Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

С олимпийской чемпионкой Лондона мы разговаривали на следующий день после невесёлого события — годовщины ухода из жизни Евгения Загорулько. Помянуть тренера съехались многие его знаменитые ученики, и Чичерова, упомянув об этом, сказала:

— У нас по-разному складывались отношения, особенно в самом конце жизни Евгения Петровича. И все равно он никого не оставил равнодушным. Каждому из нас есть за что сказать ему спасибо.

— Не осталось чувства вины? За то, что где-то не сделали шаг навстречу, не общались, когда можно было общаться?

— Иногда я, конечно, прокручиваю в голове какие-то ситуации, думаю, как они могли бы развиваться, но чувства вины с точки зрения, что надо было вести себя как-то иначе, у меня нет. Рада, что смогла растворить все прежние обиды. В этом плане я вообще не тот человек, который носит обиды, как рюкзак с камнями за спиной. В прошлом году, когда я устраивала свой прыжковый фестиваль в Белой Калитве, даже сделала несколько медальниц с копиями всех моих наград начиная с 2003 года. Одна из этих медальниц предназначалась Евгению Петровичу в знак моей благодарности за его вклад в мою спортивную карьеру. Я отдала её детям тренера, и они эту рамку с медалями, водрузили дома на стену.

— Вот уже несколько лет российские прыжки в высоту ассоциируются исключительно с именем Марии Ласицкене. При этом оба рекорда России, как зимний, так и летний, принадлежат вам. У вас есть объяснение, почему Мария за время своих выступлений не прыгнула выше?

— Она могла бы. Но высота – это такой вид, где, действительно, сантиметр решает многое. Для того, чтобы установить рекорд, должна быть совокупность условий и качеств. Часто одно с другим не сходится. Я к своим 2,07 очень долго шла. На тот момент, мне было уже почти 30 лет. Уникальность Ласицкене, на мой взгляд, заключается в самом подходе к процессу. Маше удалось выиграть три чемпионата мира подряд, а это очень непростая задача. Я, например, участвовала в пяти мировых первенствах с 2007-го по 2015-й, все пять раз была в призах, но золотую медаль выиграла лишь однажды. Маше вообще удалось пройти очень победоносный путь. В результатах, думаю, у неё и сейчас есть очень большая перспектива. Возьмите хотя бы тот факт, что сразу после Олимпиады в Токио уже завершая сложнейший во всех отношениях сезон Ласицкене прыгнула 2,05. Притом, что всей этой истории предшествовала серьёзная травма. Конечно, это человек с очень сильным характером.

— Что в вашем профессиональном кругу считается более козырным достижением — рекордный результат, или титул?

— Мне всегда хотелось побить мировой рекорд Стефки Костадиновой. Эти заветные 2,10 для меня почему-то казались намного круче, чем любая победа. Рекорд — это действительно классные ощущения. Чувство колоссального удовлетворения, оттого что ты не зря столько трудился. Что именно эта работа, иногда совершенно невыносимая, вылилась в твои сантиметры, секунды, метры. Просто, когда окунаешься в этот океан под названием большой спорт, и проживаешь такую долгую карьеру, как это было у меня, то начинаешь понимать, что способность не терять мотивацию, быть в форме, когда это необходимо, пройти весь этот путь максимально избегая травм и выходить на каждый чемпионат мира, на каждую последующую Олимпиаду — это тоже очень трудно. Как это сравнивать, положив те или иные достижения на чашу весов, я не знаю. Если бы в моей жизни состоялся мировой рекорд, я, наверное, сказала бы: ой, я так счастлива, прямо от Земли до неба. С другой стороны, даже самые крутые рекорды не стоят вечно. Приходит кто-то другой и показывает, что можно и больше, и выше, и быстрее.

— Двукратный олимпийский чемпион Денис Панкратов однажды сказал, что всю свою жизнь грезил о золотой олимпийской медали, но, когда выиграл её, был страшно разочарован некой обыденностью ощущений. Знакомое чувство?

— У меня было иначе. Какое-то всепоглощающее ощущение пустоты. Я так долго шла к олимпийской победе, начиная с Игр-2004, столько было трудностей, в том числе и перед самыми Играми… Когда я выполнила заключительную попытку и еще ждала в секторе выступлений моих соперниц, вдруг ощутила такую пустоту, что из меня просто неудержимо полился поток слез. Мысль была одна: неужели всё это закончилось? И не было никаких сил даже порадоваться. Не знаю даже, где набралась сил, чтобы пробежать круг по стадиону. А вот осознание того, что произошло, пришло через год, с проигрышем на чемпионате мира в Москве. До начала соревнований я, помню, думала: так классно, что есть возможность попрыгать дома, выиграть ещё раз на глазах у близких. И, когда стала третьей, это было грандиозное разочарование. Только с этим проигрышем, мне кажется, я максимально оценила масштаб своей олимпийской победы.

