|
|
| |
| |||
В киевском дворце спорта было пустынно. В вестибюле я увидела наполовину знакомую парочку. Известная мне «половина» называлась Геннадий Карпоносов. С ним – уже после окончания своей спортивной карьеры – мне довелось однажды поехать в греческую Олимпию на какой-то международный спортивный слет. Собственный титул олимпийской чемпионки я всегда имела склонность недооценивать, поэтому Карпоносов, как заочно и его супруга Наталья Линичук – олимпийские чемпионы Лейк-Плэсида в танцах на льду - мне казались фигурами заоблачно знаменитыми, тем более, что Наталья в тe времена вела на телевидении еженедельную программу по аэробике. Наверное поэтому из греческой поездки наиболее отчетливо запомнились постоянные рассказы Гены («Ты что, обалдела – по имени-отчеству обращаться? Называй меня на «ты») о том, что на аэробические наряды своей половины он потратил какую-то немыслимую сумму в валюте, и что теперь его Наташка «чувствует себя абсолютно счастливой, потому что ее впервые в жизни целых сорок минут непрерывно показывают по телевизору». Встреча с Карпоносовым в Киеве на чемпионате страны была для меня счастьем. С радостными воплями: «Гена, выручай, я первый раз на фигурном катании и ни черта в нем не понимаю!» я бросилась к фигуристу, прыгая через ступеньки. Заинтригованный моими криками, его собеседник тоже обернулся. Это был Станислав Жук. Выдающийся тренер, которого знали в лицо не только журналисты, но, наверное, все домохозяйки страны. Представив меня Жуку («Слышали, слышали. Вы же в ЦСКА тренировались? Приятно познакомиться…»), Карпоносов довольно быстро закончил свой с ним разговор, одновременно направляя меня в сторону катка. - Гена, помоги! – продолжала умолять я. – Познакомь меня с кем-нибудь. Я ведь даже в лицо никого тут не знаю. - Сейчас разберемся, - был ответ. – Стой! Иди за мной быстро. Тамара Николаевна, можно вас на минуточку? Проследив в направлении карпоносовского взгляда, я увидела крохотную, исполненную горделивой осанки женщину. - Разрешите представить. Тамара Николаевна Москвина. Елена Вайцеховская (кивок в мою сторону). Олимпийская чемпионка. Журналист. Прошу любить и жаловать. Москвина окинула меня пристальным, проникающим насквозь взглядом, свойственным абсолютно всем выдающимся тренерам. - Любить не обещаю. Жаловать придется… Чуть позже, представив меня еще нескольким людям, Карпоносов отвел меня в сторонку и совершенно серьезно сказал. - Запомни. Фигурное катание – большой гадюшник. Все обнимаются, все целуются, все друг друга ненавидят. Все говорят друг о друге гадости. Ты – человек в нашей среде новый. Поэтому предупреждаю сразу: попьешь кофе с кем-нибудь наедине – на следующий день десять других перестанут с тобой здороваться. Напорешься – не обижайся. - Но, Гена… Он протестующее поднял руку, не давая мне продолжить: - Я – не исключение. Просто сейчас добрый. Поняла? – Карпоносов усмехнулся, намереваясь представить меня массивному лысеющему мужчине средних лет, одетому в экзотический, облепленный многочисленными нашивками и эмблемами и до предела засаленный армейский жилет. - Не веришь – спроси Артура… Артур Вернер на тот момент вовсе не имел репутации скандального журналиста, хотя всеми своими действиями совершенно очевидно стремился именно к этому. В конце 1971-го, в возрасте 37-ми лет он эмигрировал из Свердловска в Израиль, еще спустя три года – в Германию, где занимался в основном распространением антисоветской (как это называлось тогда) литературы среди заезжающих на Запад советских граждан: моряков, артистов, спортсменов. Последних, как водится, было больше, поэтому и интерес Вернера к спорту оказался наиболее пристальным. Начиная с конца 70-х Артур регулярно аккредитовывался на самых разных чемпионатах – в том числе по фигурному катанию, работал на них (помимо раздачи брошюр и листовок) фотографом и очень быстро стал в среде