|
|
|
|
|
|||
Глава 1. ВСПОМНИТЬ ВСЕ… Впечатление о городе нередко складывается по какой-нибудь одной картинке. Увидишь мельком – и врезалось в память на всю жизнь. Такой барселонской картинкой для меня стал вид, который открывался из громадного окна гостиницы «Плаза», в которой я остановилась в 2003-м, когда приехала в Барселону на чемпионат мира по водным видам спорта. У этого окна я иногда стояла часами. С него начиналось утро, и заканчивался вечер. Вроде бы ничего особенного: площадь, которую изгибами обтекают два полукруглых пыльных здания. Неработающий фонтан. Редкие прохожие… Каждый вечер, уткнувшись лбом в стекло, я думала об одном и том же: неужели одиннадцать лет прошло? Неужели это целых одиннадцать лет назад я сидела на этой самой площади на ступеньках пресс-центра и ждала, пока решится вопрос с моей аккредитацией. А потом терпеливо наблюдала, как улыбчивая девушка-волонтер с извинениями переправляет на карточке буквы URS на непривычное пока еще RUS… * * * Мое благородство в 1992-м чуть было не вышло мне боком. Я прекрасно понимала, что окажусь в олимпийской бригаде «Спорт-Экспресса», несмотря на то, что вакансий было крайне мало. И на одном из редакционных собраний сдуру ляпнула: «Мужики, пусть вместо меня в Барселону поедет Сергей Родиченко. У него – легкая атлетика, а я всяко на Игры пробьюсь…» В этом, как мне казалось, не было никакого авантюризма. Накануне мне позвонили из Олимпийского комитета – поинтересоваться, не хочу ли я поехать на Игры в составе делегации спортсменов-ветеранов. Я согласилась немедленно, с восторгом предвкушая, как обрадуются в газете возможности отправить в Барселону на одного журналиста больше. Та поездка вообще стала возможной для «СЭ» лишь потому, что на редакцию тогда свалилось нежданное счастье в виде спонсора. Его - какого-то футбольного итальянского агента - прямо со стадиона привел в редакцию один из журналистов. Ошалев от наших прожектерских проектов и внешнего вида редакции, где в электрочайнике кипела неочищенная картошка, а рядом на газетке высился штабель купленной у метро вареной кукурузы, гость, помявшись, достал из бумажника четыре стодолларовых купюры: «Я могу подписаться на вашу газету на три года вперед?» - Так ведь подписки еще нет, - ошеломленно пробормотал главный редактор. - Но ведь когда-нибудь появится? - ободряюще улыбнулся итальянец. Предполагалось, что на эти деньги бригада «СЭ» будет три недели жить в Барселоне. Я же полетела в Испанию отдельно - «пьяным» чартером. Такова была болельщицкая традиция: начинать наливать прямо в аэропорту и далее – по пути следования. Первой неприятной неожиданностью стало то, что под проживание делегации был снят задрипанный отель в ста тридцати километрах от города. Пока толпа вновь прибывших разбиралась с ключами, комнатами и багажом, внизу неожиданно нарисовалась трехкратная олимпийская чемпионка Тамара Пресс. Вид знаменитой толкательницы ядра и метательницы диска был грозен: массивная, с широченными плечами фигура, обтянутая черным шелковым кимоно с устрашающим белым иероглифом во всю спину, мокрые волосы, стянутые в пучок. Глаза, устремленные на портье, метали молнии: - В моем номере нет телевизора, парень, - прогрохотала она по-русски. Портье – щуплый мальчонка, уловивший в наборе звуков знакомое слово «телевизор», стал объяснять, что телевизора нет в принципе. Есть неподалеку - в деревенском в баре, расположенном в ста метрах от отеля. Я перевела. - Ты не понял, парень… Я приехала сюда смотреть Олимпийские игры, - вновь раздался рокочущий рык Пресс. – В моем номере нет телевизора!!! Спустя 15 минут взмыленный и насмерть перепуганный мальчуган уже волок откуда-то телевизор, из которого, как кишки, свисали и волочились по полу провода. Я же с горя, успев понять, что Олимпиада для меня остается все более и более недостижимой целью, отправилась на пляж в компании супруги одного из высокопоставленных чиновников официальной делегации. - У Сережи сегодня день рождения, - навзрыд плакала она. – Мы так ждали этот праздник, а я в этом испанском Мухосранске… С горя же мы купили по дороге бумажный пакет местного вина и, по очереди отхлебывая и шмыгая носами каждый о своем, улеглись загорать. Топлесс. Назло всем! Наутро я поплелась на электричку. Так и доехала до центральной площади – без билета, на который не хватило денег, с тяжеленной сумкой, сбитыми ногами и полным разбродом в мыслях. Выручили меня телевизионщики. У них оказалась одна неиспользованная аккредитация технического персонала, которая позволяла проходить в пресс-центр и присутствовать на соревнованиях. Правда, тут же было сказано: «Придется поработать. Отдай сумку своим и быстро дуй на стадион. Будешь помогать комментировать церемонию открытия. Машина уже ждет внизу…» Большего творческого позора я не переживала никогда в жизни. Накануне на стадионе прошла репетиция, так что у всех комментаторов была возможность прочитать сценарий и сверить его с тем, что происходит на поле. Я же на той репетиции не была и не понимала ровным счетом ничего. К