Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

С юридической точки зрения очень интересно наблюдать, как МОК и World Athletics пользуются своими безграничными полномочиями и принимают те решения, которые хотят. Об этом в интервью RT заявил экс-чемпион мира в беге на 110 м с барьерами Сергей Шубенков. По его словам, глава международной федерации Себастьян Коу — хитрый политик, который прежде всего занят защитой собственных интересов. Спринтер также рассказал, что приоритетно для него в нынешнем сезоне, объяснил, почему не воспринимает соперников как врагов, и вспомнил, о чём думал во время одного из самых быстрых забегов.

— Детям, которые выросли в спортивных семьях, с самых юных лет свойственно мечтать об олимпийской победе. Ваша мама выступала на Играх в Сеуле и почти дотянулась до медали в семиборье, вам же с Олимпиадами категорически не везет: первую проиграли, не попав в финал, вторую пропустили из-за отстранения, с третьей были вынуждены сняться из-за травмы. Игры — больная тема? И было ли это на каком-то витке вашей карьеры психологической проблемой?

— Да нет, проблемой точно не было. Более того, раз уж мы заговорили о спортивных семьях: моя семья всегда казалась мне самой обычной, я и не подозревал, что она — спортивная. Никаких разговоров о том, что на первом месте должен быть спорт, Олимпийские игры, не было. Скорее, наоборот: гораздо лучше я усвоил, что должен учиться. И поступить в «нормальный» институт, не физкультурный. Тем более что мама, сама пройдя через большой спорт, совершенно не горела желанием увидеть меня на дорожке. Спорт был скорее сопутствующим занятием. Для общего развития, для организации досуга. Дополнительная активность в свободное от школы и института время.

— В какой момент пришло понимание, что это — профессия?

— В 18 лет, когда я поехал на юниорское первенство Европы и занял там второе место. Там я и подумал, что, видимо, бег с барьерами станет моим основным занятием на какое-то время.

— На Играх в Лондоне, уже будучи чемпионом Европы, вы пробежали в предварительном забеге за 13,26, но провалили полуфинал. Ощущения, оставшиеся от того сезона, помните?

— Шок. Непросто было понять, что в 21 год я могу и чемпионом Европы стать, и до Олимпийских игр добраться. Когда я только начинал заниматься, мне подобное вообще не приходило в голову. Как и то, что я когда-нибудь стану чемпионом мира. И не ставил перед собой таких целей, если честно. Хотя участвовал в отборе на Игры еще в 2008-м. Был тогда совсем юниор

— Это напоминает мне историю коллеги, который на каких-то местечковых соревнованиях по прыжкам в высоту поставил планку на уровень мирового рекорда, то ли сбил её, то ли пролетел ниже, но у себя в профиле гордо написал, что предпринимал попытки штурма рекордного результата.

— Ну да, что-то схожее в этом есть. По-моему, 14 секунд на олимпийском отборе в Казани я даже близко не разменял — чуть ли не впервые тогда бежал высокие взрослые барьеры. Что касается Игр в Лондоне, ну да, в какой-то степени 12-й результат в полуфинале был разочарованием, наверное, даже сильным, но сейчас для меня Олимпийские игры уже не имеют какого-то ореола святости. Ощущения их исключительности уже нет. Просто большой крупный старт, крутые соревнования, в которых хотелось бы поучаствовать и победить, но, если не суждено, тоже ничего страшного.

— Уверены, что, говоря всё это, подсознательно не защищаете собственную психику?

— Может быть так и есть, и это действительно своего рода защитная реакция, но мне кажется, что дело не в психике. Просто сейчас как-то так получается, что Олимпийские игры, как и чемпионаты мира, превращаются в некий частный междусобойчик, где люди, состоящие в руководстве, сначала принимают решения по собственному усмотрению, а потом доказывая в судах, что имеют на это право.

— У вас, как у человека с юридическим образованием, должно вообще вызывать очень большой протест всё то, что сейчас происходит в спорте.

— С юридической точки зрения мне как раз очень интересно наблюдать, как спортивные организации, будь то МОК или ИААФ, по сути, принимают те решения, которые хотят. Располагают безграничными полномочиями, которые сами себе и прописывают. Могут вычеркнуть какой-то пункт, а принять совершенно противоположный. Это мне кажется определённой дикостью.

— Вы ведь встречались в 2020-м с президентом ИААФ Себастьяном Коу?

— Было ощущение, что общаетесь с человеком, занимающим активную антироссийскую позицию?

— Не сказал бы. Его позиция настолько же антироссийская, насколько про-британская. Коу прежде всего занят защитой собственных интересов и интересов своей организации. А это автоматически означает защиту интересов ВАДА и МОК.

— То есть личная встреча оказалась пустой тратой времени?

