Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

75 - солидный возраст, что и говорить. Но как не позавидовать Александру Гомельскому, заметившему в канун своего юбилея: «Знаете, многие сетуют: «Вот сбросить бы годков 20». Ерунда это все. Я не отдал бы ни одного из прожитых лет»

В баскетбольном мире он - Папа. Для многих поколений игроков и тренеров. Каждый из них, уверена, может рассказать об Александре Гомельском немало. И все же, прежде чем встретиться с легендарным тренером, я решила обратиться за интервью к человеку, который действительно знает о папе Гомельском все, - к его старшему сыну Владимиру.

РАССКАЗЫВАЕТ Владимир ГОМЕЛЬСКИЙ

- Об отце всегда тяжело говорить. Для нас с Сашкой (Александр - второй сын Гомельского, вице-президент хоккейных «Крыльев Советов». - Прим. Е.В.) он прежде всего был папой. А уже потом - учителем, воспитателем. Пока мы росли, видели его редко. Отец проводил дома максимум три месяца в году, когда приезжал между сборами и соревнованиями. Тем не менее мама с самого раннего детства сумела внушить нам колоссальное уважение и почтение к нему.

Каждый приезд отца становился праздником - он привозил подарки, мы куда-то ходили вместе, обязательно держали его за руку. С другой стороны, знали, что между тренировками папе надо отдыхать. Поэтому дома никогда не шумели, не играли ни в какие подвижные игры. И всегда очень им гордились - для мальчишек это особенно важно.

- Контраст между Гомельским-папой и Гомельским-тренером был велик?

- Огромен. Но это я понял гораздо позже, когда начал тренироваться в его команде. В 72-м мне повезло: сборная готовилась к мюнхенской Олимпиаде, одновременно с которой должен был проводиться летний Кубок СССР. Только по этой причине я и попал в состав второй команды. Тогда и почувствовал разницу. Кремень - в тренировках и совершенно нормальный, добрый папа дома.

Все его слова воспринимались нами как абсолютная истина. Это же не кто-нибудь - папа сказал... До сих пор он остается для нас непререкаемым авторитетом и образцом. Именно он сумел нам внушить, что учеба - это тоже работа, а работу всегда надо выполнять хорошо, поскольку за ее качество ты отвечаешь. Поэтому нам с Сашкой всегда было стыдно получать тройки. Перед ним стыдно: он-то все делает хорошо, а мы... Думаю, лишь по этой причине оба учились весьма прилично.

В отцовском характере немало парадоксального. В плане полезности по дому он как раз - антиполезный. Вбить гвоздь или что-то починить всегда было для него невыполнимой задачей. Максимум, на что он способен, - ввернуть лампочку вместо перегоревшей. Мы с Сашкой хорошо готовим только потому, что папа никогда не имел понятия, с какой стороны включается плита. О том, что сваренную картошку надо сливать, он узнал, когда я учился на первом курсе. Мама тогда попала в больницу, и нужно было что-то готовить.

При этом он жутко гостеприимный. Сколько себя помню, в доме постоянно была толпа гостей. Особенно в те времена, когда мы жили в Риге. Папа сам выбирал время для тренировок - соответственно каждый вечер проводил дома. И мы с братом знали: когда он дома - это состояние постоянного праздника.

В числе его друзей были картежники, которые приходили специально сыграть с отцом в преферанс. Так и я научился этой игре. Лет с пяти подглядывал через плечо, а в 12 уже мог сесть за стол. Папа прилично играет до сих пор. Не могу сказать, что регулярно нас «причесывает», но иногда это ему удается. Ему по-прежнему «прет» карта.

- В чем, на ваш взгляд, его величие как тренера?

- Я бы выделил три основных качества. Первое - это умение и желание учиться. Отец потрясающе использовал даже свободное время для того, чтобы обдумывать какие-то стратегические ходы, тактику. Все самое лучшее, о чем он когда-либо слышал или читал, применял не задумываясь. Можно, конечно, много говорить о методиках, которые он придумывал, новаторстве - но это все производное. А вот то, что он умел извлекать уроки не только из своих, но и чужих поражений, это факт.