фигуристов весьма узнаваемым персонажем: трудно было не обратить внимания на соотечественника с камерой (при том, что фотографов на международных спортивных мероприятиях было наперечет), особенно если соотечественник никогда не отказывается подарить пару-тройку особенно удачных картинок. Официальные лица Вернера, естественно, не жаловали: ни тренерам, ни руководителям, отвечавшим за моральный облик в команде собственной головой, не нужны были эксцессы в виде контактов подопечных с официально-антисоветской личностью. К началу 90-х ситуация изменилась. У Артура обнаружилось заболевание глаз и с камерой пришлось расстаться. Подозреваю, что это ощутимо подорвало его финансовый статус. Вернер начал писать, однако спрос на этот товар оказался гораздо ниже, чем на снимки спортивных звезд. Немецкие издания не нуждались в услугах журналиста из-за неважного знания им языка, так что ограничиться пришлось русскоязычной эмигрантской прессой типа парижской газеты «Русская мысль» и писать туда обо всем, о чем попросят. Для меня Вернер оказался сущей находкой. Фигурное катание – на уровне людей, интриг, баек и событий – он знал досконально, умел «вкусно» рассказывать, подкидывал интересные идеи и с удовольствием помогал всем подряд с решением самых разнообразных проблем, если имел такую возможность. Впечатление от знакомства с ним можно было бы назвать стопроцентно положительным, если бы не одно «но». В Киев Артур приехал со свежесозданным творением – материалом о чемпионах мира 1989-го и 1990-го в танцах на льду Марине Климовой и Сергее Пономаренко, причем статья под названием «Пляшущие человечки» имела ярко-выраженный оттенок пасквиля. Эти несколько страничек, которые Вернер сунул мне в руку при знакомстве, как визитную карточку, были прекрасно написаны, но пахли настолько дурно, что я оторопела. Стоило Карпоносову, к тому же, отойти от нас на шаг, мой новый знакомый разразился в адрес Геннадия, его супруги, а заодно – еще десятка заочно известных мне людей таким количеством «постельных» подробностей, что это вызвало в моем сознании еще больший шок. Заметив это, Вернер ухмыльнулся. - Ты в фигурном катании – человек новый, так что готовься к тому, что в тебя, как в унитаз, начнет сливать все, что попало, каждый встречный. А потом с интересом будут наблюдать, как ты все это переваришь. И что ты, соответственно, вообще стоишь, как журналист… Урок был дан. Для начала я поняла, что должна научиться фильтровать то, что слышу от самого Вернера. Хотя, безусловно, встреча с ним стала самым мощным впечатлением того чемпионата. * * * Первое и на редкость болезненное соприкосновение с «обратной» стороной фигурного катания во всей ее красе случилось тремя годами позже – на чемпионате Европы-1994 в Копенгагене. В предыдущем сезоне мне уже удалось побывать на мировом первенстве в Праге (стараниями Вернера был найден супердешевый «клоповник» на окраине чешской столице, откуда приходилось добираться до катка по часу, зато поездка в целом вышла по карману небогатому на тот момент «Спорт-Экспрессу»). В конце года Вернер сообщил, что у него на примете имеется недорогой отель в Копенгагене, если, разумеется, я вообще намерена туда заявиться. Я была намерена. Предолимпийский чемпионат Европы, на котором за месяц до Игр в Лиллехаммере планировали выступить вернувшиеся в любительский спорт профессионалы, представлялся событием выдающимся. Тем более, что незадолго до его начала на одном из российских турниров ко мне вдруг подошел президент российской федерации фигурного катания Валентин Писеев. С Вернером у него сложилась своя история взаимоотношений. В 1992-м Артур опубликовал в «Советском спорте» очередной опус, под названием «Черная фигура на фоне голубого льда» (собственно, точкой отсчета его настоящей скандальности стал именно этот исторический момент), где в традиционной для себя манере изложил свой