|
|
|
|
|
|||
...За двухчасовую тренировку девочка не остановилась ни разу. Каждый шаг был либо каким-то элементом, либо заходом на прыжок. Один раз тренер крикнула ей: «Иди сюда!». Девочка подъехала к борту и, не останавливаясь, стала нарезать круги по небольшому радиусу, на ходу внимательно слушая все замечания. Потом снова заскользила по большой дуге на прыжок. Аксель. Тройной. И тут же заход на следующий тройной аксель - в другую сторону катка. «Сколько уже прыжков она сделала? 36?» - вполголоса, не поворачивая головы, спросила тренер. Суровый молодой японец с блокнотом в руках - тренер по ОФП - стал быстро-быстро что-то считать карандашом в своих записях: «Сорок восемь», - продублировала его ответ переводчица. «Концовку!» - снова крикнула тренер. Последовали каскад из двух тройных - флипа и риттбергера - и какая-то умопомрачительно навороченная дорожка шагов, в конце которой тройные снова посыпались как горох. На лице спортсменки не было ни усталости, ни недовольства, которое в конце тяжелой тренировки проявляется обычно само по себе даже у самых терпеливых. На балкончике катка примостилась небольшая группа - то ли родителей с детьми, то ли тренеров с учениками. На то, что происходит на льду, они глядели, как порой смотрят выступления в цирке: вроде обычный человек на манеж выходит, а делает такое - что не укладывается в голове. На самом же деле это была обычная тренировка. И самая обычная японская девочка - Мао Асада, приехавшая в Москву к тренеру - Татьяне Тарасовой. * * * Иногда спортивная судьба словно намеренно сводит в одном пространстве людей, каждый из которых абсолютно самодостаточен и мог бы украсить своим присутствием любую эпоху, единолично царствуя на троне. Но вместо этого оказывается вынужден биться за каждый титул с таким же жестким соперником, как он сам. Триумф одного автоматически становится в этом антураже настоящей трагедией для другого даже когда итоговый результат разнится в сотые доли балла. Мао Асада и Юна Ким появились на свет в один год с разницей в 20 дней сам факт их рождения в сентябре 1990-го переплел судьбы двух будущих фигуристок на два с половиной десятилетия вперед. Причем японке эта судьба изначально уготовила наиболее драматическую роль - роль проигравшей. Интересно, как сложилас ь бы карьера Асады, доведись ей выступить на Олимпийских играх в Турине? За два месяца до тех Игр юная японка блестяще выступила в финале взрослого «Гран-при» в Токио - выиграла турнир, опередив на восемь с лишним баллов двукратную чемпионку мира Ирину Слуцкую. Юна Ким в том финале выступала в юниорской категории и тоже выиграла турнир, но на фоне первой взрослой победы Асады ее результат вообще не воспринимался, как нечто более примечательное, нежели рядовая юниорская победа. А вот победа Асады чуть было не совершила в фигурном катании революцию. Точнее, могла бы совершить, если бы Международный собз конькобежцев пошел навстречу японской федерации фигурного катания и в виде исключения разрешил 15-летней Асаде поехать на Олимпиаду в Турин. Специалисты Страны Восходящего Солнца были абсолютно уверены в том, что талантливая, бесстрашная и амбициозная малышка имеет куда больше шансов принести стране медаль, чем чемпионка мира-2004 Шизука Аракава. За три последующие года Асада завоевала серебро и золото на чемпионате мира, стала победительницей престижного турнира «Четырех континентов»-2008, затем несколько опустилась в табели о рангах, не попав в призеры мирового первенства-2009, но то было связано с серьезным изменением технического арсенала: Мао решила включить в произвольную программу сразу два тройных акселя - самого физически тяжелого из существующих тройных прыжков. Чем больше впоследствии я размышляла о карьере Асады, дважды имевшей все шансы выиграть олимпийское золото, и дважды упустившей их, тем