Во-вторых, мне кажется, что папа - один из лучших тренеров-психологов в мире. Причем не только в баскетболе. Он совершенно необъяснимым образом ощущал команду. Достаточно вспомнить его парадоксальные, с точки зрения здравого смысла, замены. Он всегда чувствовал, кто именно может исправить положение или внести перелом в ту или иную игру.

Папу всегда отличало фантастическое умение настроить команду на бой. Помню, мы играли в Бремене первый чемпионат мира для клубных команд. Американцы, конечно, прислали не тех, кто играл в НБА, поэтому сильнейшими считались два лучших на то время клуба Европы. ЦСКА и израильский «Маккаби». Вот только мы приехали в Германию без игроков сборной. Тем не менее победили в подгруппе и вышли в финал - как раз на «Маккаби».

За год до этого мы с израильтянами сыграли 1-1, но в отличие от нас они привезли в Бремен всех сильнейших. А теперь представьте ситуацию: мы приехали на стадион за полтора часа до финала, когда шел матч за третье место. Отец, по обыкновению, запретил нам его смотреть, загнал в раздевалку. Кто переодевается, кто-то музыку слушает, папы нет... Спокойная, расслабленная атмосфера.

Вдруг заходят два незнакомых мужика в одинаковых костюмах, с абсолютно одинаковыми невыразительными глазами и начинают нам объяснять, что, если победим, нам будет все и даже премиальные. Прямо в раздевалке. Но если, не дай бог, проиграем, невыездными останемся на всю жизнь. Тут входит отец. По всей видимости, последнюю фразу он услышал. Во всяком случае, хорошо всем известный адрес из трех букв был только промежуточным на том пути, по которому он их послал. Мужики остолбенели. Судя по лицам, им и в голову не приходило, что их туда послать можно. Вылетели из раздевалки с треском.

Остается полчаса - самое время начинать давать установку на игру. Не тут-то было. Отец нам 25 минут про войну рассказывал. Причем как! Я-то знаю, что он не воевал никогда: три раза на фронт убегал и ни разу не добежал - возвращали. Но довел даже меня, сына, до состояния, что, дай нам в руки оружие, мы положим весь зал.

В какой-то момент, когда я вышел на замену вместо Стаса Еремина, началась драка - команда на команду. Из меня с ростом 178 сантиметров и весом 73 кило драчун вообще никакой, но бился я с пеной у рта. Капитан израильской команды Тол Броди попал в этой драке под Серегу Ястребова - моего партнера, очень крепкого парня. Для начала лишился четырех передних зубов. А в итоге оказался, с точки зрения судей, виноват.

Драку мы выиграли. А потом победили и в матче - выиграли больше десяти очков. Когда все закончилось, устроители выкатили на площадку ящик с шампанским и кубок, куда мы сразу весь ящик и вылили. Пустили по кругу, и отец в приказном порядке отправил нас угощать соперников. Там, у израильтян в раздевалке, мы и погасили международный конфликт.

Потом, кстати, долго вспомнить старались: почему, собственно, драка-то началась. Так и не вспомнили...

- Вы пока назвали две составляющие характера Гомельского-тренера.

- Третья - личный пример. Достаточно было посмотреть, как папа сам относится к тренировкам, чтобы понять, что сачковать за его спиной просто недопустимо. Мы делаем какие-то упражнения - и он делает. Самую тяжелую работу по общей физической подготовке выполнял вместе с командой от и до. В игре никаких экспериментов, пока не оторвались очков на 20, а отец не почувствовал, что противник полностью сломлен. И все мы видели, что в каждом матче он бьется и борется вместе с нами: взведенная стальная пружина, глаза, в которых нет ничего человеческого - ни соболезнования, ни жалости, ни сочувствия. Есть лишь воля, возведенная в энную степень, и блеск металлический.