взгляд на роль Писеева в фигурном катании, спроецировав туда, помимо прекрасного знания предмета, всю свою историческую эмигрантскую ненависть к чиновникам советской эпохи. Статья изобиловала множеством фактов, которые, будучи сведенными воедино, рисовали фантастически неприятный портрет. На тот момент у Вернера существовала договоренность с «Совспортом» о том, что он официально освещает все международные турниры в качестве специального корреспондента. Морально добивать Писеева Вернер заявился в Прагу – на чемпионат мира-1993. На этот случай он специально заказал футболку, во всю спину которой была воспроизведена полоса «Совспорта» с упомянутым материалом, и не снимал ее на протяжении всего чемпионата. Альтернативой «Советскому спорту» в те времена был только «Спорт-Экспресс». Корреспонденты других изданий на крупные соревнования не попадали из-за отсутствия денег. Да и самих изданий, собственно, еще не было. Как бы то ни было, в один из дней уже упомянутого российского турнира (кажется, это было в Питере) Писеев собственной персоной нарисовался за моим столиком в абсолютно пустом, полутемном баре для прессы. - Нам очень приятно с вами работать, Лена, - начал он после пары-тройки совсем уж незначительных фраз. – Вы, кстати, собираетесь на чемпионат Европы? - Вряд ли, - пожала плечами я. – Пока не знаю, что будет у редакции с деньгами. - Какие проблемы? – искренне удивился влиятельный собеседник. – Мы с удовольствием возьмем вас в Копенгаген за счет федерации. С удовольствием. Я сам напишу письмо вашему главному редактору… Письмо было написано. Более того, встречено в редакции с ликованием. Денег у газеты на тот момент действительно не было ни гроша. Зарплату сотрудники не получали, а средства на поездки добывались непрерывным поиском халявы. По нынешнему – спонсоров. Пару месяцев спустя, уезжая из редакции в аэропорт, я совершенно случайно столкнулась на лестнице с первым замом Володей Гескиным. Пожелав мне счастливого пути, он вдруг спросил: - Деньги у тебя есть? - Так Писеев же платит, - пожала плечами я. - Подожди. – Гескин порылся в карманах и извлек на свет замызганную, надорванную чуть ли не пополам бумажку в двадцать долларов. – Возьми. На всякий случай… Едва появившись на катке «Брондбюхаллен» и получив аккредитацию (до начала соревнований в запасе было несколько часов), я обнаружила очаровательную, а главное – знакомую мне компанию. За столиком кафе восседали Вернер, телекомментатор Сергей Ческидов и Ирина Роднина. Все трое ржали так, что не присоединиться к столь веселому обществу было невозможно. Поблагодарив Вернера за гостиницу и упомянув заодно, что оплачивает поездку федерация, я тут же нарвалась на вопрос. - Тебе деньги на отель уже дали? - Нет. - Тогда отсядь от нас немедленно. Если Писеев увидит тебя с нами, денег не даст, гарантирую. Я разозлилась не на шутку. - Артур, да перестань меня разыгрывать. Твои отношения с Писеевым – это твое личное дело. Он письмо в редакцию прислал. Сам, между прочим. Я его вообще не просила об этом! - Да не расстраивайся ты, глупенькая, - включился в разговор Ческидов. – Не хочешь уходить – никто тебя не прогоняет. Найдем мы в конце концов деньги тебе на гостиницу… В этот самый момент мимо столика, пристально оглядев всю нашу компанию, прошествовал Писеев. Через несколько минут он вернулся в обратном направлении. Чуть позже появился в зоне видимости в третий раз. И, перехватив мой взгляд, вдруг сказал: - Лена, можно вас на минутку? Я отошла с ним в сторонку. - Лена, вы у нас – человек новый. Многого не знаете. А ведь в нашей среде есть и подонки… Мне бы совершенно не хотелось видеть вас с ними за одним столом. - Вы, простите, кого именно имеете в виду? – весьма цинично переспросила я. Писеев спохватился, что явно перегнул палку. - Ну, видите ли… Я к тому, что люди бывают разные. И наговорить вам могут всяких ненужных вещей. Вам