Елена Вайцеховская о спорте и его звездах. Интервью, очерки и комментарии разных лет.

Если задамся целью прыгнуть тройной аксель или четверной риттбергер, точно это сделаю, — такую уверенность высказала Софья Самоделкина, которая вот уже год тренируется под руководством одного из самых известных тренеров мира. По словам фигуристки подобные прыжки становится опасно исполнять лишь тогда, когда нет определённых физических кондиций. В интервью RT Самоделкина рассказала, почему была вынуждена отказаться от участия в Мемориале Дениса Тена, вспомнила период совместных тренировок с Ильёй Малининым в Калифорнии и объяснила, почему её появление на первом турнире сезона вызвало крайне странную реакцию окружающих.

Мой звонок застал фигуристку в Алматы.

— Судя по тому, что вы прилетели в Казахстан, всё-таки надеялись выступить в соревнованиях?

— Уже нет. Просто взяла билет ещё до того, как случилась травма. В любом случае мне пришлось бы сюда лететь, чтобы максимально быстро вылечить колено. Плюс — это редкая для меня возможность увидеться с папой, с младшей сестрой.

— Скучаете по близким сильно?

— В моменте бывает, что да. Потом вспоминаю, зачем я нахожусь в Америке, и сразу отпускает.

— В российских СМИ сначала появилась информация, что у вас травмирована спина. Что произошло на самом деле?

— Это было колено. Получилась очень глупая ситуация. Мы много работали над тройным акселем, и на одной из тренировок я делала наружный выкрюк с заднего хода, и нога застряла во льду — возможно, конёк попал в чей-то след. Вот колено и выкрутилось. Я ужасно испугалась, поскольку до этого у меня вообще никогда не было каких-то серьезных травм с коленными суставами. Сначала думала, что надо просто подождать, когда спадёт отёк, и кататься дальше, но, когда снова вышла на лёд, почувствовала, что колено начинает выворачиваться абсолютно идентичным образом даже при совсем простых движениях. Видимо, за время покоя нога ослабла, мышцы стали хуже держать сустав, и он начал как бы болтаться.

— Как долго вы не тренировались?

— Не каталась две недели, но все это время часа по четыре в день занималась в зале, делала специальные упражнения, потом шла на физиотерапевтические процедуры, в общем, пыталась использовать для восстановления всё, что только возможно. На тот момент до мемориала Тена оставалось еще где-то три недели, сначала я рассчитывала, что успею как-то восстановиться, откатать программу хотя бы с тройными прыжками, но процесс шёл не так быстро, как нам хотелось. За неделю до начала турнира я начала прыгать тройной риттбергер, но это был единственный прыжок, который я могла сделать, потому что это правая нога. С неё толкаешься, на неё же приземляешься. Вот я и прыгала одни только риттбергеры. В итоге Рафаэль Владимирович сказал, что я должна сама для себя расставить приоритеты. Если хочу во что бы то ни стало выступить в Алматы — это одно. Если же мы готовимся к тому, чтобы максимально хорошо выступить на Олимпиаде, то форсировать подготовку сейчас, катаясь с недолеченной травмой, точно не стоит.

— Почему вы решили лечиться в Казахстане?

— Здесь оказалось проще организовать весь процесс. В Калифорнии всё это во много раз проблематичнее. Во-первых, не факт, что обследование, лечение и прочий комплекс необходимых процедур можно провести в одном месте. Во-вторых, всё это стоит таких денег, что, узнав цену на ту же МРТ, начинаешь думать: а вроде колено уже не так сильно и болит... В третьих, многое зависит от того, к какому именно специалисту ты попадёшь. Ну, и плюс ко всему, как бы хорошо я ни владела английским, родной язык — это совсем другая история, ты на нём больше и объяснишь, и поймёшь. Врачи сказали, что через неделю-другую можно будет уже нагружать колено, как прежде, так что сейчас я уже думаю о том, чтобы побыстрее вернуться и начать полноценные тренировки.

— Знаю, что на первых сборах у Арутюняна в Калифорнии вы изо всех сил старались понравиться новому тренеру, заинтересовать его. Ощущение, что на каждой тренировке нужно прыгать выше головы, прошло или по-прежнему сидит в сознании?

