|
|
|
|
|
|||
Еще до появления первого номера «Спорт-экспресс» было ясно, что он станет газетой для мужчин. Я прекрасно отдавала себе в этом отчет, сидя на первом собрании команды будущего «СЭ» в компании коллег исключительно мужского пола и слушая, как Сергей Родиченко говорит: - Cовершенно не понимаю, что в новой газете будет делать Вайцеховская. Публицистика об учителях физкультуры и детских тренерах, которую она писала раньше, нам не нужна, прыжки в воду и спортивная гимнастика - тем более. А что она еще умеет? Всего через пять лет - в олимпийской Атланте - я буду ночью сидеть в наручниках в полицейском участке, а разъяренный Родиченко - рваться в дверь, оттаскивая за мундир дежурную негритянку-копа: «Я никуда не уйду отсюда без нашей девочки! Отдайте ее по-хорошему!» И ведь добился своего: наручники сняли, отпустив нас обоих - с повесткой в американский суд, куда мы, естественно, и не подумали явиться. Но это было в Атланте в 1996 году. А в 91-м, в июльской Москве, я - в общем-то начинающая журналистка - сдерживала слезы и в полном отчаянии думала: «Я докажу, что могу работать!» В тот момент всем нам было, кому и что доказывать. Тому же Владимиру Кучмию - первому заместителю главного редактора «Советского спорта», которому решение уйти в никуда далось гораздо тяжелее, чем всем нам вместе взятым. На самом деле только сейчас, изучив характер Главного, я поняла, что тогда он, в отличие от нас, рисковал всем. Если бы ничего не получилось, Кучмий - журналист от Бога - не пошел бы работать ни в одно спортивное издание. Если бы у нас не получилось... Наверное, не получиться не могло. Хотя бы потому, что ни один человек из двенадцати не допускал такой мысли в принципе. Значительно позже, когда «СЭ» начали воспринимать в России, как нечто само собой разумеющееся, часто думала: почему нам так везло? Почему реализовывались самые бредовые идеи? Наверное, потому, что окружающие невольно проникались столь же безумным энтузиазмом, которым за версту веяло от каждого из нас. Помню, после выхода нулевого номера мы - я, Ольга Линде и Володя Титоренко - везли его в спорткомитет на пойманном частнике, взахлеб обсуждая свои первые достижения. Когда потянулись за кошельками, водитель «жигуленка» вдруг сказал: «Не надо денег. Если можно, дайте газету. С вашими автографами. Почему-то мне кажется, что этому номеру суждено стать историческим!» ГОЛАЯ АТАКА Стратегия первоначальных действий была простой: взять интервью у всех заметных на тот момент спортивных личностей. И выдержками из интервью нашпиговать сигнальное издание. Затравить публику. Титоренко принялся разыскивать Шарунаса Марчулениса. Юрий Юрис - Сергея Бубку. Линде - Эрику Салумяэ. Сама я моталась на тот момент между Москвой и Крымом, где отдыхали муж и дети. В один из приездов услышала в санаторной столовой: «Здесь, кстати, Виктор Тихонов. В генеральском корпусе». Сломя голову, помчалась к морю. Тихонов стоял на абсолютно пустом генеральском пляже, отделенном от общей территории металлической сеткой, намереваясь войти в воду. «Он пошлет меня к черту, и будет прав, - подумала я. - В конце концов, отпуск - не самое подходящее время для общения с журналистами». И, повиснув на сетке в совершенно неприличном по отечественным меркам раздельном купальнике, я завопила: «Виктор Васильевич!!!» Так состоялось знакомство, которое продолжается вот уже десять лет. Незадолго до того, как мы уже твердо решили выпустить первый номер газеты четырнадцатого августа, Леня Трахтенберг сказал: «В Норвегии в конце августа играет сборная СССР по футболу. Мы обязательно должны написать об этом». Препятствие заключалось в одном: у нас не было денег на командировку. Вместе с Леней поехали в российский спорткомитет. Председатель - замечательный мужик, покойный ныне Василий Мачуга, выслушав сумбурные доводы, лишь вздохнул: «Боже мой, ребята, как я завидую вашему энтузиазму! Сколько нужно денег?» - и снял телефонную трубку. Он еще не раз помогал