими словами, досконально знаю, что происходит в моем виде спорта. Владею всей информацией. А кто владеет информацией – владеет миром, так ведь говорят?

– Что происходит сейчас в вашей белгородской школе?

– Могу сказать точно, что залы у нас оснащены по последнему слову гимнастической техники. Уже 15 лет мы ежегодно проводим у себя всероссийский турнир моего имени – в этом году отмечали юбилей. Причем соревнования эти – квалификационные, позволяющие участникам официально выполнять спортивные нормативы, вплоть до мастерских. Соответственно и судьи, работающие на этом турнире, имеют очень высокую квалификацию. На базе школы проводятся сборы, детские соревнования. Есть два прекрасных зала, то есть все условия для того, чтобы гимнастика продолжала развиваться. В этом году наш турнир даже транслировали по федеральному каналу, и очень надеюсь, что наше сотрудничество в этом направлении продолжится.

– За эти 15 лет хоть один белгородский спортсмен дошел до сборной?

– Одну девочку, знаю, приглашали. Должна сказать, что сейчас не так просто находить детей, способных дойти в спорте до высокого уровня. Тем более что в спортивную гимнастику всегда шли дети из не самых обеспеченных семей. С одной стороны, для занятий много не нужно: форма недорогая, в этом отношении гимнастика – это не хоккей и не фигурное катание. Главное, чтобы у ребенка была хорошая координация и желание трудиться.

Моя сестра, которая работает тренером в Белгороде, сама ходит по садикам, по детским площадкам во дворах – как только видит активного ребенка, тут же дает родителям или бабушкам визитку нашей школы. А иначе как находить детей? Вот они и занимаются у нас в специальных группах. Потому что в спортивную школу согласно российскому законодательству ребенка можно зачислить только после того, как ему исполнится семь лет.

Мне порой кажется, что применительно к «молодым» видам спорта существующие правила давно следует поменять. Начинать тренироваться в гимнастике в семь лет – это уже катастрофически поздно. Ведь в 13-14 лет ты должен уже на чемпионатах Европы скакать, при этом показывая сложнейшие программы.

Своего собственного сына я пыталась отдать в плавание, когда ему исполнилось пять лет. Плавать он умел уже неплохо, но в школе мы получили отказ. Не доросли по возрасту.

– Вам не кажется, что амбиции людей, работающих в большом спорте, за последние годы как-то снизились? Все меньше и меньше тренеров готовы работать на результат так же самоотверженно, как когда-то работали вы с Борисом Васильевичем Пилкиным.

– Не знаю даже что ответить. У нас есть хорошие тренеры, есть традиции, школы, опыт, который просто нужно как-то систематизировать. Но вы правы, мы с Пилкиным действительно постоянно были нацелены на максимальный результат. Искали, за счет чего можем выиграть. Когда тренера не стало, я очень много думала: как же мне повезло, что судьба меня с ним когда-то свела! Меня ведь вообще не брали в гимнастику. Не только из-за роста, кстати. По многим другим параметрам я тоже считалась «никакой». А Пилкин взял. Сейчас, когда ко мне на турнир начинают приходить заявки от спортсменов, я никому не отказываю, даю шанс абсолютно всем. Именно потому, что хорошо помню свою историю. Которая началась с того, что я никому не была нужна, а закончилась золотыми олимпийскими медалями.

Гимнастика – вообще уникальный вид спорта. Очень хорошо учит преодолевать себя и добиваться цели. Можно вспомнить Елену Исинбаеву, Светлану Феофанову, Олега Газманова. Они ведь все в детстве получили именно гимнастическую закалку.

Еще мне кажется, что наш вид спорта имеет очень большое стратегическое значение. Достаточно хотя бы посчитать, сколько комплектов медалей разыгрывается на Олимпийских играх.

– Но разыгрываются они, согласитесь, большей частью без россиян. Взять близкую вам женскую команду: сначала отсутствие результатов объясняли тем, что у нас нет достаточной «скамейки» и надо просто подождать, когда эта «скамейка» появится. Сейчас все списывают на то, что прежний тренер команды Александр Александров до такой степени перегрузил спортсменок перед Играми в Лондоне, что нынешнему руководству вот уже два года приходится разгребать последствия в виде травм. Вам много лет приходилось работать с гораздо более жестким тренером – Леонидом Аркаевым. При нем травм было меньше?

