Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Шахматный тренер - фигура загадочная, почти всегда трагическая. Как на доске: неточный ход - и в королевском эскорте появились другие лица. Рядом с шахматным королем Гарри Каспаровым Александр Никитин сражался 13 лет...

- Александр Сергеевич, я подозреваю, что не оригинальна, но как вам, даже не гроссмейстеру, удалось подготовить чемпиона мира?

- Этот вопрос задают мне многие. Но ведь для того, чтобы стать гроссмейстером, если, конечно, захотеть им стать, надо играть, играть и играть.

- Вы, получается, не захотели?

- Я стал мастером в 1952 году, когда мне было 17 лет. Это сейчас шахматы пошли такие, что если мальчик в 14 лет не выполняет мастерский норматив, на нем, как на шахматисте, надо ставить крест. А тогда, сорок лет назад, я считался не таким плохим мастером. Играл в одних турнирах вместе со Спасским, Полугаевским, Талем. Но во мне слишком сильно сидело убеждение, что главное предназначение человека - служить Родине. Поэтому я пошел учиться на радиофакультет, потом работал в очень сильном и, как следствие, очень закрытом «ящике», но постоянно ловил себя на том, что в голове у меня сидят не радиосхемы, а шахматные позиции. Так что, когда в 1973-м мне предложили работу в спорткомитете, я тут же согласился. И три года был главным тренером шахматной сборной СССР.

- С Анатолием Карповым в главной роли?

- Естественно. У меня даже есть благодарность «За плодотворную работу и большой вклад в подготовку чемпиона мира», подписанная покойным ныне председателем Комитета Сергеем Павловым. Тогда такие благодарности получили все, кто готовил несостоявшийся, к сожалению, матч Карпов - Фишер. А год спустя я вместе со сборной уехал на межзональный турнир в Манилу, и, когда вернулся, мне передали сообщение агенства France Presse, в котором говорилось, что Карпов вместе с Кампоманесом принял участие в секретных переговорах с Фишером об организации их матча. Для меня это было полной неожиданностью, тем более что в Маниле я достаточно долго разговаривал с Карповым относительно его дальнейших планов. Еще большей неожиданностью эта информация стала для руководства: примерно тогда же остался за границей Корчной, и сообщение о том, что где-то встречаются Карпов с Фишером и что-то подписывают, повергло в панику весь спорткомитет. Естественно, что, когда Карпов вернулся и узнал, что информация пошла от меня, он рассвирепел.

- И началась война?

- Был жуткий, дошедший до суда скандал. В Комитете мне открыто сказали: «Вы же понимаете, что не можете здесь оставаться». Но, кроме давления со стороны Карпова, аргументов у руководства не было. В итоге оно было вынуждено пойти на мои условия: оставить меня тренером сборной СССР по «Спартаку», несмотря на то, что такой должности тогда просто не существовало. И уходя, я прилюдно сказал, что воспитаю шахматиста, который сломает Карпову шею.

- Вы уже тогда знали, что фамилия этого шахматиста - Каспаров?

- Да. Именно из-за него я и выбрал «Спартак», хотя тогда Гарик был всего-навсего кандидатом в мастера спорта.

- На кого же вы больше ставили в тот момент - на него или на себя как на тренера?

- Сложный вопрос. Не могу сказать, что так уж полагался на свое тренерское искусство. Но опыт у меня был, а главное - был синдром собственной нереализованности как спортсмена. А при этом в голове всегда появляется множество мыслей, которые рано или поздно воплощаются в какие-то тренерские концепции.

- Я прекрасно понимаю, что в абсолютном большинстве видов спорта тренер физически не в состоянии превзойти ученика. Но в шахматах! Если вы можете научить человека переставлять фигуры так, как не умеет никто в мире, то почему не можете соревноваться с ним сами?

- Чтобы соревноваться с Каспаровым, мне нужно было быть моложе лет на 30. Ведь и Смыслов, и Ботвинник даже сейчас понимают шахматы ничуть не меньше нынешних супергроссмейстеров и ничуть не хуже могут проанализировать любую позицию. Но из-за возраста сыграть так уже не смогут. На первой ступени, когда моя шахматная сила превышала силу Каспарова, я был для него тренером-учителем. Все, что я говорил тогда, Гарик воспринимал, как непреложную истину. Но потом наступил момент, когда я почувствовал, что просто не успеваю расти вместе с ним. Не могу не то что победить, просто играть на равных. Это меня, впрочем, не смущало - в мои задачи входило не соперничать, а постоянно поставлять Каспарову самую разнообразную и при этом тщательно просеянную информацию. Но поскольку я до сих пор убежден, что проигрывать ученику тренер не имеет права, то стал потихонечку уходить от спарринг-партнерства. И мы начали приглашать в команду гроссмейстеров.

