|
|
|
|
|
|||
Ольга МОСТЕПАНОВА. Родилась 3 января 1969 года в Москве. Досье на спортсменов обычно читают по диагонали. Но это – тот самый случай, когда стоит задержать внимание как минимум на последней фразе. И задуматься о том, что если бы Ольга Мостепанова в 1984-м выступала на Олимпийских играх, она имела все шансы остаться одной из величайших гимнасток в истории спорта. Но Игр для сборной Советского Союза тогда не случилось. Вместо них сборная отправилась на альтернативный турнир в чешский Оломоуц и… что толку с того, что все свои победы Мостепанова одержала, пройдя снаряды по «десяткам»? Домой она вернулась никем. А через год завершила карьеру. Сама Ольга, едва о ее несостоявшейся Олимпиаде заходит речь, смеется: – Знаете, я ведь никогда не любила выступать. Любила гимнастику, как таковую. А соревнования, чемпионаты воспринимала всего лишь как побочный продукт. Ну, примерно как дети бывают побочным продуктом любви… Детей у нее пятеро. Сейчас, впрочем, с ними проще: шесть лет назад Мостепанова все-таки получила отдельную квартиру, персональную пенсию в 13,5 тысяч рублей и считает, что этого вполне достаточно, чтобы как минимум не жаловаться на жизнь. Впрочем, она не жаловалась и тогда, когда жила с совсем маленькими детьми в квартире своих родителей, зная, что у любимого человека есть в Москве вторая и тоже многодетная семья. И что официально она никогда не выйдет за своего избранника замуж. *** – Насколько сложно было добиваться собственного жилья, Оля? – Самое интересное, что я никогда ничего не добивалась. Знаю, что велись разговоры о том, чтобы победителей «Дружбы» приравняли в части льгот к олимпийским чемпионам. Но этого не произошло: единственное, что все мы успели получить – звания заслуженных мастеров спорта СССР. Мне очень сильно помог с решением жилищного вопроса Вячеслав Фетисов, когда был председателем спортивного министерства, но сама я не только к нему не обращалась, но даже не знаю, кто именно ходил за меня просить. Сама просить вообще не умею. – Вы до такой степени фаталист? – Скорее, как это модно сейчас говорить, пофигист. С другой стороны, я же не под мостом жила, когда рожала детей. Хотя в родительскую квартиру тоже не просилась: мама с отцом сами предложили, чтобы мы с мужем жили вместе с ними. – Так, стоп! Пытаюсь представить: вы в 20-летнем возрасте приводите своего избранника домой, в простую русскую семью и говорите: «Мама, папа, это – Ахмед. Он чеченец, и мы будем жить вместе». Реакция любого нормального родителя в этом случае, как мне кажется, может быть одна: перекинуть чадо через колено и всыпать ремнем. – Не исключаю, что папа испытывал в тот момент примерно такие чувства, как вы описали. Понятно, что я сама была не просто несмышленой девочкой, а человеком, который уже много чего в жизни добился. Поэтому наказывать было бесполезно. Но разговаривать со мной отец тогда перестал надолго. Думаю, он прекрасно понимал: если начнет что-то мне запрещать, я просто уйду из дома. – Вы ведь вряд ли были «домашним» ребенком? – Я была совершенно взрослой и самостоятельной, начиная с одиннадцати лет. Жила в основном на тренировочной базе на «Круглом», приезжала домой даже не каждые выходные. В 11 или 12 лет уже попала в молодежную сборную, начала получать зарплату. – Другими словами, вы стали частью системы, заточенной только на одно – достижение результата. Как такое вообще возможно, что человека, выросшего в этой системе, никогда не интересовали Олимпийские игры? – Ну, я же не кричала об этом на каждом углу. И всегда была «трудяжкой». Мне действительно очень нравилась гимнастика. Тем более что мой тренер Владимир Аксенов выстроил всю гимнастику под меня – как выстраивал ее в свое время под Эльвиру Саади и как потом много лет спустя Борис Васильевич Пилкин выстроил под Светлану Хоркину. Это была «моя» гимнастика, понимаете? И поэтому ее невозможно было не любить. – Есть же и другая сторона этого вида спорта: травмы, сорванные ладони, мозоли на которых толще и грубее