- Дома отец хотя бы зарядку делал?

- В Риге - не помню. А вот года с 72-го не пропустил ни дня. Где бы он ни находился. Особенно смешно это бывало в Париже, когда он, похожий внешне на Луи де Фюнеса, выбегал на улицу в спортивном костюме, в шапочке с помпончиком, и трусил между прилично одетыми, спешащими на работу французами. Бегать вместе с ним - наказание. Я пробовал. Он ведь бежит не на скорость, а на время. Когда-то бегал 40 минут, сейчас - 30. Потом делает от тысячи до двух тысяч упражнений. На талию, на брюшной пресс, на силу рук. В свое время отцу это посоветовал доктор ЦСКА Олег Белаковский: «Саша, у тебя аритмия, предынфарктное состояние. Сердечко нагружать надо». Вот он и нагружал. Иначе вряд ли смог в 70 лет сына родить.

- Тяжело быть сыном Гомельского?

- Я вообще-то соревновательный парень. Считаю, что в своей профессии немалого добился. Чего-то - благодаря, чего-то - вопреки. Папа мог сказать при мне: «Он баскетболист? Да перестаньте, какой он баскетболист...» В ЦСКА я действительно в основном на скамейке сидел. Выходил на площадку либо когда кто-то из основных игроков получал четвертый фол, или когда мы «+20» вели. Игр, где от моего появления на площадке что-то зависело, провел в своей жизни максимум пяток. Понимаю, конечно, что отец мог мечтать, чтобы на моей позиции на задней линии двухметровый игрок стоял.

Ну не вырос! В него ведь. Мама иногда в сердцах говорила: «А ведь могла я только захотеть, и ты вырос бы двухметровым». Она была красавицей, играла за сборную страны, кроме папы за ней многие ухаживали. Когда они поженились, далеко не все знали об этом. До 1951 года мама оставалась Журавлевой и только перед чемпионатом Европы-52 стала Гомельской. На золотой медали у нее выгравирована уже папина фамилия.

- Развод родителей вы переживали сильно?

- Они развелись в 74-м, когда Сашка уже был студентом университета. Поэтому для нас это было не то чтобы совсем легко, но и не очень тяжело. Папа тоже ведь урок преподал - как нужно уходить. Сумку собрал, в машину бросил - и уехал. По-мужски.

- Насколько тяжело дался отцу уход с тренерской работы?

- Очень тяжело. Это было связано со смертью Лили - второй жены. Папа тогда работал в США, тренировал команду в Сан-Диего. И тут Лиле ставят диагноз: неоперабельный рак лимфатических узлов. Отец привез Лилю в Россию, сражался за нее полтора года... Она была младше него на 20 лет. Вот с 93-го он никого и не тренирует.

- Но баскетбол смотрит регулярно?

- Я на днях откомментировал матч ЦСКА с «Олимпиакосом», так первый звонок был отцовский.

- И что он сказал?

- Дословно повторить не могу. С его точки зрения, я был не прав. Но по этому поводу я могу с ним спорить. Обидно ужасно, что нам часто запрещают вести репортажи вместе. Раньше упрекали в том, что, когда играет ЦСКА, забываем обо всем на свете и в два луженых горла начинаем болеть за свою команду. А в этом году Федерация баскетбола России решила, что нельзя привлекать к репортажу работников администрации клубов. То есть матч ЦСКА и «Олимпиакоса» я с отцом могу вести, а ЦСКА с «УНИКСом» в чемпионате России - запрещено.

- Футбол вместе смотрите?

- Бывает. Отец в свое время играл замечательно. И на снегу, и в дыр-дыр. Последний раз мы вместе смотрели финальный матч Франция - Бразилия на чемпионате мира-98. Я, признаюсь, ставил на бразильцев. Отец же посмотрел на меня, как на несмышленыша, и сказал: «Ну перестань. Победят французы, причем уверенно». И снова оказался прав.