— Оно никуда не делось и, думаю, не пройдёт ещё долго. Реально хочется на каждой тренировке быть лучше, лучше, лучше, лучше — и в прыжках, и в скольжении. Понятно, что не всё и не сразу получается, но я очень стараюсь.

— Знаю, что вы поменяли технику захода на прыжки. Как быстро удалось довести новые навыки до автоматизма, и удалось ли? Или каждый раз приходится тщательно контролировать все движения?

— Поначалу сложно было, правда. Мы начали эту работу еще с прошлого года, но занимались техникой не слишком активно, поскольку в разгар сезона было бы неправильно менять сразу всё. А вот в межсезонье мы уже целенаправленно сосредоточились на прыжках — начали первым делом работать над лутцем. Сколько я слез на нем пролила… Меня во все стороны шарашило: то вправо, то влево улетала. Но прыжок мы всё-таки переучили. Иногда какие-то прежние ошибки выскакивают, но это случается реже и реже.

— Бросается в глаза, что прыгать вы стали стабильнее.

— Не только. Появилось удивительное ощущение. Знаете, как бывает, когда ты долго бегал с отягощениями, а потом разом все их снял. Я, например, никогда раньше не думала, что прыгать можно всегда одинаково, с одинаковым ощущением выезда. Не знала, что так вообще возможно. Более того, была уверена, что в нашем виде спорта нужно просто приспособиться к тому, что всякий раз прыжок получается по-разному. Дело не в том, что у меня была какая-то плохая техника, скорее, наоборот, для меня она была вполне хороша. Просто Рафаэль Владимирович выстраивает заход на прыжок не по принципу, как удобнее спортсмену, а предельно рационально в плане биомеханики.

Первое время это было нелегко и понять, и принять. Внутренне иногда отчаивалась: ну как может тело работать в одну сторону, а ноги в другую? А потом всё вдруг стало получаться. Не всегда идеально, но мы в процессе.

— Арутюнян — достаточно прямой человек. Чем он чаще всего бывает недоволен в работе с вами?

— Он не раз говорил в интервью, что у него иногда возникают вопросы к моей жизни вне катка. Я примерно догадываюсь, что он имеет в виду, но, если честно, не всегда уверена, что понимаю это правильно.

— Что мешает подойти к тренеру и задать вопрос в лоб?

— Ну-у-у… Иногда бывает страшновато это сделать. В тренировках тоже бывает, что я могу с первого раза не понять, что тренер от меня хочет. Рафаэль Владимирович обычно сразу это подмечает, но, когда начинает повторять задание, и я понимаю, что он делает это специально для меня, это тоже в некоторой степени стресс. Стою и думаю: так, Софа, спокойно, сейчас ты всё поймёшь и всё правильно сделаешь.

— В своё время много говорилось о том, что вам крайне непросто даётся взросление и пубертат.

— На самом деле, я пока ещё не считаю, что прошла этот период, скорее, нахожусь в завершающей фазе. Это правда очень тяжело, в том числе психологически. Одно дело, когда твой тренер прямо говорит тебе о каких-то проблемах, не слишком заботясь о том, как прозвучат его слова. Это нормально и правильно: люди, которые делают одно дело не должны друг другу врать. Но есть много тех, кто может запросто тебе сказать или написать в соцсетях: ты толстая на льду, ты очень большая. Люди просто не могут понять, что иногда ты делаешь всё для того, чтобы удержать изменения того же тела, но далеко не всегда это получается. Все мы знаем поговорку Татьяны Анатольевны Тарасовой про «закрыть рот и не есть». В этом плане я перепробовала всё, что только было можно. Сейчас понимаю, что самое главное —наладить свой внутренний контроль, и над этим мы сейчас тоже постоянно работаем.

— Понимаю, что задаю совершенно неприличный по американским понятиям вопрос, но сейчас вы чувствуете, что собственный вес создаёт вам проблемы в освоении тройного акселя или четверного риттбергера?