сильнее мне казалось, что причина того фатального невезения была неразрывно связана со жгучим желанием спортсменки собрать воедино все лучшее сразу: не только самую сложную программу, и самых известных постановшиков, но и самых лучших тренеров. Мао не хотела ждать. Любая мало-мальски серьезная неудача казалась ей фатальной и требующей незамедлительной смены наставника, а в идеале - и обстановки. Хотя начиналась ее взрослая карьера почти так же, как у Юны Ким: примерно тогда же, когда кореянка уехала в Канаду искать счастья в клубе Орсера, Мао перебралась в Калифорнию. В забытый богом горный и абсолютно оторванный от большой цивилизации Лейк-Эрроухед, где уже несколько лет практиковал экс-советский специалист Рафаэль Арутюнян. Произошло это почти сразу после того, как Асада, уже имеющая титул чемпионки мира среди юниоров, уступила эту корону Юне Ким на мировом юниорском первенстве-2006 в Любляне. В связи с этим японка впервые решила поменять в своей жизни почти все: страну проживания, климат, тренера и хореографа. * * * Экс-российский тренер переживал тогда не самые лучшие времена. К Играм в Турине он готовил одну из самых харизматичных фигуристок мира, американку Мишель Кван, которой фатально не везло с Олимпиадами. В 1994-м 13-летняя Мишель могла выступить на Играх в Лиллехаммере, но осталась в запасных. На Игры в Нагано фигуристка приехала в роли стопроцентного фаворита: неделей раньше она выиграла чемпионат США, причем ее выступление было признано лучшим за всю историю женского одиночного катания. Но олимпийское золото досталось совсем юной Таре Липински - девочке, которую можно было бы считать однодневкой, но это было не совсем так: за год до тех Игр Тара стала чемпионкой мира, причем выиграла титул как раз в борьбе с Кван. До Игр-2002 Мишель сумела выиграть еще два чемпионата мира подряд, но в Солт-Лейк-Сити она проиграла снова. Тогда-то она и обратилась к Арутюняну, а параллельно - к Тарасовой. Ради призрачной олимпийской победы Кван была готова работать круглосуточно, но ей было неимоверно сложно: в возрасте, когда большинство ровесниц уже заканчивают карьеру, Мишель пришлось учиться многим элементам заново - этого требовала новая система судейства, введенная в обиход после Солт-Лейка. Попытки лечить артроз традиционными китайскими методами иглоукалывания не давали эффекта. Не на такую боль они были рассчитаны. И не на столь истерзанный нагрузками организм. В Турине заболевание вспыхнуло по новой. Сам климат альпийского предгорья часто оказывается для ревматиков чрезмерно опасным. Возможно, Кван имело смысл приехать на Игры еще раньше: временная разница в девять часов требует как минимум девятидневной адаптации. В этом случае Мишель имела бы шанс пережить акклиматизацию в режиме более спокойной работы, а после этого плавно подвести организм к привычным тренировкам. Она же, наплевав на недомогание, бросилась в Игры, как в омут. По ночам просыпалась от невыносимой боли, но изо всех сил запрещала себе даже думать о том, что не сумеет еще раз выйти на олимпийский лед. Последней каплей стала церемония открытия. Простояв несколько часов на холоде, Мишель окончательно поняла: все кончено. И жизнь окрасилась в черный цвет. Точно так же она потеряла краски и для Арутюняна. Когда Рафаэль только начинал работать с Кван, многие подтрунивали над тем, как трепетно наставник относился к ученице, стараясь предугадать каждый ее каприз - словно боялся не оправдать ожиданий своей новой подопечной. Мне же он после Турина сказал: - Думаю, тогда было страшно не только мне. Кван - это эпоха, глыба. К тому же Мишель обратилась к мне на излете своей карьеры, когда всем было очевидно, что она – уже нисходящая звезда. Она и сама прекрасно это понимала, но я, как тренер, не имел ни малейшего права дать ей хоть в чем-то почувствовать, что смотрю