В свое время у него были добрые, дружеские отношения со многими тренерами. С Симоняном, Бесковым. Папа не раз при мне подчеркивал, что с Бесковым они похожи отношением к делу. Что, если Константин Иванович берется тренировать команду, обязательно добьется успеха. Что он - тренер-победитель по духу. А вот сейчас в ситуации со «Спартаком» отец встал на сторону Романцева. Не потому, что испытывает к «Спартаку» какие-то особые чувства. Просто считает, что даже серьезные тренерские ошибки не дают права травить человека, делать из него козла отпущения.

- Фамилия Гомельский часто помогала вам?

- И сейчас, случается, помогает. В 96-м, помню, приехал на «Финал четырех» в Париж, не послав предварительной заявки на аккредитацию. Естественно, получил отказ. В то время я уже мог позволить себе купить билеты, но решил на всякий случай зайти к директору пресс-центра. А у него в кабинете сидел представитель ФИБА. Узнал меня: «О! Гомельский-младший!» Аккредитация тут же была выдана.

Фамилия порой мешала за пределами площадки. Я родился в Питере, родители - ленинградцы, безумно любят этот город. Мама даже приезжала туда из Риги - рожать Сашку. Но именно в Питере я неоднократно сталкивался с тем, что нас там ненавидят - всю семью. За то, что в свое время отец оставил «Спартак» и уехал в Ригу. На играх, когда он приезжал, кричали: «Предатель!» Ну не знали в Питере, что отец не хотел никуда уезжать. Его же по распределению послали. Причем не команду рижского СКА тренировать, а простым начфизом в полк дальней авиации в Румбуле. Армия есть армия. В тот период на отца много грязи вылили и в прессе. Сталкивали лбами его и покойного Владимира Кондрашина.

А они ведь дружили. По молодости играли в одной команде, служили в одном училище - топографическом. Есть фотографии тех лет - на площадке тоже постоянно были вместе. Никогда не ссорились, хотя говорят, что ссора между ними произошла как раз в год моего рождения. Чего делить - папа тогда уже в Ригу уехал. Все это было очень неприятно. В Питере мы однажды с Сашкой бросились за отца в драку. Противников было много, но, как ни странно, отступили. Видимо, глаза у нас в тот момент такие были, что надо было либо убивать, либо оставить в покое...

РАССКАЗЫВАЕТ Александр ГОМЕЛЬСКИЙ

За день до разговора Александр Яковлевич решал проблемы государственного масштаба в МИДе: российское посольство в Мадриде не давало въездную визу ветеранам мадридского «Реала», которых Гомельский-старший пригласил на свой юбилей в столицу. Единственной возможностью относительно спокойно побеседовать со столь занятым человеком было приехать на матч ЦСКА. На неосторожный вопрос, заданный Гомельскому, легко ли будет найти его в переполненном - в день игры - зале ЦСКА, тренер безапелляционно ответил: «Меня - легко». В самом деле, он был первым, кого я увидела в вестибюле Дворца спорта.

- При столь напряженном ритме жизни вам приходится задумываться о пережитом?

- Конечно. Прожил-то ведь действительно много. За новогодним столом вдруг подумал, что уже семьдесят с лишним раз Новый год встречал. Благодарен Господу, что он подарил мне столько лет жизни, в которой никогда не было скучно. Работа, любовь, дети - все это дает совершенно потрясающий заряд энергии и желания продолжать жить. Будь по-другому, давно помер бы, наверное.

- Сдается мне, вы просто умеете находить интересное во всем, чем приходится заниматься...

- Я максималист. Никогда не делал того, что мне неинтересно. И не буду. Занимаюсь тем, что кажется мне важным, полезным для моей семьи и для баскетбола. Это мной и движет. Думаю, Господь в этой жизни играет на моей стороне.

- Что предопределило такое отношение к жизни?