тому же забыла взять очки. Партнер по комментаторской работе, как назло, большей частью молчал, предоставив микрофон в полное мое распоряжение, а я несла в эфир фантастическую ахинею, путая фамилии, виды спорта, и беззастенчиво трактуя на свой лад все, что происходит на арене, где состязались какие-то воины, плясали женщины, летали стрелы и развивались флаги стран-участниц. Но когда на стадионе появился белый флаг с пятью переплетенными кольцами, под которым вышла советская (называть ее по другому как-то не получалось) команда, поток слов застрял прямо в горле… * * * В 1992-м мало кто задумывался о сверхисторичности тех Игр. Барселона, помимо спорта, была крайне озабочена вопросами собственной независимости. Казалось, город прямо-таки пропитан неукротимым желанием каталонцев отделиться от Испании. Поэтому для хозяев оставалось за кадром то, что в ходе грандиознейшего спортивного события современности рушилась великая супердержава - СССР. Великая команда под белым флагом на церемонии открытия - что может быть более нелепым? Агония распада началась чуть позднее, после первых побед, когда каждое отдельное золото не отходя от пьедестала начинали рвать на куски руководители разных мастей. Герои тех или иных финалов давно спали, а в гостиничных ресторанах продолжались постерваловки: чье оно - золото? Украинское? Белорусское? Узбекское? В Объединенной команде - неком анахронизме, где каждый из местечковых чиновников на протяжении Игр скрупулезно подсчитывал «свои» медали, шанс стать чемпионами имели почти все: столь суров был олимпийский отбор спортсменов. Но несмотря на непрерывную дележку на «своих» и «чужих», более единой наша команда не была, пожалуй, никогда. Более того, чем интернациональнее был состав той или иной сборной, тем большее раздражение спортсменов вызывали попытки журналистов допытаться, чьих же медалей в ней больше. Для самих себя - именно для себя - они по-прежнему, пусть в последний раз, были одной командой. Да пожалуй еще для тех, кто сам прошел через большой спорт. То был странный праздник. С огромным количеством ярчайших побед и непрерывным чувством унижения. Сохранять чувство собственного достоинства в атмосфере недоброго и пристального внимания можно было только побеждая. Или сделав все для этой победы. Иногда - вопреки всему. Видимо поэтому все, что происходило в Барселоне, не поддавалось никаким логическим выкладкам. Какие страсти, вспомните, бушевали вокруг решения латышских баскетболистов Гундарса Ветры и Игорса Миглиниекса выступать в Барселоне в составе Объединенной команды! Дома, в Латвии, их объявили чуть ли не персонами нон-грата. В Барселоне же, по мнению многих (и моему в том числе), не могло быть для нас более непримиримого соперника, нежели сборная Литвы. Но именно после встречи Объединенной команды и Литвы информационные агентства распространили уникальнейший и не поддающийся объяснению снимок - игроки двух команд стояли обнявшись. Эти Игры получились уникальными и для болельщиков. Порой было совершенно неважно, какой флаг поднимался над пьедесталом в честь чемпиона: за любым, будь то бело-сине-красный, жовто-блакитный или любой другой, виднелась наполовину рухнувшая, но воистину великая спортивная держава. Именно это и сплачивало ребят намертво. Впрочем, все это мне только предстояло понять… Глава 2. ГОЛОДНЫЕ И ЗЛЫЕ Я летела вниз по лестнице, не разбирая дороги. Выплеснувшаяся из чьего-то стакана кока-кола окатила меня с головы до ног. Зато на глазах у десятка коллег, сгрудившихся перед последним и самым неприступным кордоном - входом в раздевалки, я протаранила этот кордон и влетела - как была - в купальнике в коридор, по которому шел Женя Садовый. И тут поняла, что не могу произнести ни слова. И как было иначе? Во всех предыдущих заплывах вопреки всякой логике фавориты один за другим покидали свои лидерские дорожки, ошеломленные в секунду рухнувшими надеждами. Да и мы все, признаться, дрогнули после фальстарта, виновником которого впервые в жизни стал сам Садовый. Когда, преодолев первую половину дистанции 200 м вольным стилем, он проигрывал почти корпус Андерсу Хольмерцу из Швеции, хотелось просто зажмуриться и закричать от отчаяния. Но именно в этот момент я услыхала сорванный голос главного тренера сборной Глеба Петрова: «Пошел. Ей-Богу, пошел!»