на нее, как на человека, чье время уходит. Мы никогда в жизни не говорили об этом, но до сих пор у меня сохранилось чувство, что Мишель была благодарна мне уже за то, что эту ношу я столько времени нес вместе с ней. В 2006-м ей ведь сразу после Олимпийских игр сделали операцию, - продолжал тренер. - Мишель не могла ни сидеть нормально, не ходить, когда вернулась из Турина в Америку – до такой степени было больно. Я и сам пережил сильный шок. Когда мы только начали вместе работать, Кван не раз жаловалась, что кости таза у нее «шевелятся внутри». Я был склонен списывать все это на мнительность: никак не мог понять, как такое вообще может быть. Но при обследовании в клинике выяснилось, что правое «крыло» таза отслоилось от крестца, причем довольно давно. Так что Кван с этим мучалась все два года до Игр в Турине. И молчала. Наши занятия перед той Олимпиадой порой выглядели так: Мишель приходила на тренировку и начинала «наматывать» круги по льду. Я смотрел только на выражение ее лица. Если она, проезжая мимо меня, едва заметно качала головой из стороны в сторону, я понимал, что тренировки не будет. Что бедро болит у нее до такой степени, что нет никакий мочи терпеть. Когда случались совсем уж сильные обострения, Мишель ездила в Лос-Анджелес к китайскому врачу-мануальщику и он каким-то образом «вставлял» кости на место. Ту травму сильно усугубило и то, что незадолго до Игр Кван открыла в Лос-Анджелесе свой каток и по соображениям бизнеса должна была тренироваться именно там - на гораздо более жестком льду, чем привыкла в Лейк-Эрроухеде. От постоянных жестких приземлений тазобедренный сустав стал еще больше разбиваться. Я видел это, нервничал, злился. Но что мог поделать? И как мог ее в этой ситуации бросить? * * * Приезд в Калифорнию Асады стал для тренера поистине подарком судьбы. Проработав с японкой несколько месяцев, он сказал мне при очередной встрече: - Эта девочка – совершенно особенная. Талантище. И очень мощный ум. Этим, кстати, Мао очень напоминает совсем молоденькую Мишель. Попала она ко мне на каток совершенно случайно. Приехала в Лейк Эрроухед с мамой, сестрой и менеджером, покаталась неделю или полторы. Я уже знал, что до этого семья успела побывать и в Канаде, и на восточном побережье США. А в самом конце лета Асада снова приехала в Калифорнию и сказала, что хотела бы работать со мной постоянно. Как показывает практика, спортсмены такого уровня ищут не только тренера, но и наиболее удобные для тренировок условия. Сколько времени Асада захочет пробыть в Лейк-Эрроухэде, предсказать невозможно. Если задержится на длительный срок, тогда, возможно, мы будем разговаривать о каких-то контрактных отношениях. Сейчас у нее сложный период – 16 лет. У восточных девочек, как мне кажется, перестройка организма проходит несколько легче, чем у европейских или американских, хотя должен заметить, что японцам в принципе не свойственно предпринимать «предупреждающих» шагов. Я как професссионал всегда вижу, когда те или иные качества спортсмена начинают уходить. И стараюсь что-то поменять несколько раньше, чем недостатки станут очевидными для зрителей. Но в Японии, похоже, все с самого детства приучены с удовольствием относиться даже к самой тяжелой работе. А потому если японцы видят, что что-то у них перестало получаться, чуть больше концентрируются, чуть сильнее упираются, если нужно - работают вдвое дольше, потому что свято верят, что количество рано или поздно обязательно перейдет в качество. Причем никогда не говорят «нет». Если ты видишь, что человек тебя выслушал, а сам продолжает делать по-своему, значит, он сознательно не хочет принимать твою точку зрения. Асада и меня заставляет работать с большей отдачей, - продолжал Рафаэль. - Мне порой кажется, что нагрузил ее уже достаточно, а она не останавливается. Не катается только