- Я вырос в Питере, в довольно бандитском дворе и при соответствующем окружении. Старшие пацаны всюду меня, восьмилетнего, таскали с собой. Спортом, кстати, тоже занимались. Играли в футбол. До драки. Случалось, даже до поножовщины доходило. Повезло и со школьным преподавателем физкультуры. Именно он вселил в меня веру, что надо быть сильным и всегда уметь постоять за себя. Притащил в бокс, поставил на коньки. В пятом классе я уже был чемпионом города по беговым конькам. Играл в волейбол за школьную команду. Потом началась война, блокада, надо было как-то выживать. Вряд ли сумел бы, если бы этой улично-спортивной закваски не было.

Через год нас эвакуировали. Сначала в Боровичи, потом в Плес, Ивановской области, потом в село Степное. Под бомбежку попадали, когда ехали на поезде. Был случай, мать отстала от поезда, я выскочил - помог ей забраться в последний вагон. В эвакуации пас скот. 400 лошадей в колхозе. Председатель предупредил: «Хоть одна пропадет - пристрелю». И маузер свой показал в деревянной кобуре. Я поверил, естественно, - 12 лет ведь всего было.

А когда в 44-м вернулся в Ленинград, снова стал заниматься спортом. Если бы не мой тогдашний тренер, Новожилов, не знаю, чем кончил бы. Улица сильно засасывала. Новожилов заставил меня бросить курить - а курил я всю войну, отправил в школу тренеров. Еще когда в обычной школе учился, стал капитаном юношеской сборной Питера по баскетболу. А первую тренерскую практику проходил в ленинградском «Спартаке». Тот период тоже многому меня научил. Работал с женщинами. Им - по 35, мне - 18. Они приходили всегда подтянутые, чистенькие, форма отглажена, тапочки зубным порошком начищены... На них глядя, я тоже начал и брюки гладить, и за собой следить. Готовился к каждой тренировке.

Сам тренировался ночами. Закрывался в зале - свет мне оставляли - и бросал по кольцу. Побросаю, на матах посплю и снова мяч в руки. За счет этого, собственно, и попал в сборную города. С моим ростом спасало лишь то, что в кольцо из любых положений попадал. В своем топографическом училище был капитаном команды. Со мной вместе Кондрашин играл, Женька Никитин. Никитина, кстати, вместо меня в олимпийскую сборную в 52-м взяли. Я все лучше делал, чем он. И бежал, и водил, и бросал. Но у него - 195, a y меня - 167. Тогдашний главный тренер - Степан Спандарян - меня на землю и опустил: «Опомнись, - говорит, - какая сборная с таким ростом?» А сам ведь ничуть не выше меня был... Ну, думаю, подожди. Я тебе еще докажу. И стал заниматься тренерской работой.

- Мне не раз приходилось беседовать с игроками, которые тренировались и выступали под вашим руководством в разные годы, и все они не переставали удивляться: каким образом вам удавалось находить перед матчами именно те слова, которые больше всего нужны в той или иной ситуации?

- Это почти никогда не было экспромтом. Каждый раз я точно знал, кому и что сказать. Как держать противника, не дать получить мяч и так далее. Это целая система подготовки. Другое дело, что ты сам гореть должен, чтобы уметь зарядить каждого. Это было несложно, поскольку, кроме первого места, никакое иное для меня не существовало. Не только потому, что за второе драли как Сидорову козу, а за третье я становился невыездным. До сих пор не могу спокойно слышать российский гимн. Потому что «победа» - не просто слово. Всегда чувствовал, что за мной - страна, за которую я должен биться до последнего. Это состояние передавалось игрокам. Выходили и были готовы разорвать кого угодно. На амбразуру лечь.

У нас, собственно, каждая тренировка превращалась в бой. И в клубе, и в сборной. Клочья друг от друга летели. Поэтому, когда моих спортсменов били на площадке, я знал, что они к этому готовы. Конечно, все давалось тяжело. В 27 лет я уже был седой, хотя только в 28 стал заслуженным тренером страны. Но, считаю, это правильно. Если бы такие требования предъявлялись сейчас, были бы и победы, я уверен. У нас же - восьмое место на Олимпиаде, десятое - на чемпионате мира... Одного понять не могу: как самим-то не стыдно? Бежать при таких результатах надо из баскетбола, прятаться - чтобы люди не видели этого позора.