нам. Подыскал помещение для первого компьютерного центра «СЭ» - в особняке на улице Веснина, где располагался российский шахматный клуб. Уговорил председателя Совмина Ивана Силаева помочь с выделением государственного кредита на бумагу. Тот кредит мы, правда, так и не получили - пока бумаги шли по инстанциям, случился путч. За день до этого сама я улетела в свою первую командировку для «СЭ» - на чемпионат Европы по водным видам спорта в Грецию. И вечером, включив телевизор, услышала, что в Москве приостановлен выход всех газет, кроме «Правды» и ей подобных. СТЕНОГРАФИСТКА ТАНЯ До сих пор не знаю, есть ли что-либо более тягостное, чем состояние журналиста, приехавшего на соревнования работать, и напрочь лишенного такой возможности. Сознание отказывалось переварить услышанное. «Мы же только начали, и все было так хорошо...» С горя махнула водки, предложенной тренерами-ватерполистами. Ушла в номер и, сама не знаю зачем, стала писать заметку. Наверное, чтобы отвлечься от тяжелых мыслей. Заснула под утро. И была разбужена телефонным звонком. Голос редакционной стенографистки Танечки Токаревой звучал приветливо и в то же время слегка напряженно: - Доброе утро! Ты готова диктовать? - А надо? - не веря собственным ушам, спросила я. - Давай договоримся: ты диктуешь и не задаешь никаких лишних вопросов. Иначе нам вырубят связь. Поехали? Таня, Танечка! Ее уже нет в живых. А тогда я диктовала ей и плакала. Оттого, что все снова получилось, что газета выходит, а значит - все в порядке. И что даже если я что-то не успею написать и придется диктовать из головы, Таня рядом - на другом конце провода. Она всегда вслушивалась в текст и, если ловила малейшую нестыковку, мгновенно реагировала замечанием. Или говорила: «Может быть, об этом стоит поподробнее? Итересно-о-о...» Чемпионат я отработала, как на крыльях. Уже потом, вернувшись в Москву, узнала, как правдами и неправдами полосы газеты возили между танками в типографию «Известий» и как там, вопреки всем официальным постановлениям (как же все-таки велико чувство противодействия в российском народе!) ее печатали. Перелистывая самую первую подшивку «СЭ» и просматривая самые первые отчеты, нахожу в них уже некую символику. Первый репортаж из Афин начинался заголовком: «Феноменальный мировой рекорд Норберта Рожи на 100 метров брассом - 1.01,29!!!» Десять лет спустя пишу о том, как Роман Слуднов рушит на этой дистанции минутный барьер. Из тех же афинских репортажей: «Юный Александр Попов повторяет рекорд Европы!!!» Как недавно все это было... Мы развивались стремительно - как и российский спорт. И дико злились, что за нашими идеями не успевают наши технические возможности. ИСТОРИЯ С ТИПОГРАФИЕЙ Научиться вписываться в производственный график нам не удавалось долго. Готовые полосы привозили в «Известия» вместо одиннадцати вечера и в два часа ночи, и в три. Рабочие периодически бунтовали, и тогда в типографский цех в помощь к дежурному посылали Трахтенберга. Он травил футбольные байки и, периодически звоня в компьютерный центр, матерно шипел в трубку: «Скоро вы там? У меня слова заканчиваются! И водка!!!» Вылететь из «Известий» за технологическую недисциплинированность (при явном наличии оной) было совершенно недопустимо. Собственно, это была единственная типография, которая взяла на себя риск печатать «СЭ». В той же «Московской правде», где печатался «Советский спорт», нам сказали напрямую: «Ребята вы хорошие, но мы получили письмо от вашего бывшего главного редактора. И не только от него. И не только мы. Кто начнет печатать «Спорт-Экспресс», скорее всего, просто вылетит с работы». После путча такой угрозы уже не было, но лишиться типографии, когда выпуск газеты шел полным ходом, было бы катастрофой. До сих пор одним из самых трогательных воспоминаний у меня остается новогодний вечер семилетней давности в ресторане «Минск». В числе гостей был приглашен и начальник типографского цеха - Эдик. Слушая наши бесконечные пересказы