бы лучше со мной консультироваться. - Другими словами, раз уж вы меня сюда привезли, то считаете, что излагать в газете я должна исключительно вашу точку зрения? - Ну что вы, вовсе нет… Как бы вам объяснить… Запас вежливости и выдержки вдруг резко иссяк. На лице Писеева заходили желваки. - Если когда-нибудь в вашей газете появится фамилия Вернер, на этом все наши добрые отношения закончатся. Вы меня поняли? - Конечно, Валентин Николаевич, - мило улыбнулась я. – Я могу вернуться за столик? Через три дня меня остановил в холле менеджер отеля. - Простите, вы уезжаете послезавтра? Не могли бы вы оплатить комнату до завтрашнего утра? Я помчалась на каток. Разыскала бухгалтера федерации, пересказала просьбу. - Да-да, конечно, - радушно отозвался он. – К сожалению, у меня нет с собой нужной суммы. Не могли бы вы подъехать в официальную гостиницу через пару часов? В отеле, где размещались участники соревнований, я безрезультатно прождала до начала вечерних финалов. Снова вернулась на стадион. Снова разыскала представителя федерации. - Видите ли в чем дело, - помялся он. – Вам же, насколько мне известно, гостиницу бронировал господин Вернер? Писеев сомневается, что мы должны заплатить ту сумму, которую вы назвали. Хотелось бы все-таки проверить. - Но ведь отель стоит всего 35 долларов в сутки. Вот официальный счет, - растерялась я. - Ничем не могу помочь. Извините… Мозги закрутились с бешеной скоростью. В ту минуту моральная сторона вопроса не волновала меня в принципе. Мысль была одна: где взять деньги. У Вернера? У Ческидова? У Родниной? Дрожащими пальцами я вытащила из кармана так и не разменянный рваный двадцатник, и вдруг на смену ярости и страху пришло ледянящее душу, поразившее даже меня спокойствие. Писеева я нашла на трибуне, предназначенной для высоких гостей. - Валентин Николаевич (милая улыбка его соседям, которым я временно перекрыла вид на арену), простите, что беспокою вас во время соревнований (еще одна милая улыбка). Вы не могли бы уделить мне несколько минут? Нет, не здесь – зачем же мы будем мешать остальным? Не могли бы вы выйти в холл? За пределами трибуны было пустынно. Я резко остановилась. Повернулась к Писееву лицом. И совершенно спокойным тоном, но четко впечатывая каждое слово в пространство, как гвозди в гроб, начала: - Поскольку с оплатой гостиницы у меня возникли некоторые проблемы, которые так и не удалось решить в течение дня, я была вынуждена поставить в известность руководство своей газеты. Главный редактор очень просил передать вам лично, что с этого дня все отношения между газетой «Спорт-Экспресс» и федерацией фигурного катания России он считает разорванными. - О чем вы говорите, Лена, - попытался сыграть удивление Писеев. – Я вообще не понимаю, о чем идет речь. Вы же знаете, как я к вам отношусь? - Более того, - не делая паузы, продолжала я. – Если вы считаете, что мне совершенно нечем занять время, и я готова бегать за вашим бухгалтером круглосуточно, уверяю вас, что это не так. Я совершенно не требую, чтобы помимо гостиницы вы оплачивали мне суточные, но в этой ситуации считаю, что вы – раз уж официально включили меня в список делегации - просто положили эти деньги к себе в карман. И еще, Валентин Николаевич… - поскольку пар был выпущен, улыбка получилась почти искренней, а голос – дружелюбным. – Меня вообще-то и раньше предупреждали, что вы собой представляете. Теперь я убедилась в этом лично. Всего хорошего! Вернувшись в отель в районе полуночи, я снова подошла на ресепшн – попытаться оттянуть срок оплаты хотя бы на сутки. Дежурная непонимающе вскинула на меня глаза: «Так у вас уже все полностью уплачено. Час назад». Много позже я поняла, что обижаться на Писеева было, по меньшей мере, неразумно. Как человек, возглавлявший федерацию своего вида спорта на протяжении не одного десятка лет и, по мнению Вернера, немало способствовавший