— В чём-то, думаю, она стала полезной. Изжоги по отношению лично к нам у Коу точно не было. Он хитрый политик. Одной рукой карает, другой милует, здесь запрещает, здесь статусы раздаёт. И получается, что ни с какой стороны не подкопаешься. Вроде как он и не против России: на контакт идёт, какие-то комиссии работают. Но по сути ничего не меняется.

— Деньги хоть в какой-то степени способны компенсировать пропуск Олимпийских игр?

— Не уверен, что что-то вообще может это компенсировать. У нас ведь тоже пытались что-то придумать взамен: какие-то альтернативные старты с высокими призовыми.

— Я имею в виде другое. Существуют профессиональные спортивные лиги типа НХЛ и НБА, есть тот же футбол, верхушка которого благополучно обходится без Олимпиад, и этот пример достаточно убедительно демонстрирует миру, что для определённой части спортивного сообщества Олимпиада может не представлять никакого интереса. Мне казалось, что и в легкой атлетике недалёк тот день, когда звёзды мирового уровня захотят сконцентрировать свою деятельность исключительно в рамках Бриллиантовой лиги. И Олимпиады будут просто отодвинуты на второй план.

— Ну, нет. Лёгкая атлетика — это всё-таки центральный вид в олимпийской программе. Взять это и своими руками разрушить — это как телегу впереди лошади запрягать. Проблема-то в другом. В том, что Международный олимпийский комитет не платит спортсменам. Вспомнил, кстати, историю, как пару лет назад из Бриллиантовой лиги в угоду телевидению исключили довольно много видов — тройной прыжок, стипль-чез, какие-то метания. И Кристиан Тейлор (двукратный олимпийский чемпион в тройном прыжке — RT), которому всё это, естественно, не понравилось, решил целый профсоюз в защиту своих интересов создать. Я понимаю, что этим он решал сугубо личные проблемы, но заодно поднял вопрос: почему МОК не платит своим атлетам?

— Я бы ответила на это, что в современной жизни титул олимпийского чемпиона прекрасно монетизируется.

— Не везде. В России — да, в Америке, наверное, тоже. Всё равно получается, что спортсмены, выступая на Олимпиадах, работают на своего работодателя бесплатно, при том, что в большинстве западных стран они вкладывают в собственную подготовку свои личные средства, не имея никакой гарантии в том, что деньги получится как-то отбить.

Но вообще проблемы у всех свои. Мы переживаем, что у нас допуска нет, ломаем голову, как бы на Олимпиаду попасть, а в США люди задаются вопросом, почему им не платят спортивные федерации. Почему нет каких-то грантов, субсидий. Почему на одних соревнованиях призовые предусмотрены, а на других — нет.

— Невозможность выступать в коммерческих турнирах — ощутимый удар по бюджету?

— Сильный. Я не жалуюсь, есть определённый запас прочности, несмотря даже на то, что в прошлом году пришлось потратить очень много денег, пока шли разбирательства по моей допинговой истории. Но сейчас попроще всё это воспринимается.

— С учётом возраста, титулов, накапливающихся травм, отсутствия возможности зарабатывать так, как это было раньше, в голову не приходят мысли о завершении карьеры?

— Есть такое. Но пока всё равно я не вижу альтернатив, которые позволяли бы зарабатывать больше, занимаясь чем-то другим. Плюс — мне нравится бегать. Я себя, можно сказать, нашёл в этой профессии. Понимаю, что осталось не так много — лет пять-шесть в лучшем случае. Но к чему сейчас об этом думать, какой смысл? Это как думать о том, что когда-нибудь мы все помрём. Ужас-то какой…

— Прошлогодняя травма ахилла как-то вас ограничивает?

— Конкретно та травма, которая случилась перед Олимпиадой — нет. Я месяцев пять активно занимался её лечением, и сейчас левая нога по ощущениям стала даже более здоровой, чем правая.

— Известный гимнастический специалист Леонид Аркаев как-то сказал, что в любой гимнастической травме почти всегда бывает виноват тренер. Как с этим обстоит дело в лёгкой атлетике?

— Если обобщить, процентах в 70-ти случаев вина действительно может лежать на наставнике, но конкретно моя травма произошла по иным причинам. До сих пор уверен в том, что она стала следствием всей моей допинговой истории. Я, конечно, старался держаться, но все мои переживания и постоянный стресс не прошли для организма бесследно. Психосоматику никто не отменял. Когда я не тренируюсь и, соответственно, не нервничаю, у меня вообще ничего не болит, всё отлично.

— Вы входите в комиссию спортсменов ВФЛА, что подразумевает достаточно активное участие в жизни команды, отстаивание чужих интересов. При этом весь мой опыт говорит о том, что любой спортсмен экстра-класса почти всегда крайне эгоистичен, и чужие интересы стоят для него на десятом месте. Согласитесь, это некий диссонанс?