– Травмы, безусловно, случались, просто о них не было принято много говорить. И уж мы точно никогда не «прикрывали» этим отсутствие результата. Ну да, у нас постоянно кого-то шили, штопали или «собирали» в ЦИТО. Но при этом считалось, что травмы – это внутреннее дело врача, тренера и спортсмена. А уж никак не общественности. Тем более не считаю правильным выносить эту информацию на международный уровень. Зачем?

На своем последнем чемпионате Европы в 2004 году я тоже выступала с травмой – сломала плюсневую кость. Мне на четыре недели на ногу надели лангетку, которую я благополучно через неделю сняла и поехала выступать. Вообще не понимала, как могу этого не сделать? Это же была моя команда!

Знаете, до какой степени мне было стыдно за девчонок в Пекине? Ну да, понятно, смена поколений и все такое. Я на тех играх сидела на комментаторской позиции в наушниках. И ловила себя на жгучем желании эти наушники сбросить и самой выйти на помост в купальнике.

– Вы сейчас рассуждаете очень жесткими категориями, свойственными, скорее, советскому, нежели российскому спорту. А стоят ли этого спортивные титулы? Насколько, скажем, была оправданна жесткость того же Александрова, которого за это убрали из сборной сразу после Игр в Лондоне?

– А в чем его жесткость заключалась? В требовательности и дисциплине? Так без этого результата не бывает. В гимнастике, например, до сих пор любят рассказывать, каким чудовищем был Аркаев. Да, он был жестким и строгим. Всегда, к тому же, называл вещи своими именами – а это не всегда приятно. Но у него был результат. И Александрова приглашали для того, чтобы сделать результат. Он его и сделал. Кто вообще после Пекина мог предположить, что в 2010-м наша команда впервые за 19 лет выиграет командное первенство на чемпионате мира в Роттердаме, а Алия Мустафина станет абсолютной чемпионкой? А ведь как раз после Роттердама стало понятно: у нас есть за счет чего побеждать в Лондоне.

Сама я работала с Александровым еще перед Играми в Барселоне в 1991 году. Мне тогда по возрасту не хватило одного года, чтобы я могла выступать на Олимпиаде. Могу сказать, что с тех пор Александр Сергеевич стал намного мягче. Работа за рубежом вообще сильно меняет людей в этом плане. Там ребенка не шлепнешь и не скажешь ему, допустим, что он толстый и должен худеть. Круговую «подкачку» Александрова для выработки выносливости я помню до сих пор. Возможно, нечто подобное есть и сейчас, но мне очевидно, что девчонки работают на снарядах с большим трудом. А это – первый показатель, что человеку не хватает выносливости.

Нам в сборной регулярно устраивали прогоны так называемых «спаренных» вольных упражнений, когда без перерыва нужно выполнить две комбинации подряд. Понятно, что акробатика в этом случае была несколько облегченной, но двойные сальто в диагоналях оставались. Для меня с моими ногами это было чудовищным мучением, но прыгала же! А бревно? На тренировках мы панически боялись с него упасть, выполняя комбинацию. Потому что это означало, что ты будешь повторять упражнение еще несколько раз. Видимо, благодаря тому воспитанию и той закалке я и прошла три олимпийских цикла. Хотя физически всегда считалась слабым ребенком.

– Вам много лет удавалось это успешно скрывать.

– Мне в этом отношении повезло: Борис Васильевич Пилкин всегда был рядом, внимательно следил за моим состоянием и очень меня берег. Когда видел, что я перегружалась, мог вместо третьей тренировки отправить меня гулять в лес. Или натянуть сетку для бадминтона и принести ракетки.

Возможно, это ерунда, но я, например, никогда не позволяла себе плакать перед камерами. В раздевалке, гостинице – ради бога. Но никогда – у всех на виду. Не плакала даже в Афинах, когда меня засудили на прыжке.

– Считаете, что публичные слезы – это проявление внутренней слабости?

– Не исключаю этого. А внутренняя слабость всегда идет от неуверенности. Значит, ты где-то недоработал. Значит, у тебя есть слабые места. Когда я вижу, как наши девочки периодически плачут перед камерами, то думаю именно об этом.

