Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Пятикратная чемпионка мира Мария Ласицкене способна выступать ещё очень долго, — считает её тренер Геннадий Габрилян. В интервью RT специалист рассказал о том, чем его система тренировок отличается от других, вспомнил, с каким ужасом наблюдал за первой большой победой своей подопечной и объяснил, почему категорически запрещает лучшей прыгунье мира смотреть на себя со стороны.

— В свое время ваш коллега Геннадий Турецкий, под руководством которого плавал четырехкратный олимпийский чемпион Александр Попов, задался целью доказать миру, что высококлассный спортсмен способен успешно выступать на протяжении всего сезона, независимо от количества стартов. Примерно то же самое на протяжении многих лет делаете вы с Ласицкене в прыжках в высоту, но это, как мне кажется, подразумевает непрерывную тренировочную работу. Насколько катастрофичен для вас внезапно образовавшийся перерыв?

— Для нас в этом вообще нет никакой катастрофы. Дело в том, что в конце каждого сезона я даю Маше месяц отдыха, причем абсолютного. Целый месяц она вообще не вспоминает ни о тренировках, нир о режиме, ни обо мне. Занимается собой, своими делами: хочет, лежит весь месяц без движения, хочет, отдыхает активно, купается, загорает. Я даже стараюсь не звонить ей в это время. Ну а потом, когда мы встречаемся, начинается подводящая работа. В этом сезоне сезон у нас получился оборванным — мартовский чемпионат мира был отменён. Поэтому сразу после чемпионата России я дал Маше месяц отдыха, и вот уже около месяца мы удаленно занимаемся общефизической подготовкой.

— Но вы же не знаете, как будет развиваться ситуация в дальнейшем?

— Не знаю. Поэтому наши планы постоянно корректируются. Первоначально мы планировали выполнить полный объем работы по ОФП и с 22 апреля начать технические тренировки, поскольку 4 июня должны были прыгать в Юджине на «Бриллиантовой лиге». Поскольку этот турнир отменился, мы решили продлить тренировки по ОФП до конца апреля, после чего снова уйдем на месячный отдых. С 27 мая снова начнем втягивающую работу, а где-то 8-го августа у нас планируется первый старт — чемпионат России. Дело в том, что World Athletics приняла решение о переносе сезона и попросила все страны провести свои национальные чемпионаты в первой декаде августа, чтобы они не пересекались с дальнейшими международными стартами. Если что-то изменится, у нас есть наготове еще один план. Руки по любому постараемся не опускать.

— Вы так спокойно говорите об этом. Получается, поводов для паники действительно нет?

— Никакого. Наоборот, интересно, интересно заглянуть вперёд. Честно говоря, я предполагаю, что вход в техническую работу, когда до неё дойдет дело, может оказаться даже интереснее, чем обычно. Главное не растерять физические кондиции. Конечно, хотелось бы, чтобы быстрее этот кошмар закончился, чтобы всё вернулось в своё русло, чтобы появилась какая-то ясность не только в отношении коронавируса, но и в том, что будет в дальнейшем с российской лёгкой атлетикой, с российским спортом в целом.

— Где вы первоначально планировали тренироваться?

— Там же, где обычно — в Прохладном, в Кабардино-Балкарии. Это наш город, там есть небольшой, но очень хороший зал, как раз под Машин разбег. С хорошим покрытием —республика купила специально для Маши профессиональную яму после чемпионата мира-2015. Зал небольшой, невысокий, Маша разбегается прямо рядышком со стеной, и это замкнутое пространство закладывает очень правильные ощущения. На следующем этапе подготовки мы планировали вернуться в Москву, в ЦСКА и уже там начать заниматься технической подводкой к стартам. Во-первых, в ЦСКА очень хорошее покрытие, а, во-вторых, тренируясь после маленького зала в большом открытом пространстве Маша начинает психологически расцветать, скажем так.

— То есть именно в этот момент закладывается физическая база, позволяющая вашей спортсменке выступать в большом количестве соревнований без ущерба для результата?