— Я чувствую, что у меня вполне достаточно сил, чтобы сделать оба прыжка. Если задамся целью прыгнуть их через неделю, точно это сделаю. Но физику никто не отменял. Как бы спортсмен ни был силён в мышечном плане, чем больше и тяжелее становится его тело, тем травмоопаснее сложные элементы. Да и нагрузка на суставы совсем иная. Есть разница — приземляться на лёд при весе в 40 кг, или в 55?
— Многие тренеры, работающие с одиночниками, отмечают, что по мере роста у фигуриста падает скорость крутки. Поэтому наиболее сложные прыжки начинают уходить.

— Я в целом достаточно быстро кручусь и мне кажется, что эту скорость не потеряла. Возможно, немножечко ушла резкость, но мы много работаем над этим в зале с Верой Анатольевной [Арутюнян]. Это еще одна большая задача. Но вообще мне с детства говорили, что скорости и резкости у меня недостаточно. Соответственно я привыкла делать довольно много базовых упражнений, которые сейчас включаю в тренировку просто автоматически. Это помогает. Ну и потом, техника прыжков у меня всегда была неплохой. Когда ты с детства правильно запрограммирован в этом отношении, мне кажется, никакое взросление не будет страшным.

— Большинство фигуристов, когда задаёшь им вопрос о постановках, признаются, что мечтают поработать с Шэ-Линн Бурн.

— Моей мечтой это тоже было, хотя я никогда и никому об этом не говорила. Возможно, потому всё и сбылось.

— Почему именно Шэ-Линн?

— Года четыре назад я увидела короткую программу Нейтана Чена, и она так сильно мне понравилась, что я тут же полезла смотреть, кто хореограф. Как раз тогда у меня в голове впервые проскочила мимолётная мысль, что о таком постановщике можно только мечтать. На себя я подобную возможность вообще никак не проецировала, поскольку понимала, что это за гранью реального: и катаюсь я не в Америке, а в России, да и денег таких нет и не предвидится.

Когда в прошлом сезоне Рафаэль Владимирович в ходе одной из тренировок совершенно дежурно сказал, что программу мы, возможно, поставим у Шэ-Линн, у меня глаза в два раза больше стали. Вот уж точно получилось, что в нужное время я оказалась в нужном месте. И каждый час, проведенный с Бурн, я расценивала, как совершенно невероятный подарок судьбы. Безмерно благодарна федерации фигурного катания Казахстана за то, что они смогли дать мне такой шанс.

— Что именно в работах Шэ-Линн так завораживает, можете сформулировать?

— Когда я смотрела ту программу Нейтана, которая произвела на меня столь сильное впечатление, обратила внимание на то, что в каждом его движении имелась какая-то фишка, за которую цеплялся взгляд. Я люблю подмечать в чужих программах моменты, которые красиво смотрелись бы на фотографии. Посмотрев программу Чена, я поняла, что у него подходит под фотографию едва ли не каждое движение, настолько постановка выточена, настолько красиво и элегантно она поставлена.

Плюс в постановках Шэ-Линн я ни разу не заметила одинаковых фишек — при том, что она делает программы достаточно большому количеству фигуристов. У неё настолько безграничная фантазия, что это реально поражает.

—` Как выглядел ваш постановочный процесс?

— Мы занимались по 3-4 часа в день, и всё это время я вообще не думала о том, вечер на улице, или глубокая ночь, устала я, или нет. Пробовали какое-то немыслимое количество разных шагов, движений. Понимали, что в программу в итоге войдёт лишь небольшая часть, что какие-то фишки банально не ложатся в музыку или идею программы, но всё это сохраняли на видео на случай следующих постановок.

— С Ильёй Малининым вы на тренировках пересекались?

— Только один раз, когда Илья летом приезжал в Калифорнию на две недели. Познакомились мы с ним раньше, на чемпионате мира в Бостоне, но там особо не разговаривали, не было времени. К тому же я не особо общительный человек, не люблю с кем-то контактировать, когда выступаю. А тут вышла с катка после тренировки, смотрю, идет кто-то с чемоданом, но из-за солнца не видно, кто именно — только очертания фигуры. Помню, ещё подумала: я, кажется, знаю этот силуэт.