когда спит. Умеет много тренироваться и главное – ей это нравится. Тогда же Арутюнян произнес фразу, на которую я поначалу вообще не обратила внимания, совершенно не подозревая о том, что слова окажутся пророческими. «Совершенно не исключаю, что, если японскую федерацию перестанет что-либо устраивать, они без всяких претензий просто заменят меня на другого специалиста», - сказал он. Приблизительно это вскоре и произошло. В декабре 2007-го Асада отпросилась домой в Японию на новогодние праздники и застряла там почти на полтора месяца. Потом справедливо посчитала, что возвращаться в Америку и оттуда сразу же лететь обратно на турнир Четырех континентов в Корею нет никакого смысла, позвонила тренеру и попросила, чтобы он приехал в Гоянг Сити. Но Арутюнян отказался. На этом его работа с Асадой была завершена, что не помешало японке, катаясь в одиночку, победить как в Корее, так и на чемпионате мира-2008 в Гетеборге. После чего, прекрасно понимая, что восстановить прежний контакт с Арутюняном скорее всего уже не получится, она и обратилась к Тарасовой. Летом 2008-го Асада официально объявила о том, что будет работать с легендарным тренером на постоянной основе, и несколько месяцев провела в Москве. * * * 38 минут - именно столько длилась разминка на московском катке ЦСКА, за время которой Асада на большой скорости исполняла не очень сложные на первый взгляд элементы. «Обратите внимание на то, что она делает, - вполголоса комментировала у борта Тарасова. - Очень немногие спортсмены так умеют». - Она всегда разминается долго, - вновь вполголоса сказала тренер, не отрывая глаз ото льда. - Старается довести все движения до автоматизма и сделать каждый шаг максимально рациональным, чтобы на шаговые связки не уходило слишком много сил. Потому что силы нужны на прыжки. Между ними у Мао почти не получается передохнуть. Насколько мне известно, решение о смене тренера и о том, чтобы приехать ко мне в Москву, Асада принимала самостоятельно - вместе с мамой и менеджером корпорации IMG, который ведет все ее дела. - Когда они ко мне обратились, я сразу поставила вопрос о том, чтобы в моем распоряжении была грамотная переводчица и японский тренер по скоростно-силовой подготовке. Эти просьбы удовлетворили. Мао очень просила меня позволить ей оставить в произвольной программе два тройных акселя. Аксель - прыжок особенный. Для него требуется более длинный заход, что тоже отнимает время. А нужно все успеть... Фигуристка тем временем перешла к прыжкам. Эта часть тренировки тоже в какой-то степени была разминкой - для тройного акселя. Вот только подбиралась Мао к этому прыжку не через двойные, а как бы заводя себя все более и более сложными элементами. Каскад из двух тройных риттбергеров («Этого не делает никто!» - уже привычно прозвучал голос Тарасовой), каскад из флипа и риттбергера. Наконец - аксель. Еще один. Еще. Каскад аксель - двойной тулуп. Все безукоризненно. Затем пошли прокаты произвольной программы по частям. Под музыку. Изредка Тарасова делала спортсменке какие-то замечания на английском. Иногда переходила на русский язык, и тогда к процессу незамедлительно подключалась переводчица. В самом конце занятия тренер сказала мне: - Вы пришли не в самый удачный момент. Мао катается в новых ботинках, поэтому не чувствует привычной легкости. Соответственно и настроение у нее не может быть хорошим, потому что в том, чтобы обкатывать ботинки, нет ничего приятного. Но и другого выхода тоже нет: одной пары ей на сезон не хватает. Эта модель немножко другая, чем те, в которых катаются наши фигуристы. Более легкая, но и более хрупкая. А нагрузка при прыжках огромна. Поэтому ботинки, бывает, ломаются. И нужно иметь запасную разношенную пару. Тарасова замолчала, внимательно наблюдая за тем, как Асада выполняет сложнейшую дорожку шагов, затем