кожи на пятках, постоянные ограничения… – Но ведь кроме этого есть еще и азарт. Я согласна: очень многие дети в гимнастике отсеиваются, не добравшись никуда. Слабые, неспособные терпеть, неспособные справляться со страхом. А у кого-то при этом продолжают гореть глаза. *** – Какова верхняя возрастная граница детей, с которыми вы работаете? – Я работаю с дошкольниками. То есть только утром. Вечер я оставляю себе. – Для танцев? – Сейчас для танцев, раньше – для детей. Но младшей через месяц уже 15, взрослый человек. – Сразу вспоминается крылатая фраза: «Сложно организовать троих. Если с этим справиться, дальнейшее число не имеет никакого значения». – На самом деле имеет. Пятеро – это все-таки намного сложнее, чем трое. – Вам никто не пытался объяснить, что рожать пятерых притом, что не собираешься выходить замуж за их отца, не самое рациональное решение для молодой женщины? – Я много чего в свое время выслушала на эту тему от родных и близких. Когда впервые сказала отцу, что жду ребенка, он спросил: «Когда свадьба?» Был в шоке, узнав, что никакой свадьбы не будет. Долго донимал меня вопросом, что мы скажем родственникам? Пришлось достаточно жестко ответить, что я вообще не понимаю, почему нас должно волновать мнение каких-то родственников, которых мы видим в лучшем случае раз в десять лет? Почему вообще мы должны думать о том, кто и что о нас подумает? На самом деле я как-то спросила родителей: зачем они вообще позвали нас к себе? Ну хотела я уйти – так нужно было отпустить меня – и все. Глядишь, все сложилось бы иначе. – Жалеете, что прожили те годы именно так? – Нет. Об этом я точно не жалею. Как и о том, что встретилась с Ахмедом. Я его любила и тогда, когда узнала, что у него есть вторая семья, и когда мы расставались. Ну что поделать, если он такой? И по-другому не умеет? Он был непростым мужем и непростым отцом. Но уходить, кстати, не хотел – это было мое решение прекратить с ним отношения. Иногда, безусловно, было сложно. Иногда страшно, особенно когда Ахмед угрожал забрать у меня детей, чтобы их воспитывали в исламе другие люди. Собственно, эту угрозу он частично реализовал: старшую дочь я не видела три года, сына – два. Потом муж их вернул, но это была очень долгая история. – Как вы с ума не сошли от всего этого? – Не знаю. Возможно, спасло как раз то, что у меня так устроена психика, которая принимает все, что происходит вокруг. Я ведь даже не делилась ни с кем своими проблемами. Прекрасно понимала, какой будет реакция окружающих. – Многие люди в подобных ситуациях обращаются к богу. – Я крещеная, но вообще не хожу в церковь. Для меня это равносильно тому, чтобы идти и что-то у кого-то просить. Зачем? Свою жизнь я прожила совершенно осознанно, то есть сама пришла к тому, что имею сейчас. *** – Почему в профессиональном плане вы выбрали для себя работу с малышами? – Мне это нравится. Более «старшая» гимнастика – это совершенно другая занятость. Тотальная. – Ну, так и деньги, наверное, другие? – Да я как-то не страдала никогда от недостатка денег. Мой дед, которого я прекрасно помню и который был совершенно неверующим человеком, каждый день повторял: «Спасибо тебе, Господи, за то, что у меня есть, и вдвойне спасибо – за то, чего у меня нет». Ну да, у нас нет, и никогда не было машины. Абстрактно говоря, я бы хотела ее иметь. С другой стороны, в условиях Москвы это скорее помеха, чем подспорье. Общественным транспортом получается быстрее. – В свое время я поняла, кстати, что трое маленьких детей – это максимальное количество, с которым можно самостоятельно сесть в автобус. – Ну да, с пятью сложнее. До сих пор помню, как на меня люди смотрели, когда я весь свой выводок в бассейн возила. – Почему вы не стали отдавать своих детей в гимнастику? – Не видела в них гимнастов. Что касается девочек, Ахмед был категорически против того, чтобы девочки приходили в зал в купальниках. Но дети много чем занимались: танцевали, плавали, ходили в секции карате, таэквондо… – А не бывает жаль передавать