событий 91-го, он вдруг поднялся и сказал: «Помните, как вы по очереди приходили ночью в цех дежурить? Как же нас доставали ваши вечные опоздания! Ругали мы вас, на чем свет стоит, клялись: еще одна задержка - и пусть вас печатает кто угодно другой. И когда я совсем созрел высказать все, что о вас думаю, в типографию - как всегда, с опозданием, - вдруг привезла полосы девочка. Худенькая, замученная. Села прямо на пол, в углу, и мгновенно заснула. И глядя на нее, я вдруг понял, что мы будем печатать вашу газету». С этими словами Эдик повернулся в мою сторону: «За вас, Лена!» СБОРИЩЕ АВАНТЮРИСТОВ Авантюризм. Вот, пожалуй, наиболее точное слово, отражающее большинство наших действий в ту пору. Как только в очередной инстанции от какого-либо облеченного властью чиновника раздавалось: «Это невозможно!», для каждого из нас становилось делом чести доказать обратное. Рос тираж, ширилась география распространения. При полном отсутствии денег использовалась любая возможность выбраться на те или иные соревнования. Помню появление первого спонсора. Его - какого-то футбольного итальянского агента - прямо со стадиона привел в редакцию Трахтенберг, захватив в качестве переводчика Геннадия Логофета. Ошалев от наших прожектерских проектов и внешнего вида редакции, где в электрочайнике кипела неочищенная картошка, а рядом на газетке высился штабель купленной у метро вареной кукурузы, гость, помявшись, достал из бумажника четыре стодолларовых купюры: «Я могу подписаться на вашу газету на три года вперед?» - Так ведь подписки еще нет, - ошеломленно пробормотал Кучмий. - Но ведь когда-нибудь появится? - ободряюще улыбнулся итальянец. На эти деньги бригада «СЭ» из пяти человек три недели жила в Барселоне - на Олимпийских играх. Больше всех путешествовала я. Как внештатный комментатор, переводчик, олимпийская чемпионка, гость той или иной иностранной федерации. На чемпионате мира по спортивной гимнастике в Бирмингеме, куда улетела, купив билет на последние деньги, - оказалась бомжом. Главный тренер сборной Леонид Аркаев, на которого наткнулась в зале, оторопел: «Ты откуда? Живешь где? Как это - пока нигде??? Ну и что с тобой делать?» И ведь пристроил, отыскав свободную кровать в комнате своих гимнасток. В 1994-м в «СЭ» появился первый ноутбук. Его привезли в редакцию вместе с человеком по имени Антон, который должен был за 15 минут (именно столько оставалось до отъезда в Шереметьево) научить меня - единственную журналистку «СЭ» на Играх в Лиллехаммере - отправлять репортажи из Норвегии на редакционный факс. Накануне я простудилась. И сидя перед компьютером с температурой 39,5 (мысль о том, чтобы отказаться от поездки не приходила в голову в принципе), глядя на плывущие в глазах клавиши, тщетно пыталась вникнуть в смысл объяснений компьютерщика. В голове тяжело стучало: «Ан-тон...Тон...Тоновый набор...В Норвегии - тоновый набор...» Слава Богу, до первой передачи был трехдневный запас. Два дня я честно проплакала, безуспешно пытаясь оживить черный ящик. Потом вдруг получилось. Все, кроме передачи. Промаявшись полтора часа у телефона в пресс-центре, совсем уж было собиралась зареветь по-новой, как вдруг услышала иностранную речь: «Эй! А почему ты не вставишь телефонную карточку в аппарат? Тебе одолжить?» Столько, сколько в Лиллехаммере, я больше не писала никогда в жизни. Молотила по клавишам при любой возможности - в автобусе, столовой, на трибуне. И отправляла, отправляла, отправляла. По утрам, когда раздавался дежурный звонок из «СЭ», и голос Владимира Гескина или Кучмия произносил вместо приветствия: «Ну ты даешь!..» - я понимала: ради тех, кто делает газету в Москве, готова свернуть горы. СВЯЗЬ - ДЕЛО ТОНКОЕ Переход с пишущих машинок на ноутбуки вызывал благоговейный ужас у многих. До сих пор на посиделках в журналистских компаниях можно услышать массу баек на тему передачи срочных материалов в номер. Факсовая передача давно уже стана неким анахронизмом, а я до сих пор помню