продолжила: - Честно говоря, я совершенно не ожидала, что Мао приедет в Москву в новых ботинках. Но так решила ее мама. В Японии с Асадой постоянно работает моя помощница Жанна Фолле. Но иногда уезжает и она. И тогда мама фигуристки направляет всю свою энергию на то, чтобы в наше отсутствие довести все выученное до совершенства. Мао подчиняется ей беспрекословно... Последняя фраза прозвучала странно. В ней скорее чувствовалось плохо скрытое осуждение, что сильно диссонировало со всеми превосходными эпитетами, высказанными Тарасовой в адрес Асады по ходу тренировки. Впрочем, тогда я еще не задумывалась о том, сколь великую роль способны сыграть фанатичные родители в судьбе собственных детей. И сколь разрушительную. * * * - Вам не страшно смотреть, как ваша дочь прыгает? - спросила я через переводчика маму фигуристки Кёко. Спросила, скорее, для того, чтобы просто поддержать разговор, пока идет тренировка. И неожиданно услышала в ответ: - Бывает очень страшно. На соревнованиях. Я каждый раз ужасно боюсь, что Мао не сделает что-то из того, что должна... Слова Кёко напомнили мне очень давнюю историю. В свое время я была знакома с потомственной цирковой артисткой Мариной Осинской - дочерью знаменитого послевоенного эквилибриста Льва Осинского. Он ушел на войну мальчишкой, был тяжело ранен, потерял руку, а после вернулся в цирк, самостоятельно сконструировав себе реквизит для работы под куполом и специальный протез, глядя на который никому не приходило в голову, что у артиста нет руки. Мама Марины работала в той же цирковой программе - на проволоке. Когда в семье появилась и подросла девочка, цирковая карьера была уготована ей по умолчанию, как и множеству других детей, чье детство прошло "в опилках". В качестве специализации Марина выбрала канат - без страховки работала на семиметровой высоте, используя уникальную аппаратуру, которую придумал и разработал для нее отец. Однажды на гастролях в каком-то небольшом российском городе в конструкции каната не сработала защелка, и Осинская упала с большой высоты на манеж. Спас ее униформист - успел подскочить и собственным телом спассировать удар. Девушке просто повезло: она отделалась переломом нескольких ребер и сотрясением мозга, но позвоночник остался цел. Когда несколько дней спустя об этом узнали родители, мать тут же позвонила в больницу, и Марине передали трубку. Раздался вопрос: - Ты с манежа ушла сама? - Нет, мама, меня унесли. - Боже мой! Какой позор, - простонала родительница. Разговор был закончен. Похожим фанатизмом в отношении своих детей отличаются многие японцы. Другое дело, что японская мораль не стимулирует появление выдающихся личностей. Вековые традиции предписывали гражданам страны прежде всего знать свое место, быть как все. В 60-х годах прошлого века была широко известна история выдающегося японского дирижера Сейдзи Одзава. Когда он вернулся домой после грандиозного успеха за границей, японские оркестры наотрез отказались с ним играть. Ломать традиции в спорте одним из первых стал выдающийся японский тренер Нобуо Сато. Именно он первым озвучил тот факт, что в японской культуре нет той открытости, что есть в европейской или американской культурах. И что по этой причине японские тренеры не всегда способны по-настоящему раскрыть возможности своих подопечных. А значит, нет ничего зазорного в том, чтобы на определенном этапе обращаться за помощью к иностранным специалистам. Собственно, это подтвердила мне и Кёко, объясняя свое решение отправить дочь за океан к Арутюняну. - После того как Мао впервые выиграла финал «Гран-при» в Токио в конце 2005-го, она стала дико популярна в Японии, - рассказывала мне женщина, не отрывая взгляда ото льда, где продолжала работать ее дочь. - Не было ни одного катка, куда мы могли бы приехать тренироваться, потому что вокруг немедленно собирались