— В июне прошлого года вы объявили о завершении карьеры, а в феврале выиграли чемпионат России, оставив позади Ласицкене. В каком статусе находитесь сейчас?

— Официально я действительно объявила прошлым летом о том, что завершаю карьеру и даже провела в Белой Калитве фестиваль, который задумывался, как прощальный. Просто потом возникла идея поехать в январе на юбилейный турнир в Челябинск, куда меня пригласили организаторы, а сразу после него выступить в турнире по прыжкам под музыку. То есть, я думала уже о том, чтобы приехать на эти соревнования не столько в спортивном, сколько в показательном качестве. Но после Челябинска заболела. И решила, что раз уж настраивалась ещё на один старт, почему бы мне не выступить на зимнем чемпионате страны? И получилось, что не зря.

— Имеете в виду ещё одну победу в послужном списке?

— Скорее, результат. 1,94 – это норматив мастера спорта международного класса. Я все эти годы хоть и была в призах на чемпионатах России, прекрасно осознавала, что сил у меня уже не так много. И очень хотелось дотянуться хотя бы до этого уровня, чтобы уйти из спорта, не чувствуя, что конец карьеры совсем уж насмарку пошёл. Моя февральская победа — это, конечно, бальзам на душу, но она говорит и о том, что у нас есть определенные проблемы с резервом. Не должен 40-летний спортсмен выигрывать у тех, кто вдвое моложе и у кого энергии море. Надо обязательно подтягивать общий уровень, добиваться, чтобы внутри страны была конкуренция, хоть какая-то «скамейка».

— Если бы вам сейчас поступило предложение не уходить из спорта и поездить на турниры, как приглашенный гость, согласились бы?

— Я, собственно, этим и занимаюсь в последнее время. Мне бы очень хотелось сделать что-то типа бесплатных мастер-классов, чтобы тем же девочкам, которые только начинают прыгать, можно было бы что-то взять себе на заметку, использовать мой опыт, пока я еще могу что-то показать. У большинства российских легкоатлетов за исключением очень ограниченного количества звезд, шесть лет не было возможности выезжать за границу, выступать в международных стартах. И нам сейчас очень не хватает мотивации, не хватает крутых турниров. Почему, собственно, я осталась: после моего фестиваля у нас родилась идея сделать классный масштабный турнир на городской площади, с хорошим сценическим светом, с интересной программой, с хорошими призовыми, наконец. Понятно, что это совсем не альтернатива тому, чтобы выступать в Бриллиантовой лиге, получая 200 тысяч долларов за первое место, но с чего-то надо начать. Надо подтягивать спонсоров, что с учетом нынешних событий совсем непросто: букмекерам, как выясняется, наши соревнования не интересны, потому что сложно выстроить какие-то линии, некоторые банки сейчас отзывают всю свою рекламу со спортивных турниров. Но все равно мы пытаемся.

После фестиваля в Белой Калитве, я совершенно по-другому стала смотреть на организацию подобных мероприятий. Это огромная и очень непростая работа, но дело того стоит. Для меня, например, с самого начала было важно, чтобы выступления мастеров видели дети. Не представляете, сколько потом их скакало по помосту и прыгало в высоту. Целый поток был: ой, а мы тоже так хотим… Вот с чего следует начинать — хотя бы для того, чтобы наш вид спорта перестали путать со спортивной гимнастикой.

— Чисто женский вопрос. Сколько смотрю прыжки в высоту, не перестаю удивляться фигурам атлетов. Вы все очень худые, чтобы не сказать тощие. Это достигается путем постоянного насилия над собой, или такое телосложение образуется в силу специфики вида спорта?

— В редких случаях, наверное, образуется. Ну и, безусловно, присутствует момент селекции. Худой, длинноногий, желательно высокий атлет, но, при этом, физически сильный. Это именно та модель, которую всегда идеализировал Загорулько. Для меня необходимость контролировать вес шла до определенного момента безболезненно, но во взрослом возрасте стала следствием большой работы, которая с годами просто перешла в привычку. Иногда безумно хотелось сладкого. Моего любимого «Наполеона», слоеных трубочек с кремом. Но, безусловно, по ходу сезона сразу начинаешь думать о том, что каждый грамм на счету, потому что легкость для прыгуна в высоту — это ничуть не менее важное качество, нежели прыгучесть. В 18 лет мне вообще казалось, что я вся такая легкая, порхающая, а когда пришла к Евгению Петровичу, он первым делом взял меня двумя пальцами за бок: «Сколько весишь? 59? Нужно 55…»

— Какая прибавка в весе для прыгуна критична?

— 2,5—2 килограмма – это уже катастрофически много. Ты настолько привыкаешь к определенным ощущениям в своем теле, что любой сдвиг в ту или иную сторону становится проблемой. Можно, конечно, с чем-то свыкнуться, что, собственно, я и ощущала с возрастом, но сразу начинаешь чувствовать, что процесс восстановления начинает идти как бы в отсроченном режиме.