ее развалу, он на самом деле был гениальным чиновником, в совершенстве освоившим принцип «разделяй и властвуй». В фигурном катании ему удавалось ломать и подминать под себя личностей такого феерического масштаба, по сравнению с которыми я была сущим цыпленком, ничего, как выяснилось, не понимающим во «взрослой» жизни. Писееву прежде всего был нужен лояльный ему журналист. Я же имела глупость всерьез поверить в его альтруизм. Впрочем, разругавшись в лохмотья с главным фигуристом страны в Копенгагене, я не сильно переживала, решив для себя, что сам президент, как личность, и уж тем более - герой возможных публикаций, никакого интереса для меня не представляет, писать о фигурном катании запретить мне не может, благо газета хоть и нищая (что, безусловно, временно), зато независимая (что – хочется верить – надолго), а главное - я понимала, что по-настоящему для меня важно только то, как относятся и будут относиться к моей работе тренеры и спортсмены. Ведь даже несмотря на внушительное, красной кожи редакционное удостоверение с торжественным словом «обозреватель» на внутренней стороне и официальным, вроде бы, правом влезать в чужие жизни с самыми бестолковыми вопросами, я прекрасно отдавала себе отчет, что в глубине души отождествляю себя именно со спортивной публикой. Слишком много лет варилась в том же котле, что и они. Колоссальную роль в моем отношении к профессии журналиста сыграл мой отец. Он был выдающимся тренером, десять лет возглавлял сборную СССР по плаванию. Был жутко расстроен, что меня ни в каком виде не привлекает профессия, которой они с мамой отдали всю свою жизнь, но когда все же смирился с моим выбором, сказал: - Запомни: журналист – профессия обслуги. Если ты поймешь это сейчас, тебе будет гораздо легче переносить чужой психоз, нервные срывы, незаслуженные обиды – все, что выплескивается из человека в тот момент, когда он проигрывает, получает травму, теряет смысл жизни. На это ни в коем случае нельзя обижаться. Потому что большой спорт – это такая концентрация всего человеческого существа, какой не встретишь ни в одной другой профессии. Последнее я понимала и без него. И тем не менее, все сказанное восприняла без обсуждений - как аксиому. Дальнейшие правила поведения складывались автоматически по мере набирания опыта: не лезть к спортсменам с вопросами до выступления, не требовать к себе внимания и не грузить людей своими проблемами, не задавать вопросов, ответы на которые можно без труда найти в любом официальном справочнике, не опаздывать на интервью, равно как и не затягивать его сверх условленного времени, не нарушать договоренностей частного порядка, уметь признавать свои ошибки и прощать – чужие, а главное – быть готовой аргументировать любое, пусть даже обидное для кого-то, собственное мнение, если уж оно высказано в газете. Была ли я при этом болельщиком? И да, и нет. С одной стороны, я была готова влюбиться – и влюблялась – во всех героев, с которыми сталкивала меня профессия. С другой – с самого начала отдавала себе отчет в том, что выигрывает всегда кто-то один. И это – само по себе трагедия для проигравшего. К тому же в фигурном катании по тем временам триумф порой отделял от трагедии один-единственный (зачастую – проплаченный) судейский голос. Или – негласный приказ. Но принять чью-то сторону в любом случае означало стать противником для многих других, тем более что за каждым фигуристом всегда стояла целая команда. * * * Конфликт с Натальей Линичук случился именно по этой причине, и стал в моей карьере единственным по-настоящему «долгоиграющим». Линичук была одним из тренеров, с кем у меня сложились прекрасные отношения с первого же дня знакомства в 1991-м. Наташа работала фанатично, до изнеможения на льду московского дворца спорта «Олимпийский», однако все лучшие ученики один за другим оказывались в чужих группах. Помню свой бестактный вопрос