детей, с которыми вы работаете в зале, другим тренерам? – Что вы! Я тренирую в основном мальчиков. Беру всех, очень многие отсеиваются, но за теми, кто остается, ко мне всегда стоит очередь. – Большая гимнастика вас сколько-нибудь сейчас интересует? – Сейчас нет. Наверное, это естественно: если у меня самой никогда не было никаких амбиций, что ж на чужие-то смотреть? Сейчас у меня другая страсть – танго. – И это говорит трехкратная чемпионка мира… – Что я могу поделать? Так получилось. Для меня в спорте всегда имело значение лишь одно: не подвести команду. Потому что подвести – стыдно. Тем более что тренеры нам каждый день талдычили: вы должны сознавать ответственность, вы представляете страну, которая тратит на вас деньги, защищаете честь флага, вы должны помнить, что нигде в мире нет таких условий и таких специалистов… Хотя для меня чувство ответственности строилось на других понятиях. Мне было важно не подвести тренера, который ради моего результата годами жил в отрыве от собственной семьи, хотелось, чтобы мной гордились родители, сестра. Я ведь не просто занимала в сборной чье-то место, я каждый год его завоевывала. О своем истинном отношении ко всем этим выступлениям я сказала только один раз – как раз когда мы готовились к Олимпиаде, еще не зная, что никакой Олимпиады у нас не будет. Мне тогда на какой-то из тренировок слишком сильно влетело от тренера за то, что я остановилась в середине комбинации. Вот и высказала ему все, что думаю. Хотя где-то его понимаю: готовили-то нас по тем временам так, чтобы в ответственный момент не случалось даже крошечных помарок. – Все равно не могу поверить, что вы, оставшись в 1984-м без Игр, даже не расстроились. Сама видела, как в других видах спорта рыдали взрослые мужики. – Мы ведь были совсем маленькими детьми. А дети не рыдают по таким поводам. Тяжелее всего, думаю, тогда было Наташе Юрченко. Она не попала в команду в 1980-м, была запасной, так что Игры в Лос-Анджелесе должны были стать для нее последним олимпийским шансом. А я наоборот обрадовалась, что весь этот дурдом и ежедневные накрутки и накачки, наконец, закончены. И можно снова заняться гимнастикой, а не подготовкой к Играм. – Как случилось, что вы увлеклись аргентинским танго? – Просто стало больше свободного времени. Но полгода я не решалась прийти в клуб. Понимала, что на меня обратят внимание: все-таки хореографическая подготовка у нас была в свое время очень серьезной. Проблема была в том, что я не искала каких-то новых отношений, как их ищут многие в танцевальных классах. Я просто хотела танцевать. А мне через два месяца уже начали предлагать профессионально выступать или хотя бы вести группу. Вообще мир танго достаточно своеобразен. На танцевальных вечерах – милонгах – тебя никогда не приглашают сразу: должны сначала разглядеть, ты должна понравиться тем, как танцуешь. Зарекомендовать себя. Первый раз учениц обычно выводит на милонгу преподаватель. Когда мой преподаватель вывел меня, я дико трусила и мечтала, чтобы никто меня не пригласил: ничего ведь не умела толком кроме элементарных шагов. «Начинашка», как у нас говорят. Но сейчас могу с гордостью сказать, что «сухой» милонги за эти два года у меня не было ни разу. – С вашими организаторскими способностями вы вполне могли бы выстроить вокруг своего увлечения собственный бизнес. – А зачем? Я не готова превращать в бизнес то, что доставляет мне столько удовольствия. Может быть когда-нибудь потом, когда дети станут полностью самостоятельными… Уеду в Аргентину и буду продолжать учиться танцевать танго. – Не пугает перспектива одиночества в чужой стране? – Ну не жить же я туда собралась! Остаться одной я не боюсь – в этом отношении всегда была абсолютно самодостаточна. Притом, что вокруг меня всегда собираются люди, сама я никогда не ищу общения. Мне не бывает ни одиноко, ни скучно. Да и боюсь, что после всего, что я натворила в собственной жизни, скучно мне не будет уже никогда. 2014 год
|
Спортивная гимнастика - Тренеры 