— То, о чем вы говорите — это вопрос не столько физического, сколько чисто психологического характера. Моя методика вообще строится не на общепринятых вещах, а на том, чтобы заложить в подсознание спортсмена правильную модель движения. Это совершенно другая работа, которая строится по принципу «чем слабее, тем сильнее». Иначе говоря, чем больше человек напрягается, тем меньше его КПД. Не случайно же ещё древние китайцы говорили: «Расслабленное тело – сильное тело».

— О теории расслабления и напряжения я неоднократно слышала как раз от Турецкого, когда он только начинал работать с Поповым.

— Все это хорошо описано в биомеханике, но я имею в виду прежде всего психологию движения, его идеологию, если хотите. Можно просто поднять руку, приложив к этому определенное усилие, а можно подчиниться воображаемому ветру, представив руку пушинкой. Эффект будет тем же самым, но в работу в этом случае включаются совершенно другие механизмы. Движение как бы ложится в подсознание, и в стрессовой ситуации сознание не не станет для спортсмена тормозящим фактором. Я пришёл к этому чисто практическим способом, когда начал работать с Машей — понял, что, когда она чувствует себя слабой, делает достаточно сильные штуки. Ведь на самом деле, на тренировках Маша обычно прыгает не выше 185-ти. И каждый раз приезжает на соревнования с огромнейшим сомнением внутри: а вдруг не получится? Но это сомнение тоже является частью нашей психологической работы.

— Мне всегда казалось, что спортсмен, идущий на старт и тем более — на рекорд, должен быть стопроцентно уверен в том, что способен этот результат показать. Что тренер должен готовить атлета именно к этому, а не заставлять его сомневаться в себе. Ведь все и без того боятся не реализовать себя.

— Вот тут я абсолютно с вами согласен. Самое страшное для спортсмена – не показать результат.

— А Ласицкене, получается, этого не боится?

— Боится в гораздо большей степени, чем кто-либо, но это совершенно другой страх. Дело в том, что в стрессовой ситуации в кровь поступает адреналин и норадреналин. От их количества и соотношения зависит поведение спортсмена. При сильном стрессе у человека включаются механизмы самозащиты — это заложено в нас природой. Но когда адреналиновый баланс меняется, тот же самый человек начинает творить чудеса. Может одним прыжком перемахнуть через высоченный забор, залезть на отвесную стену, и так далее. Моя задача — воссоздать этот процесс в условиях соревнований. Условно говоря, я должен дать своей спортсменке умение перепрыгнуть забор, вообще не задумываясь о его высоте, а не остановиться в оцепенении, не имея возможности сдвинуться с места. Поэтому я и стараюсь выстраивать весь тренировочный процесс в обход сознания.

— Вы так говорите, словно речь идет о том, чтобы переставить мебель в комнате.

— Так и есть. Нужно просто найти способ войти в эту «комнату». Это сложно, когда руководствуешься традиционным пониманием тех принципов и той сознательной психологии, в которой живет и существует человек. У нас же все по-другому. Я, например, полностью исключил из нашего с Ласицкене тренировочного рациона идеомоторику, то есть, запретил ей даже думать о движениях.

— А как можно запретить человеку думать?

— Элементарно. Я строю тренировку таким образом, чтобы Маша выполняла только образные установки, которые на первый взгляд вообще никак не связаны с движением. Но в результате получается именно тот результат, который мне нужен. Получается вне желаний спортсменки, вне её сознания. Маша, например, вообще не думает в процессе прыжка о том, как пройти через маховую ногу, хотя проходит через неё идеально. А это — основа прыжка в высоту. Здесь я стучу по дереву, поскольку понимаю, что, как только моя спортсменка начнет думать о том, как прыгает, она перестанет брать эту виртуозную ноту.

— Как хрестоматийная сороконожка, которая не смогла сдвинуться с места, задумавшись, с какой ноги начинает движение?

— Абсолютно точно. Как только включается сознание, действие стопорится. А вот если стресс вытаскивает из человека то, что лежит у него в подкорке, все работает более чем эффективно.

— И вы всегда уверены в результате?