в интервью: «Почему от вас уходят?», - имея в виду победителей юниорских мировых первенств Ярославу Нечаеву, Юрия Чесниченко, Оксану Грищук. И ответ Линичук: «Это же легко объяснимо. Что я могу предложить своим спортсменам, кроме адовой работы? А им в это же время со всех сторон говорят, что, мол, если перейдут они к тренеру с мировым именем, то через год с гораздо меньшими затратами сил и нервов станут ездить на чемпионаты Европы и мира». Все изменилось в 1992-м. Когда после Олимпийских игр в Альбервилле в США уехала Наталья Дубова. Впрочем, здесь необходим краткий экскурс в историю. Политику и моду на льду и за кулисами в танцах на олимпийском уровне долгое время определяли всего два тренера - Елена Чайковская и Татьяна Тарасова. Вне конкуренции среди российских танцоров, пожалуй, всегда были лишь подопечные Чайковской Людмила Пахомова и Александр Горшков. Зато вторая пара этого тренера - Линичук и Карпоносов бились с тарасовскими Ириной Моисеевой и Андреем Миненковым не на жизнь, а на смерть. Под конец своей карьеры Моисеева - Миненков ушли к совсем тогда молодой Наталье Дубовой. И хотя чемпионами у нее они так и не стали, именно с ними Дубова вошла в число избранных. К началу 90-х Чайковская отошла от спорта – занялась созданием детского ледового балета, второй гигант танцевального тренерского цеха – Татьяна Тарасова – с головой ушла в свой театр, а вот Дубова в гордом одиночестве вышла на пик влияния. У нее продолжали кататься чемпионы мира Марина Климова и Сергей Пономаренко, в спину им дышали Майя Усова и Александр Жулин и к ней же - от Линичук - ушла совсем юная Оксана Грищук и встала в пару с Евгением Платовым. Идиллия длилась недолго. Когда в одном пространстве собрано столько танцоров, тренер просто вынужден сделать ставку на конкретный дуэт. Дубова поставила на Усову с Жулиным. И Климова с Пономаренко немедленно стали искать новое пристанище. Через год в феврале 1992-го они стали олимпийскими чемпионами под руководством Светланы Алексеевой и выступающей в роли консультанта (а на самом деле – тяжелой артиллерии во всех смыслах этого слова) Татьяны Тарасовой, которая специально ради этого на год вернулась в спорт, а затем снова переключилась на ледово-театральную деятельность. А Дубова с оставшимися учениками отправилась зализывать моральные раны в гораздо более комфортабельный с точки зрения условий и оплаты тренерского труда Лейк-Плэсид, предварительно выгнав из группы за аморальное поведение Грищук и поставив Платова в пару с совсем молоденькой Татьяной Навкой. Вот только планы тренера снова были сорваны. В день вылета Платов не приехал в аэропорт. Спустя несколько недель он и Оксана уже катались в группе Линичук. В уже упомянутом интервью Наташа сказала мне: «Я никогда не возьму Грищук обратно. Предательства не прощают». В танцах, как выяснилось, прощают многое. Если, конечно, овчинка стоит выделки. Обиды остаются, что называется, для внутреннего пользования. Кстати, и сама Линичук, когда-то приехавшая в Москву из дремучей провинции, начинала кататься тоже под руководством Дубовой. Потом – при активном нажиме собственной матери (со словами: «С вами у меня нет перспективы, а Елена Анатольевна сделает из меня чемпионку») перешла к Чайковской: семейство справедливо просчитало, что сделать ставку на маститого корифея, съевшего зубы на судейских интригах, будет значительно продуктивнее, чем хранить верность хорошему, но не очень опытному тренеру. Что, собственно, неудивительно: просчитывать и доходчиво объяснять подобные варианты чужим спортсменам в фигурном катании умели всегда. По другому, наверное, нельзя. Как однажды кто-то пошутил, тренеров по танцам можно выбирать в родильном доме. Потому что рождаться они должны уже с зубами. Нужно ли говорить, какой внутренний триумф испытывала Наталья от сознания, что главенствующее место в российских танцах принадлежит