толпы фанатов. Я уже в то время мечтала, чтобы у моих девочек был русский тренер, потому что в моем представлении русское фигурное катание всегда ассоциировалось с великими спортивными и балетными традициями. Сама я в свое время занималась гимнастикой и балетом. И своих дочек отвела в балет в очень раннем возрасте. Именно балетные педагоги посоветовали нам заняться фигурным катанием, чтобы укрепить голеностопы. Маи - она у нас старшая, мы назвали ее так в честь Майи Плисецкой, начала ходить вместе с Мао на каток, потом обе девочки стали принимать участие в каких-то детских соревнованиях. Это им страшно понравилось, потому что на соревнованиях постоянно давали какие-то подарочки: призы, медали - чего не было в балетной школе. До определенного возраста занятия балетом и фигурным катанием удавалось совмещать. Но как-то незаметно балет у Мао отошел на второй план - стал вспомогательной дисциплиной. Просто ехать в Россию мы поначалу побоялись. Такая поездка казалась слишком далекой, не очень доступной, не очень понятной. Вот и полетели в Калифорнию. Хотели найти такого тренера, чтобы у него на тот момент не было сильных учеников. Чтобы он мог посвящать нам все свое время. Поэтому выбор пал на Арутюняна. Хотя я, признаться, продолжала мечтать о том, чтобы когда-нибудь Мао получила возможность поработать с Тарасовой. - Связаться с Татьяной в те времена вы даже не пытались? - Мне это просто в голову не приходило. Почему-то я была уверена, что тренеру такого ранга будет просто неинтересно с нами работать. Мао тогда еще не достигла серьезных успехов, Тарасова же в моем представлении была богиней, небожительницей. Совершенно недосягаемой. Почти нереальной. До сих пор иногда не верю, что моя мечта сбылась... В том московском визите Мао Асады к легендарному российскому тренеру случилась еще одна примечательная ситуация. Все дни, что спортсменка тренировалась на льду, не нее с балкона тренировочного катка во все глаза смотрела маленькая девочка, которая никак не могла набраться храбрости зайти к японке в раздевалку и взять у нее автограф. Девочку звали Аделина Сотникова. И никому даже не могло прийти в голову, что пройдет еще несколько лет и именно эта фигуристка завоюет на Олимпийских играх в Сочи самую заветную для любого фигуриста золотую медаль. Ту, которую так и не довелось выиграть Асаде... * * * Ближе всего к олимпийской победе Мао была в 2010-м в Ванкувере. Итог женской короткой программы получился на тех Играх в некотором смысле бьющим наповал: Асада совершенно потрясающе выполнила все предписанные элементы, включая уникальный для женского катания каскад «тройной аксель - двойной тулуп», набрала рекордную для себя в том сезоне сумму в 73,78, а следом на лед вышла кореянка Ким Ю На и... без каких бы то ни было видимых усилий получила на 4,72 больше. Кореянка, конечно же, была фаворитом в этой дуэли. Перед теми Играми в кулуарах непрерывно курсировали разговоры на следующую тему: после победы Юны Ким на предолимпийском чемпионате мира-2009 корейские корпорации вложили во всевозможные проекты, связанные с фигурным катанием, суммы такого масштаба, что игнорировать свои интересы они не позволят никому. В том числе – Международному союзу конькобежцев. Возможно, тот факт, что Юна Ким в своем стартовом выступлении опередила японку почти на пять баллов, несмотря на то, что Асада совершенно безошибочно исполнила в Ванкувере короткую программу с уникальным набором прыжков, и стал следствием внутренней высокой политики. Отчасти тренер была права: судейский прецедент получился весьма показательным - прекрасно отражающим все особенности новой системы судейства. По логике, Асада должна была получить гораздо более высокие оценки, поскольку тройной аксель для женского катания означал по тем временам примерно то же самое, что четверной