— На протяжении многих лет я с большим интересом наблюдала за такими атлетами, как Оле-Эйнар Бьёрндален в биатлоне, Оксана Чусовитина в спортивной гимнастике, американка Дара Торрес в плавании, и у меня сложилось ощущение, что с возрастом, наверное, что-то происходит с психологией атлета. Словно меняются приоритеты и на первый план выходит нечто иное, нежели победы любой ценой.

— Однозначно. Лично мне в какой-то момент стало очень интересно найти предел каких-то своих возможностей. Это такое исследование, своего рода вызов самому себе. А, кроме того, ты интуитивно пытаешься как бы оживить себя через спорт, почувствовать себя на прежней волне.

— Где ты был молодым и сильным?

— Почему нет? Мотивация — это ведь не какая-то постоянная величина. Ты каждый раз придумываешь её заново и это с каждым годом становится только сложнее, потому что уже слишком много прожито, пройдено, выиграно, или, наоборот, проиграно. Прекрасно понимаю, что у меня уже нет реальной перспективы вернуться в атмосферу международных турниров, хотя я очень этого хотела бы, но вместе с тем, вот это ощущение себя в силах — тоже мотивация. Я с удовольствием иду на тренировки, и понимаю при этом, что вряд ли сумела бы заставить себя просто пойти в фитнес-зал ради того, чтобы хорошо выглядеть. Почему-то у меня это не срабатывает.

— Кто сейчас следит за вашими тренировками?

— Преимущественно сама. Иногда могу попросить папу или брата поснимать мои прыжки на видео. Если бы продолжала тренироваться в группе, мне кажется, было бы еще интересней и результативнее. За те 12 лет, что я занималась у Евгения Петровича, я привыкла к тому, что у нас всегда была большая команда. И это было так классно. Хотя и сейчас мне всё нравится. Я прихожу в зал, получаю за полтора часа работы свою дозу эндорфина, дофамина, и в отличном настроении еду заниматься другими делами. И совершенно по-другому выстраивается день.

— Когда вы встречаетесь с Ласицкене, общаетесь как соперницы, или как коллеги?

— Не могу сказать, что у нас тесный контакт, но я всегда Маше рада. И, собственно, от нее тоже никогда не чувствовала негатива по отношению к себе. Мы обе тренируемся в ЦСКА, просто в разное время, и я с большим уважением отношусь к ней, к ее тренеру Геннадию Габриляну, к успехам, к которым они вместе пришли. Просто в силу 10-летней, разницы в возрасте и с учетом всей моей истории с возвращением, я уже не соревнуюсь ни с Машей, ни с кем-то другим. Соперничаю сама с собой и с планкой.

— А не было соблазна однажды сказать Габриляну при встрече: Геннадий Гарикович, возьмите меня в группу.

— Для того, чтобы продолжать соревноваться? Нет. У меня, безусловно, есть вопросы, которые мне бы очень хотелось задать этому специалисту. Спросить, например, как именно они с Машей пришли к тому или иному движению, каким упражнением этого добились. Вот это прямо очень мне интересно. Вообще иногда думаю, что, чем старше ты становишься, тем более пристально начинаешь смотреть на то, чем занимаешься. Как художник, который смотрит на свои работы не с позиции «нравится — не нравится», а видит какие-то штрихи, которые хорошо было бы исправить. Я вот, допустим, не могла это сделать в более юном возрасте, и результат рождался из каких-то других качеств. А сейчас, например, понимаю, насколько важна в спорте миссия первых тренеров. От того насколько правильно тебя научили в детстве, очень многое зависит. Загорулько в своё время потратил очень много сил на то, чтобы исправить какие-то недочёты в моей технике, но так и не смог убрать какие-то нюансы, которые мешали мне быть более эффективной в секторе.

— Елена Исинбаева как-то сказала: «Хочу, чтобы мой рекорд простоял 100 лет». Если говорить о вашем рекорде России, испытываете подобное желание?

— Мне кажется, свою порцию удовлетворения и славы я получила в тот самый момент, когда прыгнула 2,07. Да и как-то не задавалась желанием, чтобы мой рекорд сто лет оставался непревзойденным.

— Я просто пытаюсь смоделировать ситуацию. Вы сидите на трибуне или перед экраном телевизора, смотрите соревнования, где кто-то из спортсменок поднимает планку на 2,08. Что будет превалировать: желание увидеть, как падёт ваш рекорд, или чтобы высота человеку не покорилась?

— Такие моменты волнительны, да. Но мне кажется, я не испытаю какой-то горечи, обиды, или безумного расстройства. Сколько мой рекорд стоит уже? Одиннадцать лет? Нормальный такой срок для спортивного достижения. На самом деле, я очень желаю российским девочкам, чтобы они когда-нибудь тоже испытали это чувство. Это непередаваемое удовольствие — почувствовать себя рекордсменом.