… Три золотые медали 17-летнего смешного, лысого мальчишки, завоеванные им в течение трех дней, сделали пловца героем Игр. Как и всю Объединенную плавательную сборную. Меньше чем за год до барселонских Игр Садовому сделали сложнейшую операцию – вырезали из почки камень, величиной с куриное яйцо. Волосы Евгений сбрил весной 1992-го. Тогда, после выигранного на чемпионате страны заплыва, давшего ему право называться олимпийцем, он разоткровенничался, сидя рядом со мной на полупустой трибуне «Олимпийского»: - Понимаете, дело не в том, что обостряется ощущение скорости. Когда пловец бреет голову, то как бы отрешается от всего ради единственной цели. Когда в Барселоне, после первой выигранной дистанции он подошел ко мне после награждения и традиционного круга почета по голубому, как вода, ковру перед трибунами, мне бросились в глаза побелевшие костяшки пальцев, в которых была зажата медаль, и накрепко закрученная вокруг запястья лента. От пережитых эмоций Садовый слегка заикался. У него дрожали губы: - Я же утром - в предварительном заплыве - старт завалил. Правда, все равно чувствовал, что приплыву первым, но, когда уже в финале встал на тумбочку, почувствовал, что меня затрясло. Мелькнуло ощущение, что судья на старте намеренно затягивает сигнал, и я не удержался, упал в воду. А перед вторым стартом присел отдышаться и вдруг, не поверите, увидел, именно увидел, как у меня колотится сердце. И ноги враз стали ватными. Правда, в воде прошло. А перед последним поворотом понял, что все в порядке. Хотя до сих пор не могу поверить… Можно, я подарю вам цветы? * * * Эти громадные букеты сухостойных бледно-лиловых, невероятно воздушных мелких цветов я уносила из бассейна каждый день, пока продолжался плавательный турнир. Коллеги, выделившие мне спальное место в общей квартире деревни прессы, ежевечерне встречали мое появление нарочито-недовольным ворчанием: «Опять Вайцеховская с новым веником. Везет же некоторым на медали...» Российские пловцы-мальчишки продолжали творить чудеса. Эстафета 4х200 метров вольным стилем, которую с мировым рекордом выиграли Дима Лепиков, Володя Пышненко, Веня Таянович и Садовый, всегда считалась вотчиной американцев. Именно с их подачи у этой эстафеты появилось свое, устоявшееся десятилетиями название: «Гордость нации». Впервые я услышала эти слова в 1976-м. От выдающегося американского тренера Джеймса Каунсилмена. - 200 метров вольным стилем - это та дистанция, которую невозможно выиграть, обладая лишь талантом, - объяснял он тогда. - Здесь проявляется не только мастерство тренера и умение подготовить отдельно-взятого ученика. Если в стране есть сильные пловцы-средневики, это оценка плавательной школы. Если же из таких пловцов можно составить команду, способную победить в эстафете на Олимпийских играх, - это самый яркий показатель уровня плавания в стране. Гордость нации. С 1960 года американцы ни разу не уступили олимпийского первенства. Я не беру в расчет Игры-1980, когда в Москву не приехали не только представители сильнейшей плавательной державы, но и их извечные соперники - пловцы тогда еще ФРГ, которые много лет отчаянно пытались сражаться с американцами за золото в этом виде плавательной программы. Золото, завоеванное эстафетами США в Лос-Анджелесе-84 и Сеуле-88, отбрасывало все эти годы изрядную тень на высшие московские награды наших ребят. В Барселоне же победа России получилась фантастически убедительной. У меня довольно быстро сложилась на Играх своя традиция. В первый же день соревнований, мысленно обматерив болельщика, облившего меня кока-колой, я вдруг поняла, что нечаянный инцидент подарил мне поистине гениальное решение главной проблемы любого крупного турнира – беспрепятственного доступа к спортсменам. Едва завершался очередной заплыв, приносящий золотую медаль, я немедленно выливала себе на голову бутылку минеральной воды и прямо в купальнике и шортах (такая форма одежды воспринималась на трибунах открытого бассейна совершенно органично) мчалась самым коротким путем, через раздевалки спортсменов, на бортик. За все время Игр ни одному охраннику даже не пришло в голову проверить у меня аккредитацию – они просто привычно уступали дорогу, как уступали ее спортсменам. А на бортике, под специальным тентом, куда после финиша выходили участники заплыва, меня ждал Карлос… Этот коренастый, средних лет костариканец-волонтер, улыбчивый и добродушный, должен был следить как раз за тем, чтобы в закрытую для посторонних зону не просачивались представители прессы. После первой победы Садового он дал мне возможность поздравить пловца, сам взял у него автограф и, как бы невзначай, не поворачивая головы в мою сторону, произнес: - Вы конечно знаете, что не должны тут находиться… - Конечно знаю, - честно призналась я, одновременно выгребая из кармана шорт и протягивая охраннику заготовленную для такого случая горсть российских значков. - Тогда переверните карточку аккредитации обратной стороной, чтобы не было видно, что вы – журналист, - улыбнулся он. - Я никому не скажу. Кстати, меня зовут Карлос... Именно в том коридоре под тентом я видела и запоминала множество скрытых от других деталей. Окровавленные руки Таяновича, которые он с такой силой бросал на бортик в эстафете, что ободрал все костяшки пальцев. Слезы Мэтта Бионди – великого спринтера, проигравшего Саше Попову самую короткую дистанцию вольным стилем. Пережитое им же жуткое унижение при попытке войти в зал пресс-конференций после «стометровки», на которой американец остался за пределами тройки. «Эта комната предназначена только для призеров», - холодно произнес тогда охранник, красноречиво выставив перед семикратным олимпийским чемпионом растопыренную ладонь. Посещение пресс-конференций превратилось в отдельный аттракцион. Притчей во языцех там