— Мне лишь один раз стало дико страшно, когда на чемпионате мира в Пекине в 2015-м Ласицкене предстояло брать высоту ее личного на тот момент рекорда. В ожидании, когда ее вызовут на старт, Маша лежала на спине, положив голову на лавочку и закрыв лицо козырьком кепки. И вдруг одна из соперниц, которая уже выполнила свою попытку, подошла к ней вплотную и начала танцевать. Сам я сидел в этот момент на трибуне, слышал рёв трибун, которые стали аплодировать этому танцу, видел, как Маша закрыла уши, закрыла глаза, всем своим существом чувствовал тот ужас, который она должна переживать. Мне даже показалось, что все вокруг меня, как в древнеримском амфитеатре, опускают большой палец вниз: «Добей её!». Я за Машу тогда очень испугался. Подумал, куда ж я её привёз-то?

— Она встаёт, снимает разминочную форму, становится на отметку, прыгает и выигрывает. Вот тогда-то я и понял: чем больше страха Маша испытывает на старте, тем более высоким получается КПД.

— Грубо говоря, вам приходится постоянно и очень сильно пугать свою подопечную?

— Тут получается естественный процесс: все наши старты я делю на психологические и на технические. Психологические — это те, где стрессовая ситуация велика сама по себе. Её нагнетают соперники, высокая планка, ответственность, боязнь не показать результат и так далее. Техническими я называю турниры, где выступают спортсменки, которые на 175 уже заканчивают соревноваться, а Ласицкене только собирается выйти в сектор. Сколько бы я ни говорил об ответственности, о необходимости показать результат, сколько бы об этом ни говорила себе сама Маша, добиться нужного психологического состояния на таких турнирах невозможно. И происходит обратный процесс: Маша начинает сковываться, зажиматься, недостаточно быстро проходит через маховую ногу, и в итоге получается прыжок совершенно не характерного для нее уровня. Но это тоже является определенной технической работой.

— В каком смысле?

— Знаете, у артиста, который каждый день играет супервиртуозные партии или поет на сцене, неизбежно наступает момент, когда нервная система перестает справляеться с тем, чтобы работать на пределе: перегорают нейронные связи, и человек начинает ломать наработанную технику. Для того, чтобы этого не происходило, у оперных певцов существуют определенные техники распевки, а у музыкантов — специальные этюды, которые возвращают артисту правильные ощущения, восстанавливают нервно-мышечную связь, моторику движений. По сути я делаю с Машей то же самое. Придумал для маховой ноги своего рода этюды в виде небольших прыжков, но с определённой технической установкой. Иногда мы выполняем эти упражнения сразу после соревнований, пока мышцы остаются разгорячёнными. И на следующий старт Маша выходит абсолютно свежая.

— С какой целью вы даёте Ласицкене целый месяц отдохнуть после сезона?

— С тем, чтобы полностью очистить голову от всего лишнего. Отформатировать её, как мы форматируем жесткий диск в компьютере, прежде чем загрузить новую систему. При этом в подсознании всё нужное остаётся. Маша прекрасно умеет отдыхать.

— Еще лучше, как мы уже выяснили, она умеет не загружать мозги.

— Кстати, возвращаясь к уже затронутой нами теме: помимо отказа от идеомоторики, из нашего рациона полностью ушла имитация, поскольку с ее помощью спортсмен проводит движение через сознание. Визуализации тоже нет — Маша никогда не смотрит на себя со стороны.

— Потому что иначе произойдёт сбой: человеку, как правило, не нравится смотреть на себя со стороны и не нравится слышать свой голос, потому что изнутри каждый видит себя совершенно иначе. Если начать перестраивать себя таким образом, чтобы нравиться себе со стороны, неизбежно начнешь сам себя ломать. А я стараюсь, чтобы внутренний мир Маши оставался таким, каким она его ощущает. У нас был случай в 2014 году в Осло, где Маша выиграла соревнования, впервые соревнуясь с Аней Чичеровой и Бланкой Влашич. Последний прыжок, кстати, она выдала просто классный. Когда уже после соревнований мы шли через разминочный зал, там как раз на огромном экране показывали этот прыжок в записи. Я остановился и безо всякой задней мысли сказал: «Смотри, Манюня, как раз ты прыгаешь». И вдруг Маша мне выдает: «Фу-у, как же всё плохо! Как медленно, оказывается, я бегу...» Там мы и договорились, что она немедленно выбрасывает все увиденное из головы и больше никогда свои выступления не смотрит.