- Это были репетиторы или единомышленники?

- Исключительно единомышленники. Все мы были в какой-то степени ущербны в том, что каждого в свое время обидел Карпов. Причем даже не столько он сам, сколько люди из его окружения. И у всех нас была идея реванша. Не потому, что хотели отомстить, а только по той причине, что в случае проигрыша были бы тотчас растоптаны. Мы были настолько одержимы идеей выиграть, что ставили перед собой и Гариком задачи, сами не зная, выполнимы эти задачи или нет. Например, когда за пять месяцев до второго матча с Карповым надо было полностью обновить дебютный репертуар, то мы работали так много, что, случалось, у всех нас просто отказывалась работать голова. Но мы готовились в очень хорошем месте, в очень хороших условиях - Азербайджан сделал для этого все. И нагрузки мы в итоге выдержали. Если сравнить с тем, как шла работа в лагере Карпова, то могу сказать, что у нас все было на порядок выше.

- Откуда вы это знали?

- Карпова ведь не очень любили...

- Правда, Каспарова тоже любили далеко не все. Поэтому и наши соперники не хуже знали, что происходит у нас. Единственное, что я могу точно сказать: мы, тренеры, никогда не пытались узнать чужие секреты.

- Однако не были застрахованы сами. Ведь была история с предательством в вашем лагере - в этом тогда обвинили одного из тренеров Каспарова - Владимирова.

- Если бы в нашей команде по-прежнему сохранялась та обстановка, с которой мы начали борьбу, то, уверен, ничего подобного бы не произошло. Но когда Гарик стал чемпионом мира, мы вдруг начали чувствовать, что понятие «единомышленники» трансформировалось: от нас стало требоваться мыслить в полном единстве с мыслями Каспарова. Не могу сказать, что нам это понравилось, и в коллективе появились трещины. Люди стали уходить.

- А когда ушли вы?

- В 1990-м. Тогда Гарик, после известных событий в Азербайджане, переехал в Москву, остановился в Пестове, и, гуляя с ним по парку, я вдруг понял, что гуляю в последний раз.

- Он сам дал вам это понять?

- Он просто сказал, что я должен делать, чтобы наши взаимоотношения продолжались. Я же решил, что так работать с ним не хочу. И никаких объяснений ни с его, ни с моей стороны больше не было.

- А может, вы просто подсознательно понимали, что главная задача вашей жизни, как ни крути, выполнена и остальное - неинтересно?

- О роли мавра я размышлял. Таких мавров, кстати, было в шахматах не так уж и мало. Если вспомнить матч Карпова с Корчным в Багио, то его итог, по существу, предрешил профессор Зухарь, который был официальным психологом Карпова. Когда Карпов дошел до полного нервного и физического истощения - настолько, что падал в лифте, Зухарь проделал огромную работу, его восстанавливая. А перед последней партией, когда счет матча был 5:5, Владимир Петрович получил прямое указание самого высокого спортивного начальства сесть прямо напротив Корчного, в четвертый ряд, хотя до этого обеими сторонами соблюдалась договоренность, что психологи не должны приближаться к сцене. Но, когда партия началась, зал покинули съемочные группы и за ними закрыли дверь (об этом позаботился лично Кампоманес), Зухарь встал и тяжело и медленно пошел из последнего ряда по центральному проходу к сцене. Сел напротив Корчного и стал, не отрываясь, смотреть ему в переносицу. В этот момент Корчной понял, что его продали все. Если бы это случилось за два часа до игры, то, не исключено, он смог бы подготовиться морально. А когда тикают часы, это не самый лучший момент понять, что ты остался один. И Корчной просто развалился.

А на закрытии Зухаря уже не было. Никто о нем даже и не вспомнил, как не вспомнили и потом, когда, вернувшись, он около года с тяжелейшим нервным расстройством провел в госпиталях.

- Но почему?!

- Мавр сделал свое дело. Матч выиграл Карпов. КАРПОВ!

- Из этого я могу сделать только один вывод. А именно, что вы, как никто другой, должны были быть готовы к тому, что ситуация повторится. Хотя, как я понимаю, инициатором был вовсе не Каспаров.