стали постоянные выпады английской журналистки в адрес русских. «Вам же нечего есть!» - бросила она в сердцах Садовому после тщетных попыток выяснить у пловца что изменилось (естественно, в худшую сторону) в явлении, именовавшимся некогда советским спортом. «Голодные, - согласился Садовый. - И злые. А это, знаете ли, гремучая смесь». - Чем вы можете объяснить, что в плавании успехи пловцов США стали скромнее? – спросила та же англичанка Попова после того, как он выиграл в Барселоне уже второе «золото». - Я бы посоветовал американцам приехать потренироваться в Россию. Может, им трудностей не хватает? – мило улыбнулся он. - Как, по-вашему, сможет ли Бионди оправиться от нокдауна, в котором оказался по вашей вине? - Думаю, что это был нокаут. - Но это же вопреки всякой логике! Глава 3. БЕЛЫЙ ФЛАГ На пресс-конференции Александр Карелин валял дурака. Впрочем, если судить по протоколам соревнований, дурака он валял и на ковре. А что еще можно подумать, если в четырех схватках из пяти он победил досрочно: за полторы минуты отправил отдыхать канадца Эндрю Бородоу, за две с небольшим - кубинца Россела Меса. На румына Иона Григораша ушло 15 секунд. В финале же чемпион мира, двадцатикратный чемпион Швеции Томас Юханссон продержался не дольше канадского борца. И только финна Юху Ахокаса наш борец победил по баллам. После того, как золотая медаль была, наконец, торжественно водружена на шею российского борца, Александр в ранге уже двукратного олимпийского чемпиона солировал перед диктофонами и камерами в окружении почти исключительно западных журналистов. - Какой медали вы больше радовались - сеульской или барселонской? - Конечно же, этой. Радоваться в Сеуле у меня совершенно не было сил. А здесь и не напрягался особенно, но Олимпийские игры есть Олимпийские игры. Выиграл - значит, герой. - Расскажите о ваших ощущениях во время финальной схватки. - А что рассказывать? Как боксеры говорят: я его - тюк, он меня - тюк. Я его - тюк, и попал. - Вы не устали от побед? - Я слишком хорошо помню все свои поражения, особенно последнее - в 1987 году на чемпионате СССР. Поэтому победы надоесть мне не могут. - Когда вы в последний раз проигрывали иностранным борцам? - Ни разу в жизни. - Правда, что вы пишете стихи? - Я бы не стал называть то, что я пишу, стихами. - Говорят, вас приглашали сниматься в Голливуд? - Говорят. - И уже назначены пробы? - Пока нет. - Но у вас есть агент? - Думаю, что это не имеет никакого отношения к Олимпийским играм. - Можно узнать, какую роль вам предложили? - Играть бородавку на лице динозавра… * * * В борцовский зал я попала в тот день случайно. Кто-то из коллег принес мне прямо в бассейн записку от руководителя бригады «Спорт-Экспресс» в Барселоне Владимира Гескина: «Сразу после заплывов постарайся успеть на борьбу. Это барселонский институт физкультуры - соседнее с бассейном здание. Сегодня должен выиграть Карелин. Никто из наших туда физически не успевает, так что вся надежда на тебя…» Это был приказ. Проклиная все на свете, - позднее время, Гескина, американцев, выигравших у России комбинированную эстафету в плавании и порядком подпортивших настроение всем российским болельщикам, - я, сломя голову, помчалась в соседний зал, судорожно вспоминая на бегу, что мне известно о греко-римской борьбе. В голову навязчиво лез один-единственный эпизод. В конце восьмидесятых я погнала на сервис свою «Ниву». Эти модели тогда обслуживала одна-единственная станция в Москве, поэтому приезжать следовало как можно раньше. Очередь я заняла одной из первых, но въехать на территорию мне никто не позволил . Мимо по отмашке того или иного автослесаря в ворота периодически заезжали другие машины. После пяти или шести часов ожидания я не выдержала – заплакала, усевшись прямо на тротуарный бордюр и уткнувшись лицом в колени. В этот момент на плечо легла тяжелая рука: - Почему плачешь? Я подняла голову и увидела молодого, коротко стриженного лысоватого парня в такой же, как в тот день была на мне, тренировочной куртке с буквами «СССР». Уши у него были сломаны, глаза метали смешливые чертики. Он бросил взгляд на мою машину и сразу все понял. - Перестань, нашла из-за чего расстраиваться! Сейчас разберемся. Вместе мы поднялись на второй этаж. Незнакомец постучал в дверь с надписью «директор», пропихнул меня внутрь мимо секретаря, усадил в массивное кожаное кресло и повернулся к хозяину кабинета: - Запомни эту девочку. У нее не должно быть никаких проблем… Ни-ка-ких. Директор понимающе кивнул, нажал на кнопку селектора, одновременно протягивая руку в мою сторону: «Ключи, пожалуйста. Может быть, выпьете чаю? Или кофе?» Все происходящее казалось чем-то совершенно нереальным. Я успела лишь услышать, как за спиной распахнулась дверь, прицельным броском мои ключи были переправлены в чьи-то руки, и дверь захлопнулась снова. Было ужасно стыдно от ощущения, что щеки измазаны потекшей от слез тушью, поэтому, отказавшись от чая и пробормотав какие-то слова благодарности, я поспешила ретироваться. И первое, что увидела, спустившись в