отныне именно ей! Дубова была слишком далеко, чтобы рассчитывать на поддержку спортивного – в лице Писеева - руководства, которой, по сути, у нее никогда и не имелось: слишком жесткой и независимой в словах и поступках была тренер в своей прежней российской жизни. Отъезд ведущего танцевального специалиста страны вместе со всеми учениками за океан стал колоссальной тактической ошибкой. С одной стороны, Дубова, по ее собственным словам, получила прекрасную возможность готовиться так, как считала нужным, и в таких условиях, о которых остальные российские фигуристы могли только мечтать. Но палка оказалась о двух концах. На практике отъезд ведущей пары в Америку и практическая невозможность (по разным причинам) вернуться обратно, привела к тому, что и тренер, и фигуристы целый год варились в собственном соку, лишенные всяческой конкуренции, а главное - уверенности, что место лидеров российской сборной забронировано ими по меньшей мере на сезон. Тот самый сезон, который должен был стать для Усовой и Жулина последним в любительском спорте и, чего скрывать, принести им золотые олимпийские медали - единственные награды, которых фигуристы так и не смогли добиться за многие годы совместных выступлений. Номинально они оставались первой парой страны, но все понимали, что на российской территории именно Линичук обладает безраздельным правом тасовать оставшиеся у нее дуэты (уйти-то было, по большому счету, некуда), выстраивать свои отношения с судьями, закручивать свои интриги – создавать свою империю. Надо отдать должное: молодая, но чудовищно амбициозная женщина оказалась прекрасной ученицей своих предшественниц. За годы вынужденного выжидания своего часа она накапливала даже мельчайшие крохи чужого опыта. Поговаривали, что на самом деле за всеми действиями Линичук стоит ее муж – Геннадий. И что именно он является в этой паре мозговым центром. В сочетании с мертвой хваткой супруги, уходящей корнями в далекое провинциальное прошлое, тандем являл собой по-настоящему мощный механизм. Единственным препятствием к тому, чтобы собрать под своим началом абсолютно всех претендентов на две (за вычетом Усовой и Жулина) вакансии в российской сборной, была коллега Линичук Светлана Алексеева. Точнее – ее сильнейшие танцоры: родная дочь Елена Кустарова и Олег Овсянников, которые постоянно соперничали с тренирующимися у Линичук Анжеликой Крыловой и Владимиром Федоровым и наравне с ними претендовали на третье (второе заведомо принадлежало Грищук и Платову) место в команде. Окончательный отбор должен был происходить в конце 1992-го на чемпионате страны в Челябинске. Тогда я наивно полагала, что все разговоры о «купленных» судьях, которые я периодически слышала как в том, так и в другом лагере, - не более чем попытка более слабого (или менее уверенного в себе) претендента заранее оправдать любой исход борьбы. Но на второй же день соревнований, когда танцоры закончили выступать с обязательной программой, стала невольной свидетельницей весьма занимательной сценки. В кругу обслуживающих турнир арбитров вне себя от негодования стояла супруга Писеева (и тоже судья) Алла Шеховцова и, не выбирая выражений производила «разбор полетов», суть которого была проста: карьеру того судьи, который в дальнейших прокатах поставит пару Алексеевой выше, чем пару Линичук, можно будет считать законченной. Несмотря на инструктаж, итоговый расклад оказался равным. Кустарова и Овсянников проиграли соперникам одним голосом. Но проиграли в итоге всю свою дальнейшую совместную жизнь: Крылова и Федоров были включены в сборную, несколько месяцев спустя стали бронзовыми призерами чемпионата мира в Праге, а еще чуть позже Овсянникова переманили в группу к Линичук и поставили в пару с Крыловой, вышвырнув из группы Федорова. Опасная конкуренция была уничтожена в корне. Линичук принадлежало еще одно ноу-хау: гениальное – по