- С таким отношением к делу вы, видимо, должны испытывать желание вернуться в сборную...

- Никогда! Не хочу, чтобы меня помнили не лучшим тренером мира. Возможно, рассуждаю как эгоист, но не хочу. Я ушел олимпийским чемпионом. С тем, что происходит в спорте сейчас, завоевать этот титул еще раз невозможно. Есть и второй момент. Я всегда проводил тренировки сам. Вставал каждое утро и вместе со спортсменами бежал кросс на пульсе 200. Сначала, помню, попижонить хотел - велосипед купил. Так мне шины прокалывать начали, нипеля вытаскивать. Бегать-то в 8 утра никто не любит. Но как я сейчас со спортсменами побегу? На трибуне, когда играет моя команда, у меня пульс 160. На лавку сяду - будет 260. Загнусь сразу. А у меня сын пятилетний, лапуля моя маленькая, - надо ведь его успеть поднять, на ноги поставить. Вот и ответ. Дать команде столько, сколько давал когда-то, я не в состоянии. А вполовину - результата не будет. Только имя свое потеряешь.

- Отдыхать вы умеете?

- Вообще-то нет. Сплю по ночам плохо - три-четыре часа. Но не маюсь - сажусь за письменный стол и работаю. Много пишу. Много читаю. Стремлюсь отслеживать все, что появляется в баскетболе нового. С моим английским - хоть я и читал в свое время лекции в США за большие деньги - читать мне тяжелее, чем говорить. Приходится много ковыряться в словарях.

- Зачем вам это, если вы не работаете тренером?

- На днях проводил турнир в Павловом Посаде и выступал там перед тренерами. Рассказывал о методике, отвечал на вопросы. Вот для этого и должен знать все, чтобы быть готовым ответить на все вопросы, связанные с развитием мирового баскетбола. Тренер до тех пор тренер, пока умеет учиться.

- Чему вы сами помимо баскетбола научились в последние пять лет?

- Терпению. Это прежде всего благодаря Виталику. С тремя старшими сыновьями я не мог проводить столько времени. Сейчас у меня такая возможность появилась. А главное - стало больше свободных нервов. Этот пацан заставил меня понять многие вещи, на которые я прежде не очень обращал внимание. Стоит мне почувствовать его ручонки на шее и услышать: «Ты самый лучший папа в мире», - все проблемы мгновенно уходят на второй план.

- Вам приходилось сожалеть о каких-то своих поступках?

- Знаете, мне очень везло в жизни с женщинами. Первая жена - Ольга - была необыкновенным человеком. Так получилось, что в какой-то момент я оказался между ней и Лилей. И они обе терзали меня. Думаю, никогда не ушел бы из семьи, если бы Лиля не родила мне сына - Кирилла. Когда я взял его в родильном доме на руки, понял, что не смогу оставить. Два старших сына были уже совсем взрослые, знали Лилю, и мне показалось, что они спокойно отнесутся к моему уходу. И тем не менее - это был самый тяжелый момент в моей жизни.

Через какое-то время после развода я узнал, что начальник политотдела ЦСКА, который очень меня не любил и неоднократно помогал быть невыездным, вызвал Ольгу и сказал: «Он же бросил вас. Напишите бумагу, мы его совсем уничтожим». Она встала и говорит: «Ты, дрянь, мозоля его не стоишь!» До сих пор иногда думаю, что не имел права ее бросать. Хотя Лиля тоже замечательным человеком была - двадцать лет мы вместе прожили. Обе дали мне счастье, и я молюсь за них.

- Чего вам сейчас не хватает для полного счастья?

- Я счастлив. Всего, что задумывал, добился. Как в баскетболе, так и в жизни. Не могу сказать, что давалось это легко. Иногда получалось не сразу. Но я упрямый. По-прежнему.