общий зал – как с моей машины, уже висящей на подъемнике, снимают колеса. Через два часа ремонт был закончен. Я было достала деньги, но мастер покачал головой: «Не нужно. Все уже заплачено». Лишь тогда до меня, наконец, дошло, что я даже не спросила у парня, как его зовут. А несколько недель спустя увидела его фотографию в газете «Советский спорт». Это был Михаил Мамиашвили, олимпийский чемпион Сеула по греко-римской борьбе... * * * На финальную схватку тяжеловесов я-таки опоздала. Мое появление на трибуне совпало с заключительным карелинским броском и грохотом, с которым рухнуло на помост массивное тело соперника. Впору было растеряться: по расписанию финальная схватка должна была только начинаться, но по всему выходило, что она уже закончена. Оставалось идти на пресс-конференцию. Уже там выяснилось, что ни одного российского журналиста в зале нет. Вот герой и дурил голову иностранцам… Дождавшись появления поблизости волонтера, я взяла у него микрофон: - Александр, можно еще один вопрос? Карелин резко повернул голову на звук русской речи, вглядываясь в затемненный полукруглый амфитеатр, где располагались журналисты. - Вы дважды были знаменосцем сборной на Олимпийских играх… Он изменился в лице. И неожиданно тихо, севшим голосом, скривив губы в недоброй ухмылке, чуть ли не по слогам произнес: - Вот, значит, как… В больное место… Правда, тут же взял себя в руки. - Это слишком длинная тема. Вряд ли она подходит для обсуждения на пресс-конференции. Еще вопросы, господа? Я все-таки подошла к нему после. Представилась. Извинилась за неприятный вопрос. И, тем не менее, переспросила: - И все-таки, о чем вы думали, когда несли этот проклятый белый флаг? - Понимаете, в Сеуле я нес знамя великой страны. А сейчас… Да и судят нас здесь, сами видите, как бродяг. Без роду и племени… - Уехать тренироваться за рубеж и выступать за какую-нибудь другую страну вам не предлагали? - Много раз. Только я не хочу. Мне нравится дома. Не нравится та система ценностей, к которой нас приучали всю жизнь. А страна нравится. Возможно, я излишне сентиментален, но уехать из России я, видимо, не смогу никогда… Говорили мы тогда долго. Карелин отправился было в комнату допинг-контроля, но, каким-то образом договорившись с врачами о часовой отсрочке, вновь вышел в коридор, где лежали тренировочные борцовские ковры. Сел рядом со мной на пол. И едва заметно повел взглядом в сторону дверей, за которыми скрылся совсем маленький парнишка с горестно поникшими плечами в форме Объединенной сборной. - Видели? Алик Тер-Мкртчан. Плачет. У него серебро, а он – плачет… Великая советская школа. А вы меня спрашиваете – что я чувствовал… На улицу я вышла во втором часу ночи. Метрах в ста от стадиона на абсолютно пустой, необъятного размера площади, за столиком давно закрытого кафе сидели тренеры олимпийской сборной. На столе виднелись пластиковые стаканчики, бутылка водки, черный хлеб, нарезанное крупными ломтями сало. - Ребята!!! Поздравляю с победой!!! И остолбенела, подойдя: …Короткая стрижка… Сломанные уши… Смеющиеся глаза… - Ну, что стоишь, присаживайся, - хрипловато прозвучал знакомый голос. Машинка-то, как? Бегает?.. Глава 4. ДЕТИ «КРУГЛОГО ОЗЕРА» «Если бы я была президентом Международной федерации гимнастики, то, ей-богу, дисквалифицировала бы нашу команду целиком и полностью. Или, на худой конец, устроила бы для нее отдельные Олимпийские игры. Потому что, на мой опять-таки взгляд, выигрывать у соперников более пяти баллов, как это было сделано в Барселоне, так же неприлично, как есть руками на королевском приеме…» Мой барселонский репортаж для газеты о мужском командном гимнастическом первенстве начинался в 1992-м именно этими словами. После у нас никогда больше не складывалось такой команды, как та. В моей памяти были свежи выступления наших ребят на заключительном предолимпийском первенстве Содружества, проведенном вдали от чужих глаз на знаменитой подмосковной базе «Озеро Круглое». Там не было оваций и аплодисментов. Просто некому было аплодировать – зрителей на тот отбор не приглашали. Зато общий уровень «камерного» чемпионата был куда как выше олимпийского. Поэтому командная победа представлялась не просто реальной. Она заведомо воспринималась, как неизбежность. Именно там, на «Круглом», главный тренер сборной Леонид Аркаев сказал мне с горечью, что чувствует себя виноватым перед теми, кого просто физически не может включить в команду, - мест-то всего шесть… Вместе с тем в гимнастический зал я ежевечерне ходила с тяжелым сердцем. Потому что в самый первый день турнира стала очевидцем совершенно безобразной сцены. Два очень известных, титулованных и по отдельности очень симпатичных мне человека орали под трибунами друг на друга, перемежая взаимные упреки матом: делили еще не завоеванные гимнастами награды на российские и украинские… На жовто-блакитный счет можно было, действительно, смело отнести половину будущего успеха. Украину в гимнастической сборной представляли Татьяна Гуцу, Татьяна Лысенко, Григорий Мисютин, Рустам Шарипов, Игорь