Кубок мира по плаванию в Италии в 95-м и свои попытки отыскать в гостинице в три часа ночи хоть один телефон, из которого можно выдернуть «хвост» и вставить его в компьютер. Добралась в итоге до коммутаторного щита за стойкой портье. И бросив все личное обаяние (подкрепленное бутылкой «кьянти» за мой счет) на полусонного пожилого итальянца, методично раскурочила всю систему телефонной связи отеля под слезные просьбы «воткнуть все пимпочки туда, откуда они вытащены». Денег за 15 минут передачи итальянец не взял, восторженно сказав на прощание, что столь хулиганской ночи не припомнит за всю свою предыдущую жизнь. На Олимпийских играх в Нагано, куда бригада «СЭ» приехала экипированная новенькими «Макинтошами», проблема с передачей (уже не на факс, а прямо в редакционную сеть) возникла вновь. Паника дошла до крайней точки, когда раздался звонок из Москвы и Саша Борисенков - самый трезвомыслящий и продвинутый техник, не раз выручавший меня подсказками по телефону, спокойно сказал: «Убери мужиков от стола - пусть пока водку пьют. Включай комп. И слушай сюда...» Продиктовав - шаг за шагом - все необходимые настройки и убедившись, что связь налажена, Борисенков добавил: «А теперь повтори весь набор операций на остальных компьютерах. Привет!» Через две минуты после того, как компьютеры бойко заработали на передачу, дверь офиса приоткрылась и в проеме нарисовался шеф олимпийской бригады La Gadzzetta dello Sport Джанни Мерло. Именно он на Играх в Барселоне, покидая пресс-центр поздно вечером, отдавал нам ключи от своего офиса - оттуда мы бесплатно пересылали в Москву по полсотни напечатанных на машинке страниц. Предельно расстроенный, Мерло сказал, обращаясь к шефу нашей бригады Гескину: «Володя, я могу попросить об одолжении? Мне сказали, что эта юная леди уже закончила с настройкой ваших компьютеров. Может, она взглянет и на наши?» Ответом был гомерический смех. Но еще смешнее было то, что ликвидировать сбой в итальянских настройках удалось почти сразу. Каким образом - не могу понять до сих пор. ЖЕНСКИЙ ВЗГЛЯД НА МУЖСКУЮ КОМПАНИЮ Так сложилось, что на всех Олимпийских играх, куда выезжала бригада «СЭ», я всегда была единственной женщиной. Правда, еще в Атланте мои иллюзии на то, что мне позволительно проявлять слабость, развеял Гескин, сказав серьезно и невозмутимо: «Ты не женщина. Ты - дружественный боевой конь». В обязанности «боевому коню» (помимо написания репортажей) традиционно вменялись комплектование аптечки перед командировкой, нарезка бутербродов и накрывание стола во время ежевечерних планерок-посиделок на выезде, а также устранение всяческих форс-мажорных обстоятельств типа оторванных пуговиц, промокшей одежды, ушибов, вывихов и похмелья. Апофеозом хозяйственно-кулинарной деятельности стало пребывание на Олимпийских играх в Сиднее, где для жилья бригады была снята большая четырехкомнатная квартира. С первого же дня, кроме обдумывания множества еще не написанных интервью и отчетов, приходилось варить борщи, солянки, жарить котлеты и постоянно держать в голове, что Россошик не ест курицу, а Гескин - маслины. Что Вильф и Просветов любят сыр, а Родиченко терпеть его не может. Что Рабинер ест все, но не любит выносить мусор и постоянно пытается подложить цветные линяющие майки в общую стирку... Вслух я, естественно, роптала. Хотя на самом деле давно уже не представляю себе иного отношения к тем, кого считаю «своими». Это повелось, пожалуй, с тех времен, когда все мы ютились в крошечной, два на четыре метра, комнате «Олимпийской панорамы». Денег хватало лишь на пирожки с повидлом, и однажды, под обещание предоставить огромный стол, чтобы разложить на нем макет первого номера, я вытащила всю компанию к себе домой - накормить горячим. Надо было видеть глаза мужиков! Я же была искренне счастлива, чувствуя что хоть так способна их поддержать. В Барселоне, описывая в шуточном репортаже жизнь бригады «СЭ» и давая характеристику каждому члену команды, Гескин