стратегическому замыслу и беспрецедентное – по прямолинейности исполнения. В своей группе она стала аккумулировать огромное число пар, выступающих за самые разные страны. На чемпионате мира-1995 она выводила на лед семь дуэтов, представлявших Россию, Украину, Латвию, Узбекистан, Швейцарию… Расчет был прост: арбитры всех этих государств были вынуждены играть на стороне Линичук и по ее правилам. При системе оценок, когда итоговое место пары определяла так называемая «сумма мест», нужно было заручиться поддержкой пяти судей из девяти. Получить большинство. Качество проката в этом случае автоматически отходило на второй план. Это понимали все. «Передайте Линичук, что неприлично так часто появляться в Kiss-and-Cry (уголок «Слез и Поцелуев», где фигуристы и тренеры ждут оценок после проката), язвительно иронизировали иностранные журналисты. И наперебой цитировали фразу, которую, якобы, в кругу своих коллег произнес президент Международного союза конькобежцев Оттавио Чинкванта: «Если танцы когда-либо будут исключены из олимпийской программы, это произойдет только благодаря Линичук». Не писать об этом было невозможно. И после одного из репортажей я приобрела в лице тренера заклятого врага. Столкновение, определившее наши отношения на много лет вперед произошло в 1995-м – на чемпионате Европы в Дортмунде. Репортаж с безобидной фразой, о том, что на одной из тренировок Крылова (уже – с Овсянниковым) упала при исполнения элемента, в котором (и в точно таком же падении) за год до этого сломала руку перед чемпионатом мира в японском Макухари, попался на глаза матери фигуристки. Она поняла его по-своему: что руку дочь сломала именно сейчас - в Дортмунде. Позвонила в Германию среди ночи, устроила тренеру истерику. И та, не удосужившись разобраться, или хотя бы прочитать статью самостоятельно, набросилась на меня прямо на катке в присутствии довольно большого скопления людей: - Я запрещаю тебе писать о моих спортсменах! Не смей вообще приближаться к ним! Сцена выглядела настолько безобразной, но в то же время анекдотичной, что ответ вырвался сам собой: - С таким же успехом, Наташа, я могу потребовать, чтобы ты перестала тренировать. Единственное, что могу пообещать тебе совершенно искренне, что твоего имени в моей газете не будет больше никогда. Карпоносов попытался сгладить ситуацию. Подошел ко мне чуть позже. Но время было выбрано на редкость неудачно: во мне, несмотря на внешнее спокойствие, все клокотало от ярости. Поэтому на его: «Понимаешь…» я непроизвольно окрысилась: - Объясни своей жене, Гена, что я – такая же олимпийская чемпионка, как и она. И неизвестно, кто из нас добился большего в своей профессии. И запомни: газета платит мне деньги не за то, что я пишу о фигурном катании. А за то, что я высказываю свою точку зрения на ваш вид спорта. Не нравится – не читай! При всем при этом мое собственное отношение к Линичук было странным. Раздражение, порой доходящее до неприятия, каким-то удивительным образом сочеталось с чисто человеческой жалостью. В своем стремлении к вершине Наталья шла по чужим трупам точно так же, как до нее делали многие из великих предшественниц. Просто те были тоньше. Возможно – умнее. Умели просчитывать не только сиюминутные шаги, но и далекоидущие последствия. И всегда старались следовать негласному правилу: ни о каких закулисных махинациях не должны догадываться их спортсмены. Можно найти объяснения любому поражению. Но нет никаких шансов настроить человека на самопожертвование ради результата, если он знает, что соревновательный расклад проплачен заранее. Впрочем, не думаю, что Линичук хоть сколько-нибудь волновало отношение к ней окружающих. В 1995-м она уже работала в США и имела все основания считать себя королевой: годом раньше Грищук и Платов выиграли Олимпиаду в Лиллехаммере, оставив позади первую пару страны – Усову и Жулина...
|
Фигурное
катание - 