- Мне сказала его мама, что я переоцениваю свою роль, как тренера. По ее выражению, я помог в становлении чемпиона мира. И только. Хотя меня, скажем так, коробило, когда учителем Каспарова много лет называли Ботвинника. Я, поверьте, вложил в Гарика очень много сил. Но в Азербайджане было необходимо, чтобы его учителем был Ботвинник. Потому что там, как нигде, сильно понятие «уважаемый человек». А кто такой Никитин? Каспаров говорил обо мне немало хорошего, но когда в нескольких его интервью я прочитал, что «главный мой тренер - мама, и ей я обязан всем», то понял, что мне уготована роль денщика. Увы, это трагедия тренеров, и к ней надо всегда быть готовым.

- Вы считаете, это удел любого шахматного тренера?

- Почему шахматного? Назовите мне хотя бы один вид спорта, где на высшем уровне тренер бы не зависел от ученика! Это же - как рост ребенка. Вы можете дать ему подзатыльник, и он не станет связываться. Но в один прекрасный момент слегка толкнет вас в бок, и вы почувствуете, что ударчик-то - ой-ей-ей! То же самое происходило и у нас: ребенок рос, начинал мне возражать, а я становился уже не столько учителем, сколько советчиком. При этом было очень важно найти правильный тон, чтобы наши дискуссии, особенно во время турниров, когда любое неосторожное слово способно вызвать вспышку, не превращались в спор двух раздраженных людей. Главное же - Каспаров всегда был уверен в том, что все наши беседы останутся только между нами, какой бы душевный стриптиз он передо мной ни устраивал. При этом я всю жизнь учил его самостоятельно принимать решения, учил и тем самым заведомо отталкивал его от себя. Но я не считаю это ошибкой. Я не имел права не учить его этому. Потому что, если человек не приучен принимать решения в жизни, то рано или поздно он не примет их и за доской. Так что я все время в какой-то степени работал против себя.

- А вы всегда знали, как будет играть Каспаров?

- Были моменты, когда я его чувствовал абсолютно. Особенно сильным это ощущение было во время второго матча с Карповым, который проходил в Концертном зале имени Чайковского. Я все время садился так, чтобы Каспаров на протяжении всей партии мог видеть в моих глазах оценку своей игры. Для него это тогда было важно, потому что он иногда терял уверенность. Это происходит со многими на таком высоком уровне, и в этой ситуации я создавал определенный барьер игрового спокойствия.

- Которого так не хватало Каспарову во время первого матча за мировую корону?

- Кстати, он потом часто говорил, что в том матче ему не хватило опыта. Но это не совсем так. Перед матчам у Гарика были длительнейшие беседы со всеми экс-чемпионами мира. Из этих бесед можно было бы составить огромный учебник. Это был чужой опыт, но исключительно высокого качества и, главное, - совершенно конфиденциальный. Но зачем же говорить, что у тебя есть опыт в драке, после того как тебя поколотили? Мы готовились к матчу в Азербайджане, жили, естественно, на правительственных дачах, каждый день на встречах с высокопоставленными руководителями Каспарову прямо-таки вдалбливалось, что он сильнее Карпова и в Москву едет лишь за тем, чтобы переоформить на себя шахматную корону. Естественно, когда он приехал в Колонный зал и понял, что за корону надо бороться, его залихорадило со страшной силой.

- Мне не хочется спрашивать вас, что вы думаете по поводу двух, существующих на сегодняшний день чемпионов мира, но эти два матча, на мой взгляд, показали и то, что в мире по-прежнему есть только два человека, которые могут играть на равных: Каспаров и Карпов.

- Боюсь, что это так. Когда я работал с Карповым, мы ежегодно, наряду с турнирами, проводили три-четыре тренировочных сбора, за счет чего закладывался совершенно фантастический фундамент. Сейчас Каспаров мог бы позволить себе не проводить такие сборы, но по привычке делает это. И по-прежнему сильно прибавляет в игре. Что же касается более молодых гроссмейстеров, то они окунулись в бесконечную череду коммерческих турниров, тренироваться им практически некогда, и, на мой взгляд, все эти таланты вряд ли станут звездами очень большого масштаба.

- Он, безусловно, играет сильнее всех претендентов. Но если будет новый претендентский цикл, Карпов, боюсь, его может не выдержать физически. У него уже начались внезапные срывы, которые неизбежны при столь длительном напряжении.

- Кстати, по словам того же Карпова, шахматы - крайне опасная для психики вещь. И если не иметь внутренних сил к сопротивлению, дело вполне может кончиться дурдомом. Но - играет же столько лет Смыслов, играл Таль...