Коробчинский. Но слушать все это было больно, гадко и несправедливо. Потому что все они – девчонки и мальчишки Объединенной гимнастической сборной – выросли на «Круглом». Они все были «наши», а свежеиспеченные местечковые чиновники за глаза рвали их на части с мясом и кровью, предвкушая грядущие правительственные награды за чужой успех на собственные пиджаки. * * * Междоусобные войны начались на самом деле гораздо раньше. Руководство Объединенной сборной изо всех сил старалось соблюсти некий «национальный» баланс– такова была негласная договоренность между республиканскими спорткомитетами. Например, незадолго до Игр вышло так, что «крайней» в художественной гимнастике стала иркутянка Оксана Костина. Потому что представляла Россию. В сборную были включены Оксана Скалдина и Александра Тимошенко. Обе выступали за Украину: должок перед этой тогда еще республикой образовался в силу того, что то ли в борьбе, то ли в штанге российское представительство оказалось выше допустимого. Хотя в сугубо гимнастических кругах все прекрасно понимали: Костина – ничуть не слабее соперниц. Возможно, даже сильнее. Просто государственные интересы сложились не в ее пользу. В Барселоне, на соревнованиях по спортивной гимнастике я случайно увидела Оксану из трибуне. Ее привезли на Олимпиаду запасной. Она сидела на ступеньках, с потемневшим, осунувшимся лицом. Накануне еще верила, что случится чудо и ей скажут: ты - в команде. Ведь право на это Оксана завоевывала (и по справедливости - завоевала) весь олимпийский год. Ей продолжали говорить, отводя в сторону глаза: «Пока ничего не решено. Завтра…» Мы же, журналисты, уже знали другое: в заявочных списках участников, которые должны были быть поданы в секретариат соревнований до определенного срока, фамилии Костиной не было. А осенью 92-го Оксаны не стало. Она разбилась на машине, которую вел ее друг, серебряный и бронзовый призер барселонских Игр в современном пятиборье Эдик Зеновка. Гимнастка ушла из жизни, сверкнув напоследок так, как мало кому удавалось: за считанные дни до своей трагической гибели выиграла пять золотых медалей на чемпионате мира в Брюсселе. * * * Накануне мужского командного финала мы смеялись от души: за несколько минут до начала соревнований компьютер вдруг выплюнул протокол, в кoтopoм по ошибке на трех языках был проставлен итоговый результат битвы, которой только предстояло начаться: Объединенная команда - золото, Китай - серебро, Япония - бронза. Так оно все и вышло… Триумфальное выступление наших мальчишек оставило тем не менее немножко грустный осадок. Словно инопланетяне, они творили нечто, не вполне доступное разумению. Я наблюдала за реакцией судей и не могла понять: то ли они все находятся в шоке от столь невероятных сложности и качества и просто не способны их осознать, то ли от жары им было просто не до гимнастики. Во всяком случае, оценки казались весьма сдержанными. Всего лишь день спустя судьи почти в открытую начали делать все возможное, чтобы отыграться на русских за первую победу. Но отыграться не получилось... О том, какой ценой дались девчонкам эти несколько дней до старта, как и сама победа, можно было догадываться по запавшим глазам и безумной хрупкости их гимнастических фигурок. И без того ограниченные в еде и питье, что при олимпийском изобилии превращалось в изощренную пытку, в день первого финального старта от напряжения девочки не могли заставить себя проглотить даже то немногое, что не грозило обернуться лишним весом. Гимнастки России, США и Румынии - всех трех команд, претендовавших на золото - выступали, к тому же, в последней, ночной смене. Она начиналась в одиннадцатом часу вечера, и, казалось, беспредельно уставшая публика невольно распространяет эту свою усталость на всех вокруг. - Скорее бы все закончилось, - произнес рядом со мной телекомментатор. - И ведь не поможешь ничем, не подойдешь. Мы, мужики здоровые, этого олимпийского напряжения не выдерживаем, а требуем чего-то от девчонок. Да и за ошибки ругаем на всю страну… Наши гимнастки, казалось, отрешились в тот вечер от всего мира. Когда какая-то из них выходила на помост, остальные, стайкой сбившись рядышком, закусывали губы и сжимали кулачки. Детеныши, брошенные в олимпийское пекло и обязанные выстоять. Против них были не только судьи: забитые звездно-полосатыми полотнищами трибуны зала откровенно болели за американок. Света Богинская, единственная, кто уже проходил подобное испытание за четыре года до Барселоны - в олимпийском Сеуле, напрочь забыла о себе и, как наседка, успокаивала, обнимала то одну, то другую подругу, и мне с недоумением вспомнились ее слова, сказанные во время одного из тренировочных сборов: «Мы же так далеки друг от друга по возрасту. Да и интересы у нас совсем разные. Поэтому я всегда предпочитаю быть одна». А когда наконец они выиграли, и Таня Гуцу в голос зарыдала, выронив из рук нехитрые спортивные пожитки, то именно Богинская прижала ее к себе, гладила, успокаивала, закрывая спиной и руками от вмиг набежавших репортеров. И радоваться командной