написал обо мне: «Если нужно куда-то пробраться, с кем-то договориться, или, к примеру, взять интервью у самого Господа Бога, пробьется, договорится и возьмет». Сейчас понимаю, как мне повезло. Вряд ли у какого другого спортивного журналиста в мире есть возможность выбирать для репортажей любую тему, ездить в самые неожиданные командировки, осуществлять любые идеи. Хотя порой чувствовала себя котенком, которого безжалостно швыряют в воду. Как, например, в конце 1997-го, отправляясь в первую в жизни трехнедельную поездку в НХЛ - писать хоккейные отчеты. За 10 лет работы, кроме плавания, фигурного катания, лыж, биатлона, гимнастики, приходилось писать о футболе и баскетболе, шахматах и теннисе, и ни разу не было случая, чтобы, обратившись к коллегам-мужчинам с самыми бредовыми просьбами, я получила отказ. Раньше, кстати, часто задумывалась: почему с самого начала моей работы в журналистике и Кучмий, и Гескин, и Россошик, и Дмитриев, и многие другие так возились со мной. Учили, натаскивали, объясняли ошибки, прикрывали перед начальством. А сейчас все чаще ловлю себя на таком же отношении к молодым. Тем, кто действительно хочет чего-то добиться. НЕНОРМАЛЬНАЯ ГАЗЕТА Внешне в «СЭ» за эти десять лет изменилось многое. Времена, когда газета создавалась в трех крохотных комнатушках, в глубине двора-помойки напротив «Детского мира», куда периодически справить нужду заходили тетки-торгашки, и где верховодил вечно пьяный дворник Володя, вспоминаются уже совсем редко. Сейчас редакция занимает несколько этажей в собственном здании. Штат вырос во много раз. Проблемы, впрочем, тоже - они всегда есть в любом большом коллективе. Уходили из «СЭ» немногие. Из 14-ти репортеров-«аборигенов» ушли только трое - и то в первые месяцы. Люди со стороны приживались трудно. Наверное, это закономерно. Мы довольно рано поняли, что даже профессиональным журналистам непросто влиться в тот ритм жизни и работы, который выработался в «СЭ» с первого дня. И глупо на это обижаться. Ведь все мы - те, кто начинал делать газету в 91-м, - по-прежнему, немного ненормальные. А «нормальных» не могут не раздражать ни ночные бдения «до первых петухов», ни работа без выходных, ни задержки зарплаты… Зато появились свои воспитанники. Такие же авантюристы, какими мы, «старики», были десять лет назад. Например, Игорь Рабинер, которого в Нагано глухой ночью при участии местной полиции со скандалом изымали из Олимпийской деревни, грозя суровыми мерами. Он же искренне не понимал: как можно вернуться в офис без интервью с Сергеем Федоровым? Молодые рыщут в поисках сенсаций, лепят ошибки, которые потом самим же приходится расхлебывать, влюбляются, женятся и рожают детей без отрыва от производства и называют нас по имени-отчеству. Иногда даже странно: неужели, с их точки зрения, мы настолько солидны? Помнится ведь совсем другое. Как в 91-м Кучмий стоял на шухере в коридоре «Советского спорта», где мы уже были объявлены персонами «нон-грата», а я опустошала ящики своего же письменного стола, сбрасывая в сумку карандаши, бумагу, скрепки, справочники... Как в 92-м Титоренко, стоя босиком в луже горячей воды, бьющей из лопнувшей от старости батареи нашего дома на «помойке», пытался собственным телом прикрыть купленный на первые редакционные деньги факс, спасти подшивки, фотографии. Как Линде, впервые в жизни поехав на гонки «Формулы-1» во Францию, каждый день поднималась в шесть утра, чтобы добраться из дешевенькой парижской гостиницы в Невер, расположенный в двухстахпятидесяти километрах от столицы, в два часа ночи возвращалась обратно, а в понедельник, уже в самолете, вспомнила, что четыре дня ничего не ела... Кучмий однажды сказал: «Если бы знал, через что придется пройти, никогда бы не решился затеять всю эту авантюру». Наверное, так могли бы сказать и остальные. В том числе и я. Зато теперь знаю другое. Вместе с «СЭ» и с теми, кто его создал, я прожила десять самых интересных лет своей жизни. 2001 год
|
Комментарии