прыжок в мужском. То есть совершенно революционный элемент и безусловное новаторство исполнителя. Но баллы никак этого не отразили. Более того, они сыграли против японки. Базовая стоимость каскада с тройным лутцем и тройным тулупом, который первым элементом своей короткой программы выполнила Юна Ким, составляла 10 баллов. Стоимость каскада, сделанного Асадой, - 9,5. При этом все прекрасно понимали, что тройной аксель для девушки и с физической, и с психологической точек зрения - это элемент запредельной сложности. То есть ставить его на одну доску с остальными прыжками - нонсенс. Был и другой аспект, который прекрасно сформулировал один из лучших в мира тренеров одиночного катания Валентин Николаев. - Сколько бы компьютеров ни стояло на линии, все равно главную роль играет человеческий фактор, - сказал мне он. - Не важно, насколько честен сидящий за столиком арбитр, все равно он оценивает прежде всего свое впечатление от катания, а не само катание. На практике это означало следующее: все без исключения выступления Юны Ким, которые предшествовали Олимпиаде, убедили судей в том, что кореянке нет равных по обе стороны океана. В предолимпийском сезоне фигуристка трижды превышала рекордный для женского катания результат и довела его до фантастического по тем временам уровня - 76,28. В программах кореянки не было ни одного прыжка, который заставлял бы ее чрезмерно нервничать и тем более рисковать. Соответственно, катание в целом выглядело более размашистым и одновременно плавным. На этом фоне все прыжковые элементы выглядели солиднее, чем у соперницы. А вот олимпийская короткая программа Асады, поставленная на музыку Арама Хачатуряна «Маскарад», успела запомниться по ходу сезона разве что непрерывной борьбой спортсменки с тройным акселем, который никак не хотел ложиться в программу, и множеством нареканий в адрес самой программы, которую успели посчитать совершенно неподходящей и слишком «взрослой» для юной японки. Публике, и судьям в том числе, надо было дождаться Игр и совершенно фантастического проката в Ванкувере, чтобы убедиться, что программа Мао способна до такой степени заиграть всеми красками, но это уже не имело никакого значения: заранее сложившееся мнение в пользу Ким оказалось сильнее. Она и получила преимущество уже на старте. Было ли это справедливо? Наверное, все-таки, нет. Асада была по сути той самой спортсменкой, кто своими двумя тройными акселями в произвольной программе и еще одним – в короткой, задал тренд всему тому, что стало происходить на женском льду много лет спустя. Тогда, правда, казалось, что уже следующее поколение одиночниц придет на взрослый лед не только с тройными акселями, но и с четверными прыжками. Но на самом деле великая японская фигуристка просто слишком сильно опередила свое время - мир сумел перепрыгнуть эту планку лишь через десять лет. А тогда тот же самый мир не слишком задавался вопросом, чего стоили Асаде ее программы. Сейчас уже невозможно наверняка сказать, почему у самой выдающейся и самой фанатичной одиночницы той эпохи (придя во взрослое фигурное катание в 2006-м, Мао ушла из него весной 2017-го) не случилось олимпийской победы. Может быть дело просто заключалось в том, что Мао, метаясь между разными специалистами в поисках лучшего, незаметно для себя упускала время, вынужденная раз за разом привыкать к новым рукам. Как бы то ни было, те несколько баллов преимущества, которые Ким получила в Ванкувере за короткую программу и которые, по сути, сделали ее недосягаемой уже после первого выступления, подломили Асаду до такой степени, что заставлять себя соревноваться она уже не смогла. Спустя два месяца Мао завоевала свой второй титул чемпионки мира, опередив кореянку почти на семь баллов, но это даже близко не могло компенсировать упущенный в Ванкувере шанс.
|
«Стальные девочки» 