победе, когда она все-таки состоялась, уже не было сил… * * * Богинской в Барселоне не повезло больше, чем кому бы то ни было. Ее золотая медаль в командном первенстве так и осталась единственной. На отдельных снарядах судьи придирались к нашим девчонкам как только могли. Словно стараясь отомстить за тысячные доли балла, которые сложились в пользу Татьяны Гуцу в многоборье, отделив ее золото от серебра американки Шэннон Миллер. Именно поэтому единственное индивидуальное золото, которое Таня Лысенко выцарапала у соперниц на бревне можно было без всякой натяжки расценивать как спортивный подвиг. Всего за год до Игр Тане страшно не повезло на чемпионате мира в Индианаполисе: выступая на брусьях, она воткнулась руками в жердь и сломала пальцы. Перед Играми у Лысенко появилась новая проблема: от больших нагрузок стал сдавать организм – сводило мышцы. Правда об этом знали только ее тренер и она сама. Улыбчивая обычно, и предельно вежливая Таня, сойдя с пьедестала, попыталась было поддержать начатый мной разговор («Расстроилась, честно говоря, из-за прыжка, да и в многоборье могла выступить получше... ») и вдруг, уже не сдерживая брызнувших слез, опустилась прямо на маты: «Ой, что-то я ничего больше не могу». Потом, отплакавшись, она вдруг подняла на меня грустные глаза и совершенно неожиданно сказала: - А ведь команды такой у нас уже никогда-никогда не будет. Разбежимся кто куда... А еще в Барселоне был полностью наш мужской пьедестал в многоборье, четыре золота Виталия Щербо на отдельных снарядах, приобретенное им звание шестикратного (в общей сложности) олимпийского чемпиона. В заключительный день соревнований трибуны устраивали Щербо раз за разом такую бешеную овацию, что арбитр, рискующий попридержать оценку нашему гимнасту, имел почти стопроцентные шансы быть растерзанным инчадой - испанскими болельщиками прямо у судейского пульта. * * * В самолете, который вез из Барселоны в Москву первую группу олимпийцев, мы со Щербо сидели рядом. Все - и журналисты, и спортсмены, и их совсем еще нестарые тренеры - были уже, как водится, на «ты», чувствуя себя единой командой с единственным желанием: «Скорее домой! » Виталий то и дело вскакивал, пытаясь воевать со стюардессой, которая упорно пыталась отправить его необъятных размеров сумку вниз, в багажное отделение: «Девушка, милая, вы с ума сошли! Там же медали!!!» И только когда «девушка», отчаявшись, махнула в его сторону рукой, уселся на место и как-то очень тяжело замолчал. - Я не сказал тебе в зале… Не потому, что скрывал что-то, просто тогда сам еще решения не принял. А сейчас все решено, - Виталий на секунду прикрыл глаза, то ли вновь вспоминая Олимпиаду, то ли пытаясь представить: как оно все будет дальше, в новой жизни... - Уезжаю я… В Германию. - А как же Белоруссия? У вас ведь теперь своя страна, своя сборная… - Так я и буду продолжать выступать за Белоруссию. Хотя по большому счету, если разбираться, кто мне больше в этой жизни дал, то ответ однозначный - молодежная сборная СССР. Я же никогда дома в Минске даже не тренировался - все время на «Круглом», все время под Москвой, все время вместе с командой. И уезжаю в Германию не потому, что там лучше или сытнее, а потому, что мне абсолютно все равно теперь, где тренироваться. Нет команды - и, значит, все равно… Глава 5. ОСКОЛКИ ВЕЛИКОЙ ДЕРЖАВЫ Память - причудливая субстанция. В 2003-м, стоя под трибунами возможно красивейшего в мире бассейна «Монтжуик», где в 92-м проходил олимпийский турнир по прыжкам в воду, мне вдруг вспомнилось, как именно на этом месте, откуда открывался потрясающий вид на потрясающий город, ко мне, черный от горя, подошел главный тренер сборной Валерий Крутов. Молча достал из сумки, целый день простоявшей на сорокаградусной жаре, до омерзения теплую бутылку водки и так же молча, не чувствуя вкуса, мы с подошедшими следом тренерами, стали пить ее из мятых бумажных стаканчиков. Ирина Лашко, имевшая невероятный шанс обыграть непобедимую китаянку Гао Мин, проиграла ей в последнем прыжке. Нелепо, из-за собственной и совершенно дурацкой ошибки. Упустила возможность, которую жизнь больше не представит ей никогда. Такого ажиотажа, что царил в бассейне накануне финальных соревнований на трехметровом трамплине у женщин, не было, пожалуй, еще никогда. Гао Мин, великая Гао Мин, не проигравшая за восемь с лишним лет ни одного старта на этом снаряде, включая лос-анджелесские и сеульские Игры, пребывала в состоянии, которое спортсмены именуют «развалом». У нее не ладились разбег и вращение, отталкивание и вход в воду. Явно дрожали губы, и паническое напряжение не исчезало из глаз. А тренеры, спортсмены и даже судьи (!) считали своим долгом подойти к нашей Ирине Лашко или, на худой конец, к ее тренеру Николаю Мамину, похлопать по плечу и сказать нечто вроде: «Ну, завтра - ваш день». Мне всегда казалось, что для самой Лашко ее постоянные проигрыши великой китаянке давно стали делом привычным и не вызывающим особых расстройств и переживаний. Слишком давно уверился прыжковый мир в том, что обыграть худенькую