– Наверняка ведь у вас случались периоды, когда казалось, что личный тренер чрезмерно давит, ограничивает свободу, не дает никаких поблажек. Никогда не возникало желания поменять наставника?

– Нет. Слишком много раз видела, чем такое заканчивается. Понятно, что очень комфортно тренироваться у человека, который не заставляет работать, следить за весом, соблюдать режим. Но результат-то у такого тренера будет?

– Какое впечатление производит на вас сейчас российская сборная?

– От результатов мне, честно говоря, иногда делается не по себе. Я смотрю в видеозаписи достаточно много выступлений. И вижу, например, что на American Cup чуть ли не каждая спортсменка делает в опорном прыжке 2,5 винта. У нас же это считается какой-то особенной доблестью. Вижу, как вольные упражнения гимнастки заканчивают двойным сальто согнувшись – этим же элементом я их заканчивала десять лет назад. На тех же брусьях никто из наших девочек не показывает ничего уникального. В прыжке и вольных упражнениях мы вообще отстаем от лидеров на порядок. Вы когда-нибудь могли себе представить, что на чемпионате Европы российскую сборную заткнет за пояс команда Великобритании? Я – нет.

– После Олимпийских игр в Афинах я почему-то была уверена, что вы очень долго не захотите возвращаться в гимнастику ни в каком качестве.

– Гораздо более тяжело мне было после Игр в Сиднее. Помните ситуацию с конем? Вот это реально было ужасно. Мало того что я была готова к тем Играм так, что «звенела», так еще по итогам предварительных выступлений имела в многоборье полбалла преимущества. И когда постфактум выяснилось, что конь был установлен не на той высоте, помню, была в таком состоянии, словно все это происходит вообще не со мной. Рыдала всю ночь. Аркаев, помню, пришел утром поднимать нас на зарядку – мы жили в Олимпийской деревне в одном корпусе – подергал меня за пятку и сказал: «Спи, не ходи никуда. Я слышал...»

Ну и какой же он безжалостный после этого?

После Сиднея я очень долго думала, что делать дальше. Пыталась договориться с собой целый месяц. Так что после Афин все было в этом плане гораздо проще. Я заранее знала, что это моя последняя Олимпиада.

– Которую вы очень хотели выиграть...

– Не просто хотела, была готова к этому. Но когда увидела оценку за прыжок – при том что сделала его в «доскок», - это конечно же сильно надломило внутренне. Судьи тогда целых 15 минут не выставляли мне оценку. Окажись она на две десятых выше, я бы стала абсолютной чемпионкой.

– Уходить из спорта было тяжело?

– Нет. Я была после Игр такая уставшая, такая худая и такая опустошенная внутренне... Вытащила тогда из себя все. И все положила на кон. После того как в заключительный день проиграла брусья, снова плакала всю ночь – нервы сдали уже окончательно. Оплакивала, наверное, все свои неудачи сразу. Но это уже было моим личным горем. На самом деле я до сих пор горжусь тем, что за все годы своих выступлений ни разу никому не дала повода усомниться в себе. Неважно, чего мне это стоило.

Уже потом, когда я отдохнула и внутренне отошла от соревнований, вдруг поняла: после того что прошла в спорте, больше абсолютно ничего в жизни не боюсь. И наверняка добьюсь успеха во всем, чем бы ни пришлось заниматься в дальнейшем.

– С сильными женщинами жизнь иногда обходится...

– Слишком жестко? Согласна. Это действительно так.

– Вам доводилось, уже уйдя из спорта, чувствовать себя глубоко несчастной?

– Разное случалось. Порой казалось, что в моей жизни рушится вообще все. Что я лечу в какую-то черную дыру. Утешала себя в таких случаях тем, что где-то внизу наверняка есть дно, от которого я рано или поздно оттолкнусь и снова выберусь на поверхность. И что это лучше, чем неподвижно болтаться в теплом болоте.

Ну а потом появился ребенок, семья, которая стала для меня тем местом, где я могу не быть ежиком и «показать животик», зная, что никто не пнет и не обидит. Что еще нужно женщине?

Что касается каких-то житейских неприятностей, считаю, нужно просто чаще смотреть по сторонам. Неужели остальным живется легче и у них нет проблем? Есть, конечно. Мне так вообще грех жаловаться. Руки-ноги и голова на месте, работа есть, дом есть, семья есть, ребенок есть, даже хобби имеется.