— То есть, видеосъёмку вы вообще не используете в работе?

— Использую постоянно и в тренировках, и в соревнованиях, но делаю это исключительно для себя, для своего анализа.

— Вынужденная изоляция, которая сейчас охватила весь мир, провоцирует человека думать гораздо больше, чем он думал в мирной жизни. У вас нет опасения, что Маша начнёт пытаться переосмысливать всё, что делала раньше, и это собьёт все ваши установки?

— Вот как раз по поводу этого я абсолютно не беспокоюсь? Маша никогда не задумается о прыжках, это ей просто не свойственно. Всё равно что я, допустим, принимая пищу, стану думать о том, как устроен мой пищевод.

— Я говорю не о прыжках, а о том, что любой спортсмен, изолированно тренируясь дома на протяжении нескольких недель, рано или поздно задаст себе вопрос: зачем я продолжаю это делать, если вокруг меня одна неопределённость?

— Это действительно сложный момент для спортсмена. Но Маша в этом плане давно привыкла работать так, как я скажу — не делает ни больше, ни меньше. Воспитана так, что не задает вопросов «зачем?», «почему?» или «какая разница?»

— В вашем собственном подсознании нет страха, что Ласицкене захочет завершить карьеру? Ведь для вас, как для тренера, это в гораздо большей степени может стать концом профессиональной жизни.

— Я иногда задумываюсь по этому поводу, но скорее с той позиции, что нет смысла о чем-то беспокоиться, пока не пришло время — просто не могу себе позволить отвлечься на что-то другое, кроме работы с Машей. К постоянной ответственности за результат мы уже привыкли, но, тем не менее, когда осознаёшь, что от успеха до ошибки может быть всего лищь один крошечный шаг, сделанный не в том направлении, моя тренерская ответственность многократно вырастает. Особенно — перед спортсменкой.

— Как вам удаётся сохранять в ученице мотивацию при том, что ни у одного российского легкоатлета нет никакой уверенности в отношении грядущих Олимпийских игр?

— Для нас Олимпиада — это как мечта. Тут вот какая штука происходит: когда я готовил Машу к Олимпийским играм в Рио-де-Жанейро, то думал, что проблемой может стать недостаточность каких-то качеств, недостаточность моей собственной работы, как тренера, в том плане, что я не смогу подготовить спортсменку к борьбе за медаль, не смогу дать ей то, что необходимо для победы. Но мне и в голову не приходило, что препятствием может оказаться то, что случилось с российской легкой атлетикой в целом, и мы вообще не будем иметь возможности поехать на Игры. На самом деле Маша была стопроцентно готова на золотую медаль — прыгнула за месяц до той Олимпиады на 2 метра, притом, что испанка Рут Бейтиа выиграла в Рио с результатом 197 см.

— Но ведь то же самое может произойти через год в Токио, если Игры все-таки состоятся.

— Азартом это конечно же не назовёшь, но вот, знаете, как в погоне бывает: вот ещё, ещё, ещё чуть-чуть... Мы столько лет шли к этой цели, а теперь всё бросить? Нет, ни в коем случае. Всё ведь совсем рядом, нужно просто быть готовым, не сдаваться. Тем более что силы-то прибавляются, вот что интересно.

— Сколько ещё лет по вашему мнению Ласицкене способна выступать на высоком уровне?

— Мне сложно ответить на этот вопрос. У Маши семья, когда-то она, естественно, захочет обзавестись детьми, тем более что эту необходимость уже диктует возраст. Как всё будет выглядеть после восстановления, никто не сможет предсказать точно. Но, судя по тому, как Маша сейчас работает в той системе, которую я для нее придумал, она сможет прыгать ещё очень долго. Лишь бы генетика не подвела.