— Определённые противоречия здесь действительно есть, но надо понимать, что раньше комиссия спортсменов была довольно формальным образованием. Я, Анжелика Сидорова, Маша Ласицкене как-то её оживили, плюс нам помогал в этом Сергей Литвинов, но нам тогда потребовалось воевать сначала с одним президентом ВФЛА, потом с другим. Сейчас комиссия снова созвана, но уже не для того, чтобы вести войну.

— Воевали-то вы не за команду, а в большей степени за себя лично, за возможность продолжать выступления и зарабатывать деньги.

— Ну да, согласен. Общий интерес был именно таким, на его основе мы и собрались.

— Пока вы пытались добиться того, чтобы государство выплатило долг World Athletics, не рассматривали вариант скинуться и выплатить эти деньги из своего кармана?

— 10 миллионов долларов? Крутовато. Хотел сейчас сказать, что миллион мы наскребли бы, но нет. Не наскребли бы. Сейчас прокручиваю всё это в голове — суровый был год. Правда сразу мысль возникает: а сейчас лучше, что ли?

— Что для вас наиболее приоритетно в текущем сезоне?

— Чтобы лапы были целы. Стартов получилось поменьше, но это и хорошо. Получается такой пост-травматический во всех смыслах год. Может быть даже хорошо, что выдалась возможность поберечь себя. Хотя не могу сказать, что тренироваться стал меньше или как-то в тренировках недорабатываю. Даже как-то раскачался сверх меры.

— Это мешает?

— Да нет. Дополнительный вес — это лишняя нагрузка на суставы, но, если бежится, так чего бы и не бежать?

— В чём заключается для вас романтика бега с барьерами? Ну, за исключением того, что это «короткий» вид спорта и ему точно не грозит исключение из программ больших турниров?

— А в чём вообще заключается романтика спорта? Не знаю. Мою дистанцию можно, наверное, с гладкой стометровкой сравнить, но там все гораздо более предсказуемо. У нас круче интрига, да и технически бег с барьерами сложнее. Наиболее интересно, наверное, то, что ты годами готовишься к какому-то отдельно взятому старту, а когда до него доходит дело, понимаешь, насколько это лотерея. Этот элемент случайности, наверное, и есть романтика. Постоянно ломаешь голову, как свести эту случайность к минимуму, чтобы твой результат зависел от того, что ты наработал в тренировках, а не от того, повезло ли тебе с соперниками. Как лично мне повезло на последнем чемпионате мира.

— Не видела тот ваш забег.

— Я занял второе место, но, если бы мой «лучший друг» Омар Маклауд, который однажды сбил меня, случайно поставив подножку, не сделал то же самое с испанцем, никакого серебра у меня бы не было. У Маклауда это своего рода коронка была в тот год: он сбивает один из последних барьеров, тот заваливается на соседнюю дорожку и начинает мешать тем, кто рядом. А я бежал с краю. И благополучно добежал до финиша.

— Понятие «страх» в вашей дисциплине присутствует? Страх сбить барьер, сделать фальстарт?

— Нет. Слишком много сопутствующих задач.

— А вообще забег — это стопроцентная фокусировка на технических моментах, или бывает, что вся жизнь в голове проносится?

— Я через все стадии проходил. Пока был молодой, долго бегал с ощущением, что стреляют и в следующий миг вот она, финишная черта. Когда вышел на уровень серьёзных результатов, много с кем разговаривал — с тем же Колином Джексоном. Спрашивал, что чувствует человек, который бежит на мировой рекорд. И все сходились во мнении, что по ощущениям это было очень легко. Когда сам пробежал 12,92, понял, что это правда. О чём я только подумать не успел в том забеге. Бежал абсолютно расслабленно, мне казалось, что я контролирую абсолютно всё и могу сделать на дистанции что угодно. Помню ещё смотрел краем глаза на Маклауда и думал: вот здесь я действовал побыстрее, здесь вроде оторвался, сейчас он начнёт догонять, значит, нужно сместиться правее. Когда финишировал, в голове проскочила мысль: наверное, я слишком много думал по ходу дистанции и результат окажется не очень. Посмотрел на табло — а там… Наверное, это всегда так: когда хорошо готов, кажется, что всё получается очень легко. В Чебоксарах с утра такое состояние было, в первом забеге. Жаль до вечера не сохранилось.

— Чемпионка мира в прыжках с шестом Светлана Феофанова однажды сказала мне: «В секторе все враги». В барьерном беге тоже так?

— Не сказал бы. Вообще считаю, что спорт — это объединяющая вещь. Не война. Ни на российском уровне, ни на мировом. Понятно, что мы не друзья, но вариться в одном котле и враждовать по меньшей мере глупо.

— В одном из недавних интервью вы сказали, что не рассматриваете вариант со сменой спортивного гражданства. А если бы вам сейчас было не 30 с хвостиком, а 20 лет?

— Если бы у бабушки было сами знаете что… Как говорят математики, вопрос в общем виде ответа не имеет.