Вот как раз летом мы разговаривали с Ильёй постоянно. Он не всегда катался с нами вместе, поскольку ставил программы на другом льду, но иногда такое случалось.

— Интересно было наблюдать за Малининым в тренировках?

— Очень. Когда видишь, как он делает свои квады, включая четверной аксель и всевозможные сальто, хочется головой потрясти — это вообще реально сейчас происходит? Иногда мне даже казалось, что Илья, как бабочка, может взлететь в любой момент и сделать в воздухе что-то необыкновенное. Рафаэль Владимирович часто показывает нам в тренировках прыжки Малинина на большом экране, чтобы мы разобрали технику. Как Илья заходит на сложный элемент, как отталкивается, где у него плечи, где ноги.
— Когда я только начинала писать о фигурном катании, никак не могла понять: что делают тренеры у борта в момент выступлений, когда нельзя ни подсказать, ни, тем более, что-то изменить. Не лучше ли дать спортсмену возможность самому справляться с задачей, ни на кого не оглядываясь? Вспомнила об этом, когда увидела вас в одиночестве на августовском Cranberry Cup в Норвуде.

— Подобного опыта у меня никогда не было, даже в детском возрасте. А тут я сначала как-то мимолётно испугалась, но сразу подумала: это же прикольно, я лечу на соревнования вообще одна. Без тренеров, без мамы. И, знаете, наверное, вы правы. Когда ты один, у тебя автоматически включается какая-то дополнительная ответственность. Я, например, никогда не понимала в детстве, зачем тренер своего фигуриста за ручки берёт, что-то ему шепчет.

— У всех свои ритуалы.

— Понимаю. Но для меня, например, тактильные контакты в ходе соревнований вообще не слишком желательны, я начинаю чувствовать, что теряю концентрацию, как и от излишнего общения. И, кстати, давно заметила, что довольно много спортсменов вообще полностью уходят в себя. Видно, что в момент старта им по большому счёту не нужен никто. На чемпионате мира меня выводил Рафаэль Владимирович, он просто сказал: делай свою работу, ты всё умеешь, всё сделаешь. Это было ровно то, что мне нужно было услышать.

А вот когда кто-то из фигуристов говорит, что не сумел правильно настроиться, мне это зачастую кажется отговоркой. Как можно плохо настроиться, если ты столько лет катаешься и имеешь более чем солидный опыт в этом отношении?

— А как вы настраивали себя в Норвуде?

— Было смешно. Когда мы вшестером вышли на официальную тренировку, у каждой из пяти других спортсменок было по два тренера, и все они стояли у борта. Всё время, что мы катались, я постоянно ловила на себе взгляды, словно люди вообще не понимают, как это — приехать на турнир одной. Сама к борту подъезжаю, сама кофту на него кладу, наушники снимаю, никто ни воду не протягивает, ни салфетки. Хотя я в этом не видела никакой странности. Ну, приехала одна, ну и что? Правда в Kiss-and-Cry было непривычно сидеть в одиночестве. Но в целом мне понравилось.

— Этой осенью у вас запланирован только один этап Гран-при?

— Пока да, но не теряю надежды, что могу получить второй — после успешного выступления в Норвуде мои позиции в рейтинге заметно поднялись. Буду просто счастлива, если появится возможность поехать куда-то помимо Японии.

— Потом должны будете приехать на чемпионат Казахстана?

— Да. Ну и поскольку я пропустила мемориал Дениса Тена, наверное, было бы неплохо выступить ещё на каком-то челленджере. Но это мы уже будем решать в зависимости от моей готовности.

— Вы обсуждали, с кем из тренеров поедете на этап в Японию?

— Мы обсуждали с Эндрю Торгашевым, который тоже заявлен на NHK Trophy, что надо бы вдвоём подойти к Арутюняну и спросить об этом. Но в тот день, когда мы совсем было собрались это сделать, у Рафаэля Владимировича сильно испортилось настроение — кто-то из нас вывел его из себя, возможно даже, что это была я. И мы не рискнули.