- Это другое дело. У Смыслова очень развита интуиция, прирожденное позиционное понимание. У него рука сама знает, куда поставить фигуру. Шахматисты такого плана обречены играть очень долго. Каспаров же приучен каждую партию играть на максимуме. Для этого нужна энергия, нужна напряженная работа мозга.

- Но ведь Карпов тоже в свое время работал на сверхнагрузках.

- Трудно сказать. На Карпова всегда работало слишком много людей. Когда он выходил на Фишера и потом, когда играл с Корчным, ему активно помогали все гроссмейстеры Советского Союза. Даже нам, зная всю нашу взаимную неприязнь, во время матча в Мерано позвонил гроссмейстер Крогиус, работавший тогда начальником управления, шахмат, и попросил немедленно передать для Карпова все заготовки, которые у нас были на тот момент. Мы отказались.

- Неужели в шахматах соперники обречены всю жизнь ненавидеть друг друга?

- А в других видах спорта, считаете, нет? Любое единоборство - это или ты - меня, или я - тебя. И победитель выходит наверх, а наверху растут бананы. А внизу в лучшем случае морковка. Да и то ее еще выкопать надо. Ставки слишком высоки. Чемпион мира имеет все, а проигравший - только половину. И я не знаю человека, который был бы доволен половиной, как бы велика она ни была. А большинству людей свойственно скорбеть об упущенном. И винить в этом окружающих.

- Кого же вините вы? Ведь, уйдя от Каспарова, вы тем самым похоронили себя как тренера чемпиона мира?

- Почему? Я же не ушел из шахмат. У меня есть школа, которую мы с Тиграном Петросяном создали еще в 1977 году. Недавно я возил детскую сборную России на олимпиаду в Братиславу, где мы, кстати, завоевали три золотые медали - больше, чем любая другая страна. И в нашей команде играл мальчик, про которого уже сегодня я могу сказать, что это второй Каспаров. И в шахматном плане, и по интеллекту, хотя ему еще только десять. Кстати, Каспарову тоже было 10 лет, когда я его увидел в первый раз. Поэтому мне легко сравнивать. Тогда же, в Братиславе, я сказал Кампоманесу, что ничего не знаю по поводу 14-го чемпиона мира, но имя 15-го могу назвать уже сейчас.

- А у вас хватит сил?

- Тогда скажите, положа руку на сердце, что вами больше движет - творческий процесс или желание отомстить Каспарову?

- Отомстить? Ни в коем случае! Я не реваншист. К тому же считаю, что у нас с Каспаровым совершенно нормальные человеческие отношения. Себе, как тренеру, я уже все доказал, цели, которую ставил, достиг. Но не ложиться же пузом вверх на пляже! У меня масса сил, опыта, и я не хочу, чтобы этот опыт пропал. Я вижу, с какими глазами учатся шахматам детишки, приезжающие в мою школу, и получаю от этого удовольствие, которое не может идти ни в какое сравнение с тем якобы удовольствием, которое я получил бы, обыграв Каспарова. Я себя этим унижу - я же его воспитал. Пусть говорят что угодно, но это - мое создание. Все его неудачи для меня в какой-то степени мои. И когда мне предлагают поработать с шахматистами, которые могли бы с ним соперничать, я не хочу.

- Но ведь согласились быть секундантом Спасского в его прошлогоднем матче с Фишером?

- О-о-о! Я всегда говорил, что на матч с Фишером я готов ехать даже в роли подносчика чемоданов. И никогда, кстати, не думал, что мне доведется увидеть живого Фишера. Это находилось за пределами понимания и объяснения. Как свидание с Богом. Каспаров - не Бог. Он, скорее, шахматный демон. А Фишер - Бог. Он был яркий индивидуалист. У него формально всегда были секунданты, но они и сами прекрасно знали, что к созданию явления под названием «Фишер» не имеют никакого отношения. Ни один человек в мире не понимал, как Фишер может бороться против огромной советской шахматной машины. А он снимал со страшным счетом - 6:0 - Тайманова, почти всухую - Петросяна. И первую партию со Спасским в прошлом году провел так, словно в его игре и не было двадцатилетнего перерыва. А что произошло потом, я объяснить не могу. Но было достаточно тяжело видеть Бога в таком состоянии.

- А вы никогда не жалели, что ваша жизнь сложилась именно так? Ведь жертвовать-то наверняка приходилось многим?

- Тогда не жалел, потому что просто не было времени - нужно было бежать наверх. А когда прибежал, я понял, сколько я потерял. Но жалеть... Что это изменит?..