Гао простому смертному ну никак не под силу. А значит, позора и повода для печали в этом случае не может быть никакого. «Можешь ты наконец у нее выиграть?» - спросила я в сердцах Ирину накануне Игр. «Я все могу», - ответила она, вальяжно развалившись в кресле в крохотном номере спортивной гостиницы. И вдруг, совсем по-детски, жалобно добавила: «Ну не получается у меня пока. Вот закончит она выступать после Олимпиады, тогда и разберемся со всеми остальными». «Остальных» в Барселоне, как выяснилось, для них двоих просто не существовало. Даже чемпионки Европы и Америки - Хайдемари Бартова из Чехословакии, немка Брита Балдус, Джули Овенхауз из США прыгали как бы сами по себе, борясь за иные, нечемпионские места. «Десятка», полученная Ириной уже за второй прыжок, свидетельствовала о том, что впервые за восемь лет у судей появился новый фаворит. Перед седьмой серией - уже в произвольной программе - преимущество Лашко составляло пять баллов: не то чтобы солидно, но, учитывая, как легко дались ей все эти шесть попыток, можно было начинать успокаиваться. И вдруг... Все рухнуло в один момент. Жалкие 37,8 балла, полученные Ириной в сумме за сложнейший прыжок, отбросили ее - она оказалась на 24 балла позади китаянки. Бронзовый призер монреальской Олимпиады в прыжках с трамплина, а в Барселоне -комментатор NBC Синтия Поттер, которая так же, как и я, отчаянно болела за нашу спортсменку, внезапно севшим голосом прошептала: «Вот и все. Это - Олимпийские игры, ты знаешь...» Я знала, что она имела в виду. Ту самую - монреальскую Олимпиаду, где, несмотря на расклад симпатий и антипатий, по всем существующим законам победить - и на вышке, и на трамплине - должна была наша Ирина Калинина. Ее тогдашнее преимущество над соперницами на обоих снарядах было под стать преимуществу, которое всегда было у легендарного Грегори Луганиса, и которое долгие годы имела на трамплине Гао Мин. Каждый встречный-поперечный считал своим долгом сообщить об этом Калининой. Лично. Точно так же, как сообщали Лашко, накануне заранее спрогнозированного на нее финала. Сидя в отчаянии на раскаленной комментаторской трибуне бассейна «Монтжуик», я вновь вспомнила ощущение того, что не могли здесь, в Барселоне, объяснить словами уже чемпионы - Садовый и Попов, Гуцу и Лысенко, Карелин… «Это - совсем другое», - говорили они, отвечая на вопрос, что же отличает Игры от, скажем, чемпионатов мира, где состав участников бывает и посильнее. Это «другое» было безумнейшим, не видным глазу внутренним напряжением, когда можно блестяще выступить всего за несколько часов до финала, а выйдя на главный старт, внезапно почувствовать, что не осталось ни сил, ни мыслей, кроме одной. Мерзкой и гаденькой: «Скорее бы все кончилось». Вот еще одна картинка олимпийских времен: все тот же пресс-центр. Глубокая ночь, включенные на полную катушку кондиционеры гоняют по помещениям ледяной ветер, выстуживая все вокруг до такой степени, что приходится выходить на улицу - греться. И горстка российских журналистов у телеэкранов. А на них безостановочно повторяется в записи один и тот же сюжет: полуфинальный баскетбольный матч Объединенная команда - Хорватия, его последние секунды. Пас Александру Волкову - и он не попадает в корзину… Как ни парадоксально выглядит это со стороны, олимпийскими чемпионами частенько становятся отнюдь не фавориты, а те, кто смог (какой ценой - это уже другой вопрос) не сгореть в безумной топке человеческих страстей, спрессованных в считанные дни и часы. Только в 1992-м, в бассейне Монтжуика, от этого понимания всем нам было, увы, не легче. Китаянка, почувствовав себя в безопасности, вмиг превратилась в прежнюю беспощадно безошибочную Гао, и надеяться, что она дрогнет, было наивно. ...У выхода на улицу меня неожиданно окликнул знакомый еще с первых дней Игр парнишка-американец, приехавший в Барселону поглазеть, пообмениваться значками и эмблемами: «Поздравляю!..» А я, машинально протянув ему значок, вдруг, сама того не ожидая, расплакалась. Он покрутил в руках металлическое изображение советского флага и вдруг сказал: - У вас нет страны. Но вы - великая нация. Если способны так расстраиваться из-за серебряной олимпийской медали… * * * Еще один парадокс: за тех, кто в 1992-м входил в Объединенную команду, а после, волею судьбы, оказался в самых разных странах, все последующие годы, что они продолжали выступать, я болела, как за своих. Не получалось, например, глядя на всевозможных борцовских чемпионатах на Алика Тер-Мкртчана, который выходил побеждать уже в костюме немецкой сборной, забыть, как горько он плакал в том пустом коридоре олимпийского зала, став вторым… Совместно пережитые, пропущенные через себя трагедии - тот же цемент в человеческих отношениях. Счастливые и горестные моменты Игр - у каждого свои - сроднили с Барселоной всех, кто был на тех Играх. Просто у нас воспоминания остались ярче. Все-таки именно наша команда тогда оказалась сильнейшей. …А ведь для кого-то Барселона – это просто один из городов мира…
|
«Олимпийские
игры. Очень личное» 
